Зачем юродивые взрывали общественный покой?

— Сразу оговорюсь по поводу той позиции, с которой я буду отвечать. Я не церковный историк. Я — историк культуры, и для меня святость — это одно из проявлений ментальности той или иной исторической эпохи. Поэтому как для историка культуры для меня, например, не имеет смысла вопрос, кто из исторических персонажей действительно юродивый или святой. Я не знаю, кто святой, как и не знаю, что такое святость. Это знает Церковь, но не светский историк. Я задаюсь вопросом, почему то или иное общество находит в скандальном, хулиганском, выходящем за все рамки приличия поведении признаки святости. Почему то общество, которое обычно считает святыми людей благочестивых и смиренных, начинает вдруг считать, что святыми являются также и люди совершенно иного поведения? Вот та загадка, с которой я имею дело.

— И почему же общество находит в таком поведении признаки святости?

— Общество создает юродивого, причем для меня совершенно не важно, является ли этот человек действительно святым, или он самозванец и просто городской сумасшедший, которому общество приписывает какие-то чудесные свойства. Независимо от этого люди хотят, чтобы такой человек был, потому что они ощущают проблему, связанную со статусом религии.

Давайте скажем сначала, что юродивый не может возникнуть там, где есть место мученику. Это очень важно. Юродивый и мученик находятся в состоянии дополнительного распределения. Где есть юродивый, там нет мученика, где есть мученик, там нет юродивого.

— Но ведь были юродивые в советское время.

— Это как раз тот случай, когда юродивый немедленно превращается в мученика. Его скандальное поведение — это вызов и мученичество, и в этой ситуации он юродивым уже не является. Как говорила Мария Шудская, «Хорошо было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти». Или Алексей Ворошин, который жил на севере, под Костромой. Когда он начал себя вести, как юродивый, его немедленно арестовали и он, как истинный мученик, действительно был замучен в тюрьме.

Для меня как историка культуры определяющим является вопрос, каковы те обстоятельства, в которых складывается эта потребность. Оказывается, что для этого недостаточно просто христианской культуры. Западное христианство не знает юродства за отдельными очень отдаленными аналогиями. Есть лишь некоторые отдельные случаи, его напоминающие, главным образом в Италии в XIII-XIV веках. Для возникновения феномена юродства недостаточно и православной культуры, потому что ни болгарская, ни сербская, ни румынская культура юродства не знают. Мало того, даже в украинской или, скажем так, южнорусской культуре не было юродивых.

Дело в том, что о юродстве можно говорить только применительно к Московской Руси и Византии. Юродивый востребован православной культурой в той ситуации, когда христианство является господствующей государственной даже не религией, а идеологией, и не только идеологией, но и способом поведения и жизни людей. Когда все в порядке и Церковь обласкана властью, когда власть даже берет на себя функции Церкви, когда этот конгломерат застывает, тут возникает внутренняя потребность культуры в том, чтобы эту самодовольность взорвать. Этот взрыв и осуществляет юродивый.

— Чем поведение юродивых отличалось от поведения шутов и скоморохов?

— С точки зрения культурологии, в рисунке их поведения действительно было много общего. Разница только в том, что ни шут, ни скоморох не говорят от имени вечности. Шуту много разрешено, это правда, хотя он фигура, скорее характерная для Западной Европы. В России были скоморохи.

И с шутом, и со скоморохом за его вызывающее поведение нельзя было сделать то, что сделали бы с любым другим человеком. Но они все-таки светские лица. Некоторое смешение того и другого мы наблюдаем уже на излете русского юродства. При царе Алексее Михайловиче были юродивые, которые отчасти были придворными шутами. Таким шутом был Киприан, соратник протопопа Аввакума. Он был как бы шутом при царе, одновременно и юродивым, и старообрядцем, то есть сторонником Аввакума. То есть он все шутил-шутил, а потом стал царю говорить все более неприятные вещи, и в конце концов поплатился за это жизнью. Но все-таки шут в классическом смысле, которому позволено говорить какую-то правду королю, говорит ее от имени людей, от имени человечества. Юродивый же говорит от имени Бога. В этом, конечно, огромная разница.

— А почему в допетровскую эпоху на Руси все-таки власти позволяли юродивым безнаказанно ругать власть, и всегда ли безнаказанно позволяли? 

— Конечно, не всегда безнаказанно. Для начала давайте скажем следующую важную вещь о различии юродства византийского и юродства древнерусского. Главная отличительная черта — в том, что византийские юродивые не бунтуют против политических властей. Они выступают против Церкви как института, задирают священников или срывают Литургию. Но московские юродивые всегда задирают именно политические власти. Это очень интересный феномен, я много про него думал. И единственное объяснение, которое я могу предложить, состоит в том, что в Московской Руси политическая власть усвоила себе много прерогатив власти церковной. На самом деле царь в гораздо большей степени вовлекался в церковные дела, чем император в Византии.

— В чем это выражалось?

— Например, царь мог убить даже митрополита. Царь мог себе это позволить, потому что понимал, что ему можно все — и не только в светской, но и в духовной сфере. Он мог творить чудовищные кощунства в Александровой слободе — одевать своих опричников монахами, служить шутовскую литургию, переворачивая требник вверх ногами, и так далее. И ему все сходило с рук. В Византии ничего такого не было. Там светская власть иногда позволяла себе вторгаться в церковные сферы, но никогда — в таких масштабах. И поэтому царь один на один выходил на прямой контакт с юродивым, который воплощал собою напоминание о том, что земное — это не все. Как мы знаем, Иван Грозный очень уважал и опасался юродивых. Вспомним знаменитую историю встречи Николы Псковского с Иваном Грозным. Это тот редкий случай, когда мы можем проследить складывание легенды от источника к источнику, от года к году. В первоначальной, самой ранней версии, которая дошла от мемуаристов-опричников, это был колдун и богатый скотовладелец, который говорит какие-то обидные слова царю. Царь пугается чародея и уходит. Впоследствии, в результате переработки легенды, в новых источниках он все больше и больше превращается в юродивого. То есть он перестает быть богатым колдуном и становится нищим оборванцем, городским сумасшедшим. Пушкин неслучайно своего юродивого в «Борисе Годунове» называет Николкой. Это, разумеется, отсылка к Николе Псковскому. В окончательном варианте легенды юродивый говорит царю: «Видишь грозовую тучу? Сейчас оттуда в тебя ударит молния». И фольклорному сознанию совершенно все равно, что дело происходит 20 февраля, когда в Пскове никогда не бывает грозы. Дело не в грозе, а в том, что Никола тоже грозный. Он словно говорит: ты Грозный, и я грозный. Они — равновеликие друг другу фигуры. Царь воплощает всесилие земной власти, а юродивый воплощает всесилие того, чего не видно глазами, но что является абсолютным. И эти фигуры на равных стоят друг против друга в общественном сознании. Это очень величественная мифологема. Очень страшная власть, и ей противостоит юродивый. Масштаб юродивого в Древней Руси несопоставимо больше масштаба византийского юродивого. Юродивый — единственный, кто способен восстановить баланс в условиях этой сверхсамодовольной и сверхжестокой власти царя.

— Почему Грозный это терпел?

— Грозный в своих писаниях постоянно хочет сказать, что его власть является абсолютной, вне зависимости от того, как он себя ведет. Но точно так же строится и образ юродивого. Что в нем святого? Он благочестивый? Нет! Он хорошо себя ведет? Плохо он себя ведет и даже неприлично, нарушает все законы. А все равно он святой, вопреки всему этому. Точно так же, как бы говорит Грозный, и я царь вопреки всему. Он действительно в это верил и при этом считал, что юродивые воплощают какую-то другую силу.

Предела политического влияния юродивые достигли при царе Федоре Иоанновиче, который действительно их любил уже без меры. При нем сформировался культ Василия Блаженного и культ Иоанна Большого колпака. После него очень быстро, уже при Годунове, начинается постепенное вытеснение юродивых на общественную периферию. Их начинают убирать из требников, хотя в XVII веке общество еще верит в юродивых. А Петр Первый просто терпеть не мог юродивых. Они для него были воплощением всего, что он ненавидел в России. Но уже до него, при Алексее Михайловиче юродивые были маргинальной силой, хотя общественное сознание производило их все новых и новых.

— Почему для Петра Первого юродивые были олицетворением всего, что он ненавидел в России?

— Он был сторонником регулярного государства. Ему хотелось, чтобы религия выполняла узко понятую утилитарную вещь — делала так, чтобы люди не грешили и не нарушали законы. Что еще нужно государству от Церкви? А эти странные люди — какой цели они служат? И недаром в новом российском обществе юродивым уже не было социального места. Юродивые в XVIII веке либо живут в старообрядческих общинах, но тогда они уже не юродивые, потому что не могут упрекать старообрядцев в чем-нибудь. Те сами гонимые, а юродивый упрекает лишь самодовольных и господствующих. Или юродивые живут в богатых домах приживалами.

— Как Вы считаете, в наши дни возможно юродство в его классическом варианте?

— В классическом варианте, конечно, нет, потому что общество сейчас по-другому устроено. Но в принципе, иногда же ходят слухи среди православных, воцерковленных людей, что где-то появился такой-то юродивый. Например, про Матрону Московскую иногда говорят, что она была юродивая. Это жизнь мифологемы в широких массах. Так что в принципе можно себе представить, что напишут новые жития, в которых окажется, что кто-то был юродивым. Но, конечно, современное общество слишком светское, чтобы в нем было напряженное ожидание, порождающее этот образ.

— Если брать современность, насколько десакрализация культуры повлияла на смысл понятия юродства?

— В русском языке это размывание смысла началось очень давно. Я прослеживал по контекстам, как меняется понятие юродивый. Оно начинает менять свое значение уже в конце XVIII века. Уже в XIX веке понятие юродивого лишилось всякого религиозного оттенка. Например, словом «юродивый» Федор Михайлович Достоевский в «Братьях Карамазовых» называет восемь совершенно различных персонажей, причем как церковных, так и мирских. Это и монах Ферапонт, и Федор Павлович Карамазов, и Алеша Карамазов, и Елизавета Смердящая, просто потому что она безумная, и штабс-капитан Снегирев, поскольку он юродствует от ущемленности.

— А почему словоупотребление стало неточным?

— Оно не неточное. Так развился русский язык, и он выявил в этом сложном понятии одну важную вещь.

Юродивый в каком-то смысле говорит: то, что вы видите, мое безобразие и скандальное поведение — это все неправда. А правда скрыта, не видна вашему глазу. В этом смысле русский язык точно подметил эту черту юродивого. Юродствование — это поведение, которое намекает, что есть другая, высшая реальность.

— Вы говорили, что на Западе были отдельные случаи юродства.

— Отчасти это Франциск Ассизский. Однажды он сказал своему ученику, чтобы тот разделся и голый пошел проповедовать в церковь. Он думал, что ученик смутится и этого не сделает, а ученик разделся и пошел. И тогда Франциск так усовестился, что немедленно сам разделся, прибежал и встал рядом с ним. Но, в общем, это был один-единственный случай.

Был еще такой Джованни Коломбини, тоже из Италии, примерно в то же время. Он максимально похож на юродивых, иногда даже кажется, что он читал житие Андрея Юродивого. Он что-то провокационное делает, вокруг него собираются какие-то люди и говорят: ну скажи, как же нам жить. Вот ты говоришь, что так жить неправильно. А как правильно жить? И он, в конце концов, все-таки говорит им, как жить. Он основывает орден иезуатов — не путать с иезуитами. Но это уже социальное действие. А юродивому это противопоказано, юродство — это совершенно про другое.

— А чем тогда поведение юродивых отличается от поведения религиозных или социальных реформаторов?

— Религиозный реформатор говорит, что все сейчас устроено неправильно, и все надо немедленно переустроить. Юродивый же ничего делать не призывает. Да, должна быть Церковь и власть, должна быть иерархия. Просто надо всякий раз помнить, что это ничто по сравнению с вечностью. Что если ты даешь раз в неделю милостыню — это не значит, что ты спасся. Потому что я, наоборот, устраиваю дебош в храме, но при этом я святой. Значит, и вы должны задуматься о том, спасетесь ли вы только от того, что вы раз в неделю ходите в церковь и даете копеечку.

— А чем уже даже не социальное реформаторство, а эпатаж с социальными целями отличается от феномена юродства? 

— Юродство существует в контексте религиозного общества, насквозь пронизанного тревогой, страхами и апокалиптическими ожиданиями. В нем появляются какие-то пророки, распространяются какие-то поверья. Они возникают в напряженной наэлектризованной атмосфере, каковой всегда была атмосфера средневековой жизни, когда у людей все время что-то болело и им было плохо, когда была благодатная почва для представлений о невероятных событиях и людях. Мне кажется, что в этой обстановке гораздо понятнее юродивый. Он — порождение этого мира.

 — Какого мира?

— Мира, в котором имеет место духовное напряжение религиозного характера, я бы так сказал. Или не религиозного, если говорить о юродстве в широком смысле этого слова. Я очень люблю следующие строки Пастернака: «Мой друг, ты спросишь, кто велит, чтоб жглась юродивого речь. В природе лип, в природе плит, в природе лета было жечь». Эти строки были написаны в августе 1917 года, когда все вокруг было наполнено нарастающим гулом. Пастернак жил в это время в одном городе на юге России. И там действительно был какой-то городской сумасшедший, который ходил по городу и что-то возбужденно бормотал. И у каждого начинало учащенно биться сердце — а вдруг он хочет нам что-то сказать про то, что с нами будет. Я Вас спрошу: так ли нам важно, кем был этот человек? Мне представляется, что нам важнее то, что было вокруг него.

Читайте также другие статьи в теме номера "Юродивые"