Окончание интервью с Владимиром Легойдой (Читать НАЧАЛО).
- Как Русская православная церковь взаимодействует с молодежью, с новым поколением, как она открывает себя для нового поколения и как открывает молодое поколение для себя?
- В своей речи при интронизации патриарх Кирилл отдельно остановился на работе с молодежью как одной из самых главных для Церкви. Многие молодые люди сегодня воспринимают Церковь как одно большое «нельзя». Поэтому и относятся к ней с опасением. Они думают: вот я сейчас пойду в церковь, меня будут заставлять делать что-то, скажут— вот от этого откажись и от этого. Один сплошной запрет. Все эти «нельзя», которые они имеют у себя в голове, на самом деле для церковной жизни, для верующего человека— вторичны. Они всегда есть результат принятия чего-то главного. У блаженного Августина есть замечательная фраза: «люби Бога и делай, что хочешь». Конечно, подлец-человек в этой фразе всегда хочет акцентировать вторую часть, а про первую как-то забывает.
А фраза очень важная. Что она значит? Вот, скажем, «люби своих родителей и поступай с ними, как хочешь». Это же не означает возможности бросить их в беде или постоянно ругаться, не слушаться, оскорблять их... Если ты их любишь, ты будешь стараться не огорчать. Так же и в отношениях человека и Бога. Ограничения есть следствие любви, нежелание оскорбить, обидеть— вольно или невольно— того, кого любишь. Это самое сложное, без этого нет Церкви. И это непросто ощутить и увидеть человеку внешнему.
Поэтому, конечно, движение к молодежи заключается в том, чтобы помочь людям увидеть, что в Церкви главное. Не длина юбки (хотя это тоже важно), не серьезность выражения лица и даже не определенная, так сказать, внешняя принадлежность к церковной субкультуре.
Внешняя жизнь во многом есть продолжение наших внутренних, ценностных установок. Как это донести до молодежи? Есть разные способы. Создание каких-то журналов, газет, сайтов... Есть какие-то передачи, радиопередачи, телевизионные передачи. Потом, конечно, пастырский опыт. Я думаю, что у нас сегодня уже очень много пастырей, которые умеют, простите за канцеляризм, работать с молодежью. То уникальное, что есть в Церкви, то, что ничем нельзя заменить и, кстати сказать, и никакое СМИ это не может заменить: непосредственное общение со священником. В свое время я ездил со студентами МГИМО по разным монастырям, и самым большим откровением для людей нецерковных было непосредственное общение со священником. Их стереотипы нередко уничтожались прямо на глазах.
Почему мы говорим о необходимости строительства большего числа храмов? Потому что тогда просто люди будут иметь возможность поговорить со священником. В Москве далеко не всегда есть такая возможность, хотя это звучит парадоксально, но это так. Мало храмов.
- Какая именно структура отвечает за работу с молодежью?
- В системе церковного управления — профильный синодальный отдел по работе с молодежью. И у них при отделе работают различные молодежные объединения. И мне кажется, что удается сделать так, чтобы эта работа не была заформализованной, чтобы она не напоминала комсомол в самом плохом его исполнении. Святейший патриарх, говоря с теми, кто является молодежными лидерами у нас, говорит, что ни в коем случае нельзя вести свою работу «от мероприятия к мероприятию». Составить график и все. График, конечно, нужен, но работа, или, как говорят в Церкви,— служение, должно быть ежедневным, от сердца к сердцу. И тогда это будет получаться.
Например, есть Московское объединение православной молодежи «Воскресенье», которое запустило сейчас современный очень проект — SMS-рассылка «Доброе слово». С ее помощью человек может, если он подписался на эту услугу, каждое утро получить бесплатное SMS с какой-нибудь цитатой Священного Писания или святых отцов. Это вещь такая, что называется, – на любителя, но, мне кажется, хорошо, что есть такая возможность.
Конечно, не обходится без проблем, без ошибок, без кадровых сложностей. Но и проблемы свидетельствуют о жизненности процесса, как мне кажется.
Журналисты часто задают вопрос, а вот как вы относитесь к моде на религию? Я всегда говорю, что мода на религию это лучше, чем мода на пиво. И потом, знаете, мы никогда не можем просчитать, к чему может привести даже случайный приход человека в храм. Вот я просто знаю реальную жизненную ситуацию, когда два человека пошли креститься. Один— потому что он читал книги, готовился, беседовал со священниками, а второй пошел за компанию. Он был его другом, просто он пошел за компанию с ним и крестился. Так вот, через полтора года первый, серьезный, – из церкви ушел, а второй стал священником. Пошел учиться и в итоге стал священником. То есть должна быть свобода действий, русская мудрость говорит: человек предполагает, а Бог располагает.
- Какова реакция РПЦ на события 11 декабря на Манежной площади и последующие акции молодежи? Тема набила оскомину, но все же.
- Святейший патриарх делал специальное заявление для СМИ. Он выделил три уровня проблем. Первая — это составляющая хулиганских действий. Она наименее проблематичная, понятно, как ее решать: качественно работать соответствующим органам. Что, собственно, и было сделано. Второй момент — политическая провокация. Под каким бы лозунгом люди ни выходили, есть силы, которые это используют для своих подчас совершенно других целей. И этим силам не важно ни будущее России, ни те лозунги, под которыми они выводят на улицы молодежь. Для них выборы уже начались. И третий, самый серьезный, самый важный вопрос, о котором говорил патриарх — вопрос межнациональных отношений. Глава Русской церкви предложил замечательный образ сообщающихся сосудов. Он сказал, что межнациональные отношения как сообщающиеся сосуды, вы не можете воздействовать на одну часть этого сосуда, не влияя на другую.
С одной стороны, представители диаспор должны знать и уважать обычаи коренного населения, его культуру, язык, религию. С другой стороны, понятно, что приехавшие люди находятся в ситуации сложной. Я не очень люблю это выражение, которые используют американцы: "в ситуации культурного шока". Но все равно, происходит столкновение с другой культурой. Поэтому представители коренного населения и, скажем, в том числе представители Церкви должны максимально быть открыты к этим людям и максимально им помогать. Это дорога с двухсторонним движением. В этом смысле я даже думаю, что собственно религиозный фактор в этой проблеме как бы включен в межнациональный. Для России, и в этом ее уникальность, характерно многовековое мирное сосуществование христиан и мусульман.
А вот межнациональный фактор, конечно, сегодня играет большую роль. И здесь есть над чем задуматься и тем, кто определяет межнациональную политику государства. Потому что совершенно очевидно: то, что мы увидели на Манежке, – это симптом болезни, которую, в общем, нельзя просто вылечить.
- В России появились новые очаги конфликтов национальных, связанных с исламом и его радикальными формами. Новые очаги появляются в Татарстане и Башкирии. Ощущает ли сейчас Русская православная церковь потребность дать отпор радикальным формам ислама, которые существуют в стране. Возникают новые экстремистско-террористические группы.
- Здесь есть один очень тонкий момент, который я попытаюсь прояснить. Все ощущают, не могут не ощущать опасность разного рода экстремизма. Этот экстремизм может иметь отношение к религии, может не иметь. Он может иметь отношение к политическим взглядам, может не иметь. Может,— к каким-то национальным вопросам. Но опасен именно экстремизм, именно радикальная форма.
Далее. Такой экстремизм может быть религиозно мотивирован. Но нужно понимать, что существует разница между религией и религиозной мотивацией. То есть человек может считать, что он как воин ислама, воин Христов, еще какой-то воин— должен пойти и бить тех, кто думает по-другому. Но в подавляющем большинстве случаев такие взгляды никакого реального отношения к тому, чему на самом деле учит религия, не имеют. Мне кажется принципиально важным это не мной первым подмеченное понимание разницы между религией и религиозной мотивацией.
А что касается реакции со стороны Церкви, поскольку мы все граждане нашей страны, конечно, нас это заботит. И мы, конечно, пытаемся каждый на своем уровне что-то об этом говорить. И Церковь как общественная организация тоже об этом говорит. Мы участвуем и проводим конференции, круглые столы, встречи с представителями общественных организаций. Скажем, протоиерей Всеволод Чаплин, председатель отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, встречался после всех этих событий и с представителями тех, кого принято называть фанатским сообществом и так далее. Это все попытка построить диалог. Потому что сейчас, мне кажется, очень важно все-таки максимально попытаться со всеми силами, обозначенными внутри этой проблематики, выстроить какой-то нормальный диалог. Потому что если его не будет, то, конечно, сложнее решать эти вопросы.
- У РПЦ со светскими институтами взаимодействие или экспансия?
- Взаимодействие, конечно. Экспансия— это вообще не из церковной лексики. Мы никого не собираемся захватывать. Может ли быть экспансией совесть— не знаю, не уверен.
- Есть ли у РПЦ какая-то программа помощи детским домам, трудным подросткам, социальным сиротам? Удается ли найти к ним какой-то подход, как это все работает, сколько удается помогать? Призрения— вот чего любые здравомыслящие люди ждут от церкви.
- Вы знаете, безусловно, я думаю, что это совершенно справедливое ожидание, но это ожидание, которое имеет в практической церковной жизни сегодня уже вполне определенной ответ. Церковь давно этим занимается. У нас существуют десятки детских домов, приютов при монастырях. И это очень большая работа. И, как правило, это дети, которым подарено детство настоящее. Сейчас, кстати, ведется целенаправленно синодальным отделом по церковной благотворительности и социальному служению, который возглавляет епископ Пантелеимон, систематизация всего того, что делается церковью в этом направлении. Я думаю, что в ближайшее время мы все станем свидетелями каких-то очень серьезных шагов, направленных на качественное изменение этой работы. Потому что есть определенный опыт, который накоплен за последние 20 лет, его нужно проанализировать, нужно понять, где, условно говоря, в каких местах мы могли бы на первый план вынести, собственно, образовательную составляющую этого процесса, в каких речь идет непосредственно о помощи детям, которые остались без родителей или которые брошены родителями, – что, к сожалению, является распространенным фактом сегодня.
И действительно, это проблема огромная. Вот я могу, например, привести пример: центр социальной адаптации святителя Василия Великого в Санкт-Петербурге, где есть специальная программа социальной реабилитации для трудных подростков. Постоянно работает психолог, постоянно работают социальные педагоги и другие специалисты. Это профессиональная серьезная программа, которая направлена именно на социальную адаптацию, реабилитацию трудных детей. Нам хотелось бы, чтобы таких центров было бы больше. Профильный отдел сейчас занимается тем, чтобы опыт этого центра перенести на другие центры, которые есть у нас. Тот опыт, который есть, скажем, в Санкт-Петербурге и в Москве, – вот сейчас мы пытаемся его распространить.
А вот, кстати сказать, если вернуться к центру Василия Великого в Санкт-Петербурге, у меня есть данные: из 72 подростков, которые прошли этот курс (стодневная программа стационарной социальной реабилитации), повторное преступление совершили только 12. Это очень высокий показатель для таких подростков.
Например, может быть, вы знаете, в Москве есть такой автобус милосердия, который делает то, чего не делает больше вообще никто. Он ездит по улицам и замерзших людей, как их принято называть,— бомжей, да, собирает. Немногие знают, что этим людям очень сложно помочь, людям, которые замерзают на улице, потому что их ни одна больница не примет. Я знаю даже такую страшную вещь, мне рассказывали сотрудники скорой помощи: иногда, чтобы помочь этим людям, они «расширяют диагноз». Чтобы человека приняли, нужно его там как-нибудь стукнуть, чтобы у него что-то было разбито, тогда его примут в больницы. Сотрудник скорой помощи, у которого часто возникает нравственная дилемма: либо оставить человека замерзать, либо причинить ему какой-то вред, но незначительный, чтобы его приняли в больницу. А автобусу милосердия не нужно расширять диагноз. Он поднимает человека, везет, привозит его и делает так, чтобы человек не замерз. Это служба, в которой работают волонтеры Русской православной церкви. Сейчас этот опыт переняли в Екатеринбурге, там уже есть такой автобус. И мы надеемся, что такие и другие программы будут в других епархиях, городах появляться тоже.
- Это всегда частная инициатива прихода или некая как бы все-таки, будем выражаться, такая вертикаль церковная? То есть некая единая программа действий по этой проблеме?
- Сейчас архиерейским собором приняты основы социального служения, где расписано, каким образом должна строиться социальная работа на уровне прихода, на уровне благочиния, на уровне епархии и на общецерковном уровне. И там, среди конкретных рекомендаций, есть рекомендация по организации приютов. Это, конечно, делается не в приказном порядке, потому что во многом зависит от монастыря, ведь всегда в традициях русских монастырей была такая специфика. Какой-то монастырь был в большей степени интеллектуальным центром, а какой-то— как раз таким центром, где находили помощь и приют дети или взрослые, оказавшиеся в тяжелой жизненной ситуации.
Поэтому сегодня мы говорим о том, что эта работа ведется, мы пытаемся ее вести системно, чтобы она пронизывала все уровни церковной жизни. Недаром одно из первых таких изменений в этой области, которое было сделано за последние два года, – это обязательное появление человека, ответственного за социальную работу в приходе. Ведь приход – это основная, так сказать, единица церковная и церковной жизни. И на этом настаивал святейший патриарх, чтобы в приходе обязательно были люди, которые в штатном формате отвечают за социальную работу, отвечают за работу с молодежью, отвечают за миссионерскую работу. Мне кажется, это очень важно. То есть мы придаем всей этой работе некий системный характер. Но, понимаете, опять же, этот системный характер не связан с какими-то насильственными установками, потому как для верующего человека вот это служение милосердию— естественное служение. Если человек является прихожанином какого-то храма, то для него это некая норма. Например, на Пасху и Рождество нужно посетить тех, кому плохо. Не с друзьями попраздновать, а сходить в тюрьму, сходить в какой-нибудь дом призрения, посетить тех, кому сложнее дается эта радость – пасхальная или рождественская. Если вы обращали внимание, святейший патриарх в обязательном порядке и на Пасху, и на Рождество посещает вот такие, как их иногда сухо называют,— социальные учреждения. И это очень важно. И тем самым он задает пример, как себя должны вести священники и все верующие люди.
- РПЦ аккуратно вводит в школы Закон Божий, в то же время Всеволод Чаплин выступает за единый православный дресс-код. Насколько РПЦ готово взять на себя процесс восстановления нравственности в стране? Православие было основой государства до революции 1917 года. В советское время основополагающим идеологическим документом был «Кодекс строителя коммунизма». Есть ли у Церкви национальная идея для нового времени?
- Я бы поспорил с тем, что православие было основой государства до революции 1917 года. Так называемый синодальный период, начавшийся в первой четверти XVIII века и продолжавшийся до Поместного собора 1917–1918 годов, восстановившего патриаршество, не был самым светлым периодом в истории Церкви. Говорить о том, что православие было основой государства, в ситуации, когда государство вмешивалось во внутреннюю церковную жизнь, не очень корректно.
Другое дело, что, поставленная в эти условия непростых отношений с государством, Церковь, наверное, не всегда могла осуществлять свои основные функции. Говоря о прессинге со стороны властей, мы обычно упоминаем советский период, но необходимо вспомнить и предреволюционную ситуацию. Я в свое время долго не мог понять: как в нашей стране, где люди, с молоком матери впитывавшие в себя азы церковной жизни, могли пойти и рушить храмы, которые всегда строились всем миром? Меня заставил переосмыслить это один любопытный факт. В 1916 году в российской армии была отменена обязательная исповедь, а до этого солдаты должны были с какой-то периодичностью исповедоваться. В скобках замечу, что в случае с таинством покаяния ничего хорошего в такой обязаловке быть не может. Но в данном случае я о другом. Уже год спустя выяснилось, что добровольно, по собственной инициативе на исповедь ходит менее 10% от всех военнослужащих. О какой Церкви как основе жизни общества вы говорите? В это время ни общество, ни государство в России уже не имело глубинных православных оснований.
Определение национальной идеи, на мой взгляд, не является для Церкви задачей номер один. Церковь вообще-то работает с человеческой душой и совестью. Церковный вклад в гражданскую жизнь страны всегда был и, думаю, останется очень мощным, но всегда будет, если угодно, опосредованным.
Знаете, как замечательно сказал Ключевский:
«Он видит источники этих интересов, пружины, коими движется механизм гражданского общежития. То обыкновенно мутные источники, жесткие железные рычаги: черствый эгоизм, слепой инстинкт, суровый закон, обуздывающий порывы того и другого. И среди стукотни этого механизма вдруг послышится наблюдателю звук совсем иного порядка, запавший в житейскую разноголосицу откуда-то сверху, точно звон колокола, раздавшийся среди рыночной суматохи. В ветхом и пыльном свитке самого сухого содержания, в купчей, закладной, заемной, меновой или духовной, под юридической формальностью иногда прозвучит нравственный мотив, из-под хозяйственной мелочи блеснет искра религиозного чувства,— и вы видите, как темная хозяйственная сделка озаряется изнутри теплым светом, мертвая норма права оживает и перерождается в доброе житейское отношение, не соответствующее ее первоначальной природе».
Церковь не обязательно формулирует национальную идею, но воспитывает человека так, что у него естественным образом рождаются высокие идеалы. Никогда не задумывались, почему у американцев— мечта, а у нас— идея? Можно, конечно, отшутиться, что русские не мечтают, а можно посмотреть на это всерьез. Все-таки сам факт национальной идеи— это уже характеристика национальной культуры. Думаю, в том, что мы ищем в первую очередь идею, а не мечту, есть и вклад Русской православной церкви.
Конечно, Церковь заботится о состоянии общественной нравственности, и тут не надо усматривать попыток какой-то церковной «экспансии». Святейший патриарх недавно посоветовал тем, кто пытается обвинить Церковь в «клерикализации» общества, не забивать сознание людей мифами. Церковь сегодня настаивает на том, что нравственные ценности и вера необходимы человеку для ответов на те вызовы со стороны внешнего мира, с которыми он сталкивается.
- В Евангелии говорится, что не стоит собирать сокровищ на земле, их съест ржавчина и моль (цитирую по памяти). Все сокровища на небе. И человеку нужен только хлеб насущный. Как совместить эту мысль с современной жизнью? Насколько это противоречит рыночной экономике, двигатель которой— постоянный спрос, потребление, как причина воспроизводства материальных благ?
- Евангелие не может противоречить рыночной экономике— слишком не сопоставимы величины. Экономики приходят и уходят, а вечная правда Евангелия остается, и она находится над всем. Проблема может возникнуть, когда человек, стремящийся жить по Евангелию, входит в соприкосновение с культурно-исторической реальностью и пытается понять, а как ему в этой реальности по Евангелию жить. Это и есть одна из основных задач христианина во все времена. Можно вспомнить Алешу Карамазова, который объясняет свой уход в монастырь тем, что не может он, когда Христос сказал «раздай все и иди за Мной», давать только три рубля и ходить в храм только по воскресеньям. Но вспомним и то, что ответил Алеше старец: тебе надлежит покинуть монастырь и пойти в мир.
Иными словами, евангельский максимализм надо еще уметь понести. Скажем, я знаю людей, которые продавали собственный бизнес, раздавали деньги и уходили в монастырь. Но знаю и тех, которым поступить так не благословили духовники— и потом и сами они решили остаться, приносить пользу в миру. Поэтому, если говорить, так сказать, в макроэкономических категориях, здесь нет такого противоречия.
Ведь Евангелие не говорит нам о том, что не нужно ничего иметь,— оно призывает ни к чему не привязываться. Собственно, история христианской Церкви знает и крайние примеры аскетизма, но они не считаются единственно правильными и возможными. Честь и хвала тому, кто может обходиться совсем немногим. Но нет греха и в том, что человек зарабатывает. Вопрос в том, что он с этим заработанным капиталом делает.
Конечно, человек может обходиться хлебом насущным, но как определить личную мерку? Скажем, я преподаю в высшем учебном заведении. Значит ли это, что я совершенно не должен беспокоиться о том, как я выгляжу, когда прихожу к студентам? Является ли христианским поступком то, что я буду ходить в грязных застиранных рубашках? Наверное, нет.
Автор: Евгений Насыров.
Фото Владимира Ештокина.
Источник: GZT.RU
