Бывают такие разговоры — как будто случайные. Я пристраивала собачку, вечером написала объявление в местную многодетную группу. Утром — звонок. Я не успела позавтракать. Разговаривала с совершенно не знакомым человеком. Как потом выяснилось — целый час. Просто разговор о собаке плавно переключился на детей. А мамы малышей могут бесконечно рассказывать таким же, как они, о своих беременности, родах, переживаниях и неиссякаемой, ни с чем не сравнимой радости. Но тут было нечто необычное. То, чем не все согласны делиться. То, о чем может вспоминать только бескомпромиссно уверовавший во Христа человек.
— Маша, а Вы недавно родили? Девочку? Вы — молодец, не побоялись. А у меня тоже двое маленьких. У нас две партии (смеется). Первая — совсем большие. Мы с мужем думали, что после 30 уже не рожают. А так хотелось. На работе дежурила на Новый год и думаю: хоть бы в декрет уйти, так устала. Даже в праздник с пациентами психбольницы — я в ней работаю всю жизнь. Это я, конечно, шуткой. Свою работу я считаю уникальной, не жалуюсь. Но что Вы думаете — через некоторое время я обнаруживаю, что беременна. А думала, уже поздно.
Но самое интересное, что через шесть месяцев после родов я пошла на прем к знакомой, хорошему гинекологу. А она говорит: «У тебя миома. Надо оперироваться. А еще ты беременна…» Она слезно просила пойти на аборт. Мне 38. У меня три кесарева. Миома и шов — очень опасное соседство. Вариантов нет. Не помню, как вышла из кабинета… Пошла к другому доктору — той, о которой в нашем городе самые лучшие отзывы. Она — слово в слово повторяет то же самое… Я плакала. Ну не могу я, не могу. Такой человек!
В итоге я попала к обычному участковому гинекологу. Это была единственный врач, которая меня поддержала. Причем поддержала с такой силой! «Скажи мне, та врач, с которой ты говорила, — Бог? А вторая, скажи — Бог? А вот теперь поверь, что Бог послал тебе ребенка. И если миома выдавит его, то ты хотя бы попробовала дать ему шанс. И не будешь мучить себя всю жизнь: мог он родиться или нет. А такая мысль придет рано или поздно».
Эта женщина из поколения наших матерей. Раньше она была оперирующим гинекологом. Но потом поняла, что не может так работать. Кто-то очень хочет, но не может забеременеть. Кто-то не может родить. А кто-то чуть ли не каждый месяц приходит на аборт. Она отказалась от операций и пришла на участок.
Всю беременность она была со мной на телефоне. В последнем триместре у меня защемило седалищный нерв, и пришлось ездить на инвалидной коляске… Ноги не держали. Но и это было, оказывается, нужно. Потому что после этого защемления все стало складываться одно за другим — минута за минутой. И я теперь точно знаю, что пути Господни неисповедимы. И Он вел меня за руку.
Были некоторые беспокойства, неприятные ощущения. И я решила сходить на дополнительное УЗИ.
«Ну, ничего. Бывает такое. Родишь — либо пройдет, либо нет». Врач улыбался. Нравятся мне эти врачи — так просто рассуждают! Я обидеться тогда хотела. А он мне: «Давай посмотрю. Может, и правда у тебя чего-то болит». И увидел, что мой шов истончился до 0,3 миллиметров. «Была б моя воля, я б тебя уже назавтра прооперировал. Немедленно езжай в перинатальный центр. И будь под наблюдением!»
Смешно, конечно, было, как меня везли вместе с моей коляской. В перинатальном не очень-то мне обрадовались — слишком большой поток отовсюду почему-то именно к ним. Взяли, положили. И вот утром у меня щелкнула спина. Как будто приступ радикулита. Боль не сильная — сама бы и внимания не обратила. Но суть в том, что щелкнула она как раз в тот момент, когда местная строгая врач заходила к нам в палату на обход. «Ты чего такая?» — «Радикулит, по-моему». — «А лицо-то почему синеет? Быстро носилки!» Через секунду меня тащили по коридору. Бегом. В реанимацию. Самое страшное, что в такие моменты они ничего не говорят. «Я умру, доктор?» — «Погоди, сейчас до реанимации добежим — и увидим!»
Тот щелчок в спине оказался полным разрывом матки. Мой шов не выдержал. Я была на 35-й неделе беременности. Помощь мне оказали за считанные минуты. Их — этих минут — и оставалось в нашей с малышкой жизни именно столько. Ее достали и дали мне. Я не смогла подержать ее — руки были привязаны. Но целовала и разговаривала. Потом услышала: «4 килограмма, 9 по шкале Апгар».
Я некоторое время была в реанимации. Шов был очень большой. Трубы пришлось перекрыть, потому что матка использовала свой ресурс полностью. Миому мою благополучно удалили.
Малышка перестала дышать самостоятельно на следующий день. Наверно, потому что успела глотнуть крови. А может, и нет. Я не знаю, но что я пережила за те дни, пока была в реанимации она, — это самое страшное.
Сейчас ей два года. Они с сестренкой говоруньи, умницы. Я старших не кормила грудью, бегом бежала на работу. А сейчас наслаждаюсь. Понимаю, что это мои последние дети. Потом уже — только внуки. Понимаю, что для этих детей я со временем буду «пожилым родителем». К нам на работу часто приходят подростки с синдромом «пожилого родителя». Стесняются, унывают. Но я готова, мне не страшно, мы справимся. Я до сих пор кормлю грудью. Не высыпаюсь, конечно, бывает. Но тем врачам я когда-нибудь поставлю памятник.
А знаете, узист, который меня тогда заставил лечь под наблюдение, умер в прошлом году. Хороший был мужик, многим помог.
