Пушкинский скупой рыцарь называл ее «когтистым зверем, скребущим сердце». А еще люди верующие говорят о ней как о голосе Бога в человеке. Какой контраст в определениях! Хотя ничего удивительного: о том, сколь многое зависит от глаз смотрящего, мы знаем давно.
Совесть. В том смысле, в котором мы понимаем ее сегодня, она вошла в человеческую культуру только вместе с христианством. Античность — по крайней мере, у греков — такой категории не знала. И дело даже не в самой совести, а в представлениях человека о самом себе, о должном и недолжном, правильном и неправильном. Кто-то из ученых сказал, что нравственность древних греков прошла путь от доблести к добродетели — герои Гомера мучились не тем, что совершили что-то плохое, а тем, не совершили ли они чего-то позорного, не обесславили ли они себя.
Взгляд христианства на нравственность принципиально другой. Для него разговор о совести — это разговор о тайне творения человека по образу и подобию Бога. А совесть — отголосок того райского состояния, которое мы потеряли. То, что скребет наше сердце или не умолкает у нас в душе, когда надо напомнить: мы были задуманы не такими и сделали еще один шаг в сторону от себя настоящих.
Сегодня, в эпоху глобальной секуляризации, то есть расцерковления человеческих представлений, объяснить, откуда взялась совесть, человеку неверующему очень сложно. Да и представления о добре и зле у одного одни, у другого другие, одного тревожит голос совести, другого — нет. И здесь возникает вопрос: как в этом хаосе личного опыта найти что-то объективно верное, как не дать голосу совести смешаться с шумом субъективных мнений, раствориться в этом шуме до неузнаваемости?
У Достоевского в «Записках из Мертвого дома» есть такая фраза: «…человеческое обращение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ Божий». Это очень важная фраза. Конечно, ее пафос в другом, но я ее вспомнил, потому что вместе с потускнением образа Божьего и голос совести может ослабнуть. И тогда главное — не спутать этот голос с чем-то другим.
Хотя, бесспорно, куда более острая проблема — это вообще услышать его.
