«Вишневый сад» Чехова. Ключи к пьесе, которые открывают ее как потрясающую притчу о России

Сад, который вырастил Чехов

Если мы попытаемся найти ключи к пониманию «Вишнёвого сада» только в репликах героев пьесы, мы, вполне возможно, дойдём до определённой глубины, и нас там будут ждать прорывы и открытия. Но чтобы увидеть глубину библейскую, нам необходимо кое-что ещё. Необходимо иметь в виду опыт усадебной жизни самого Чехова — и его отношение к своей земле и людям вокруг. Давайте посмотрим.

Чехов приобрёл усадьбу в Мелихове в 1892 году и за семь-восемь лет жизни там превратил убыточное, некрасивое, неухоженное имение в филиал рая на земле. Вместе с близкими он занимался полями и садоводством, сажал плодовые деревья и цветы, привёл в порядок парк, пруд, дом и хозяйственные постройки, возвёл знаменитый флигель, в котором впоследствии написал «Чайку». Ухаживал за лесом в окрестностях — лес, по словам Чехова, годился разве что на розги. Но в его руках преобразился и лес. Мелиховская земля, считавшаяся не особо плодородной, внезапно задышала в режиме «хоть палку воткни — вырастет!»

Но имение — это не только земля, это главным образом люди. На собственные средства Чехов оборудовал и полностью укомплектовал первый в истории Мелихова медицинский пункт, где с пяти до девяти утра лично принимал и бесплатно лечил неимущих людей. Кроме того, навещал больных на дому и помогал им деньгами. Ещё несколько медпунктов Чехов устроил в соседних фабричных сёлах и по всему району. Если помощь врача нужна была ночью, Чехов ехал к людям ночью, по бездорожью. В эпидемию холеры он, как земский врач, боролся за жизни пациентов всеми доступными медицине средствами и не жалея себя. Естественно, тоже бесплатно.

Чехов построил для крестьян три школы (все они стали образцовыми). Оборудовал библиотеки. По проекту и на средства Чехова была возведена колокольня для мелиховской церкви Рождества Христова. Первый пожарный сарай в селе — тоже его рук дело. В соседней Лопасне стараниями Чехова появилось почтово-телеграфное отделение. И приличная дорога до Лопасни — это тоже чеховский вклад.

И всё это — без отрыва от писательского труда!

Что нам это даёт, помимо безграничного восхищения личностью главного, наряду с Шекспиром, мирового драматурга? На мой взгляд, это даёт нам как раз те самые ключи к «Вишнёвому саду». Чехов отлично знал хозяйство и стал великолепным… не барином, а тружеником на земле. И если в пьесе «Вишнёвый сад» есть нестыковка, то вовсе не потому, что Чехову не хватало опыта усадебной жизни.

О какой «нестыковке» речь?

Дело в том, что мы привыкли представлять себе сад примерно как шесть соток. Ну, максимум — восемь-двенадцать. Нам трудно визуализировать, как это — когда из окна открывается панорама на бескрайнее белое море цветущих вишен. Но судя по тем данным, которые мы находим в пьесе, именно так в имении Раневской и было!

Прекрасный школьный учитель литературы Сергей Волков рассказывал, как однажды на перемене застал своих учеников из математического класса за расчётом площади вишнёвого сада. Опирались они на вводные из самой пьесы: Лопахин предлагает Раневской бизнес-план по спасению от долгов и приводит конкретные цифры. Они впечатляют:

«Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. <…> Вы будете брать с дачников самое малое по двадцать пять рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то, я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, все разберут. Одним словом, поздравляю, вы спасены».

Дальше Лопахин роняет, что придётся, конечно, снести дом, вырубить сад и прочие безумные глаголы. Но, оставив это сейчас в стороне, давайте попробуем представить, каковы масштабы сада. Если двадцать пять рублей в год за десятину принесут двадцать пять тысяч дохода, значит, площадь имения Раневской составляет тысячу десятин. Это 1092,5 гектара. В строгом смысле это площадь всего имения Раневской, которое включает в себя и дом, «и землю по реке». Но существенную его часть действительно занимает вишнёвый сад. Во втором действии Чехов даёт такое описание: «Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле нее колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад». То есть герои сидят на окраине поместья, которое огромно, у заброшенного кладбища, и здесь же тополи, сразу за которыми — вишнёвые деревья.

Бывали ли такие большие вишнёвые сады? Здесь чаще всего ссылаются на Бунина, который в своих воспоминаниях писал: «вопреки Чехову, нигде не было в России садов сплошь вишнёвых: в помещичьих садах бывали только части садов, иногда даже очень пространные, где росли вишни, и нигде эти части не могли быть, опять-таки вопреки Чехову, как раз возле господского дома, и ничего чудесного не было и нет в вишнёвых деревьях, совсем некрасивых, как известно, корявых, с мелкой листвой, с мелкими цветочками в пору цветения»[1]. Конечно, Бунин не мог знать всех усадеб России. Но предположить в реальности такие огромные размеры вишнёвого сада в поместье и правда затруднительно. Даже если он занимает половину имения — это почти 550 гектаров, 5,5 квадратных километров! Чтобы пройти такой сад просто насквозь, нужен час пешей прогулки с учётом средней скорости пешехода.

Мог ли Чехов, лично занимавшийся и садом, и полями, и лесом, и всем остальным хозяйством Мелихова, допустить оплошность по незнанию? Очевидно, что нет. Значит, указания на размеры сада даны нам с определённой целью. Ружья в текстах Чехова не появляются просто так.

Где-то мы уже это слышали

Читаем дальше. Вторая особенность вишнёвого сада в том, что сад этот давал своим владельцам возможность достойной жизни. Помните, Фирс говорит: «В прежнее время, лет сорок-пятьдесят назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили, и, бывало… <…> И бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и в Харьков. Денег было! И сушеная вишня тогда была мягкая, сочная, сладкая, душистая… Способ тогда знали…»

Теперь способ утерян, хотя ещё живы люди, которые служили в имении в то время. Это не только сам Фирс. Это ещё «Ефимьюшка, Поля, Евстигней, ну и Карп», которых упоминает Варя. Они живут в старой людской, о них по мере возможности заботится Варя — что, кстати, дополнительно характеризует и её, и Раневскую как людей добрых (хотя Варя сетует, что слуги эти «распустили слух, будто я велела кормить их одним только горохом», мы не знаем, кто тут прав — слуги или сетующая Варя). Тем не менее рецепты заготовки вишен утеряны, их никто не помнит — или не пытается вспомнить за ненадобностью, поскольку никому не приходит в голову идея, что заготовки эти можно возобновить. Это значит, что тогда же, около сорока лет назад, производство прекратилось безвозвратно и больше никого не интересовало. Сад больше не приносит дохода. А мог бы… Просто им необходимо заниматься. В том числе — подновлять и обновлять деревья, которые стареют. Период плодоношения вишнёвого дерева — около 20 лет. То есть ради заботы о саде, который главное чудо и семьи Раневской и Гаева, и всей губернии, вишни необходимо подрезать, удобрять и поливать, а ещё вырубать (да-да!) — и сажать новые. Но владельцы имения этого не делают.

Так о чём может быть вся эта история?

Давайте посмотрим. Вот вишнёвый сад колоссальных размеров, каких в реальной жизни в усадьбах не бывало. И это сад выдающейся красоты. Вот люди, которым он достался в наследство, которые призваны о нём заботиться, возделывать его и хранить. И они — утрачивают его... Вам это ничего не напоминает? Что если перед нами — реминисценция библейского сюжета об изгнании из рая?

Дар, труд, рай

Как пишет протоиерей Геннадий Фаст в своём Руководстве к изучению Священного Писания, «этимология русского слова “рай” не вполне ясна. Это слово производят от санскритского rау — богатство, или rayis — дар, владение. Итак, “рай” — это дар Божий, данный во владение человеку, его богатство, прочно отождествляемое с библейским садом в Эдеме, а также Царством Божиим на небе»[2].В этом определении важно всё. И то, что рай — это и дар, и богатство, и сад, и владение одновременно. И то, что рай как дар Божий дан человеку во владение. И то, что подлинное богатство человека отождествляется с райским садом. Наконец, и то, что богатство человека в виде сада соотносится с Царствием Божиим на небе.

Адам поселён Богом в раю в том числе для того, чтобы заботиться об этом саде: И взял Господь Бог человека, [которого создал,] и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его (Быт 2:15). То есть древнейшая профессия человека — садовник. Но речь здесь не только о садоводстве. Речь о том, что через труд и заботу о вверенной Адаму земле человек призван возрастать в ту меру, которая Богом в него заложена. Помните, что в Библии человек называется сотворённым по образу и подобию Божию? Эти два слова не синонимы, как может показаться. Образ Божий находится в самой природе нашей души, в ее разуме, в ее свободе; а подобие — в правильном развитии и усовершенствовании этих сил человеком, в придании им богоподобной чистоты и святости. Иначе говоря, образ Божий в человеке есть изначально, а вот подобия ему предстоит достигнуть через труд. Возделывание сада (и буквально, и метафорически), труд — это путь,  в котором человек максимально становится собой, раскрывается, стремится уподобиться Богу и в этом стремлении может достичь всей полноты замысла о себе. На современном языке это называется самореализацией. Оказывается, без работы в Эдемском саду человек самореализоваться не может.

Важен и другой аспект. Человек по заданию Бога заботится о саде — и сад в ответ одаряет его своими плодами, которыми человек питается. Такова Богом установленная закономерность. Жизнь в раю не гедонизм и сибаритство, а ответственная работа, наполненная радостью богообщения и потому не омрачающая жизни, а, наоборот, дающая новую грань счастья.

Может, к этому призваны и Раневская с Гаевым, которые тоже от отца получили во владение дивный сад? Не проматывай они своё наследство, научись они слышать близких и любить, они ведь жили бы в раю — настолько, насколько это возможно на земле. Иначе… Господь в Евангелии даёт очень важное предупреждение: у неимеющего отнимется и то, что имеет. Это слова из притчи Христа о талантах.

О чем предупреждает нас притча Христа

В античности талант — это денежная единица, причём крупная. В этой притче хозяин дома отлучается и на время своего отсутствия раздаёт слугам таланты-задания: одному даёт пять талантов, другому два, третьему один, в соответствии с тем, кто сколько сможет понести. И вот слуга, которому было дано пять талантов, «употребил их в дело», умножил — и в итоге принёс господину десять талантов. Слуга, получивший два, так же успешно умножил сокровище и принёс господину четыре таланта. Обоими этими слугами хозяин очень доволен и говорит им, что, раз они были верны ему в малом, он поставит их над многим. А тот, кто получил один талант, пошёл и зарыл его в землю, избегая риска и не имея решительности что-то предпринять. И Господь, образ Которого в притче представляет хозяин, велит забрать у него тот талант и отдать тому, у которого десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то́, что́ имеет (Мф 25:29).

В пьесе Чехова ведь ровно это и происходит. Единственное сокровище, которое есть в семье Раневской и Гаева, вишнёвый сад, — это талант, который достался им в наследство (можно сказать: от Отца) и который они зарыли в землю. И этот талант отнимается у них.

И если задуматься… Ведь это не только про Раневскую и Гаева. Как часто бывает с гениальной литературой, «Вишневый сад» насквозь про нас. У вас, наверное, тоже сжимается сердце, когда вы проезжаете мимо заброшенных деревень, или читаете сводки о состоянии Волги, или о том, как пустыня захватывает Астраханскую область — некогда цветущий арбузный рай, или когда видите разруху в маленьких городах и сёлах, или запущенный лес, горы мусора вдоль обочин дорог, грязные пляжи, нещадно вырубленные деревья… Суть ведь проста. Вот земля, вверенная нам Богом как задание, как талант — чтобы умножить её красоту. Не потребительски выкачивать из неё ресурсы, а ухаживать за ней и с умом и любовью возделывать её. Кто мы этой земле? Заботливые садовники или наёмники? Говорят, многим русским по менталитету людям свойственно задаваться вопросами мирового устройства, но при этом не свойственно с таким же рвением решать простые бытовые задачи, например — навести порядок в собственном доме и на своей земле.

Чехов нас обо всём предупредил. Более того: Господь предупредил. В притче о талантах Он однозначно говорит, что зарывший свой талант в землю остаётся ни с чем. Его талант переходит к тому, кто сумел «употребить в дело» свои таланты, сумел их умножить и послужить ими Богу и людям.

А талант в нынешнем понимании — это дар от Бога в самом широком смысле. Жизнь — это тоже талант, и нельзя её сливать. И земля — тоже талант.

Вспомним, Чехов сам был любящим и отдающим хозяином вверенной ему земли. Своими талантами он Богу и людям послужил сполна. Оказывается, так можно. Более того, такие отдающие люди есть и сегодня. Но, к сожалению, они пока в меньшинстве.

Кто виноват?

Драма Раневской и Гаева ведь не в том, что их время прошло, а будущее, так сказать, за Лопахиным (Лопахину тоже немного осталось: с 1903 года до 1917 — всего 14 лет). Драма их в том, что они не научились ответственности за своё наследство. Вместо того чтобы принять вызовы жизни и найти решение — например, заняться наконец своим садом, чтобы он снова приносил плоды (и деньги, необходимые для жизни, в том числе), — они прячутся от этих вызовов, как ребёнок под одеяло, когда ему кажется, что в темноте чудовища, а одеяло, конечно, от них защитит. Человека, не научившегося брать на себя ответственность, называют инфантильным. Ребёнок до определённого возраста не способен вполне оценить последствия своего выбора и своих поступков, не способен и ответить за них. Для детей это нормально — у них на то и детство, чтобы они учились. Для взрослого же человека инфантилизм — это катастрофа. Раневская и Гаев в вопросах обустройства своего имения проявляют вопиющий инфантилизм.

Считается, есть три типичные реакции на опасность: бей, беги, замри. Думаю, на самом деле таких реакций больше, но предположим, что эти три модели действительно типичны. Перед лицом опасности человек либо атакует, либо убегает, либо замирает на месте. В этом смысле Раневская и Гаев выбирают третий вариант: они замирают в прострации, будучи не в состоянии принять решение и что-то существенное сделать для спасения своего сада. Причём замирают они красиво. Чтобы, замерев, почувствовать себя в безопасности, они вокруг себя достраивают целый мир: подобно испуганным детям, укутываются в одеяло, только не настоящее, а иллюзорное, сшитое из лоскутков воспоминаний о прошлом, о своем счастливом детстве, где им уютно, где ничего не надо решать, где для них, как им кажется, всё просто и понятно, где звучат условные старые песни о главном. Ностальгия по прошлому становится для них способом выжить в ситуации стресса— и не брать на себя ответственность за собственную жизнь, за сейчас. Конструктивно это им ничего не даёт: ностальгия оказывается лишь бегством от реальных вопросов, которые перед ними возникают, а сами вопросы никуда не уходят, они только обостряются. Но психика видит в этом способ самосохранения. И очень круто ошибается.

В третьей главе книги Бытие описана драма грехопадения, которое делает невозможным дальнейшую жизнь человека в раю. Драма эта включает в себя несколько важнейших аспектов: недоверие Богу, попытку стать как Он в обход общения с Ним, как следствие — кардинальное изменение человеческой природы, появление смерти, восприятие другого человека не как ближнего, а как чужака. А ещё эта драма грехопадения включает в себя отказ Адама взять на себя ответственность за свой выбор. Когда Господь его спрашивает, не ел ли он плод с древа познания добра и зла, это же шанс для Адама. Шанс сказать, например: «Прости, я ел, и это было ошибкой, мне сейчас очень плохо, со мной что-то происходит, что-то изменилось, и я не понимаю, что это и как с этим быть, помоги мне!» — или как-то иначе, не буду выдумывать от себя, тем более сослагательного наклонения в истории нет. Но все мы помним: Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела (Быт 3:12–13). Иными словами: ответственность на ком-то другом, но не на мне! Адам вообще и жену, и Бога обвиняет в случившемся. В таком состоянии люди не смогут больше жить в раю, поскольку жизнь в раю предполагает в том числе ответственность за себя и весь этот сад, а не инфантилизм. Как следствие — теперь у нас есть целая земная жизнь, чтобы этой ответственности научиться и вырасти в ту меру, которую для каждого из нас предлагает Господь.

Эта мера, кстати, предполагает, что мы учимся друг друга любить. Не видеть в ближнем помеху справа или слева, не посягать на его землю, имущество, вола или жену, не шагать по головам, не тянуть одеяло на себя, не доказывать с кулаками свои права, а именно любить ближнего — причём как самого себя. Сдвинуть себя из центра мира, чтобы научиться слышать и понимать и других людей тоже. У героев «Вишневого сада» и с этим беда.

Чудовищная боль в оболочке комедии

Да, у Раневской доброе сердце, она готова последнюю монету отдать прохожему. Но когда Лопахин в первом действии фактически признаётся ей в любви — она этого даже не замечает. Он говорит: «Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную». А Раневская в этот момент настолько на своей волне, что ей и дела нет до чьих-то переживаний: «Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует шкаф.) Столик мой». У Лопахина признание в любви — а у Раневской шкафик и столик.

И так во всём… Это знаменитый чеховский приём: когда люди формально рядом, но каждый на своей орбите, и орбиты эти не пересекаются. Одна из ярчайших иллюстраций — в начале второго действия. Епиходов там говорит: «Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно хочется, жить мне или застрелиться, собственно говоря, но тем не менее я всегда ношу при себе револьвер. Вот он…» А Шарлотта Ивановна, которая вроде бы с ним в диалоге, в этот момент переживает свою собственную драму: «Эти умники все такие глупые, не с кем мне поговорить… Всё одна, одна, никого у меня нет и… и кто я, зачем я, неизвестно…»

Две тяжелейшие драмы, встык друг за другом в тексте. Да, это можно сыграть как комедию (Чехов ведь настаивал, что «Вишневый сад» — комедийная пьеса). Но под хрупкой оболочкой комедии здесь — чудовищная боль людей, от которой у читателя вздрагивает сердце. И никто в этой сцене друг друга не услышал, не понял, не поддержал. Не вошёл в боль другого человека, поскольку сконцентрирован на своей собственной боли.

И с Лопахиным всё непросто. В нём видят купца и дельца, не более. А у него внутри тоже свой конфликт, раздрай, который современные психологи наверняка связали бы с детской травматикой. И основания для этого есть. Его отец был крепостным у деда и отца Раневской, потом стал лавочником (как и отец Чехова, кстати). Имение Раневской связано в сознании Лопахина с тяжёлыми воспоминаниями: отец его бил, и происходило это здесь. Бил, когда Лопахин был ребёнком, бил, когда он стал уже подростком, причём отец мог сделать это и прилюдно. Первый раз Лопахин говорит об этом в самом начале пьесы. Действие едва стартовало — а Чехов уже вскрывает нам Лопахина: «Помню, когда я был мальчонком лет пятнадцати, отец мой покойный — он тогда здесь на деревне в лавке торговал — ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу… Мы тогда вместе пришли зачем-то во двор, и он выпивши был. Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой комнате, в детской. “Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет…”» Здесь всё сразу: и унижение от отца, и утешение от Раневской, и первые тёплые чувства к ней. Во втором действии Лопахин снова расскажет о побоях: «Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот».

Люди, росшие в недостатке любви, нередко становятся «достигаторами» (вспомните Андрея Штольца). Достигаторы готовы горы свернуть, лишь бы доказать миру и самим себе, что их есть за что любить, что они чего-то стоят. Они живут только в связи с тем, что совершают очередной прорыв — они не умеют просто «быть». Такие люди становятся в своём роде Наполеонами — готовы покорить полземли и не могут остановиться. В случае Лопахина к отсутствию родительской любви добавляется ещё и унижение от отца, причём прилюдное: ударить ребёнка — это преступление, ударить мальчика-подростка в присутствии женщины — это оскорбить его насквозь, даже если он привык к побоям (чего, конечно, не должно быть ни при каких обстоятельствах). Возможно, Лопахин и имение Раневской выкупает на торгах, чтобы получить ещё одно доказательство: я что-то могу, значит, я есть, я ценен. Он не рефлексирует по поводу своей внутренней боли, но раз он регулярно проговаривается о ней, значит, она сильна. В этом может быть и одна из причин вырубки сада: с этим местом связаны тяжёлые воспоминания. Хотя, конечно, есть и другая причина — бизнес-план. И третья — это сад Раневской, а Раневская фактически отвергла Лопахина. Любовь Андреевна сватает его за Варю, а ему до Вари и дела нет, ему интересна Любовь Андреевна. Ради неё он был бы готов на всё. Но раз нет, то и гори оно всё огнём и умирай под топорами. Во внутренней битве между Наполеоном и влюблённым мальчиком победил Наполеон.

Катастрофа была неизбежна?

А ведь всё могло быть по-другому. (Если уж грешить сослагательным наклонением, то предположим…) Лопахин предлагает Раневской план спасения усадьбы. Раневской этот план не нравится, но она, вглядываясь в Лопахина, видит, что он вырос в настоящего предпринимателя и разбирается в делах. Необязательно отвечать взаимностью на его любовь — достаточно оценить по заслугам его достижения, он бы от этого расцвёл, и для него это стало бы колоссальной поддержкой. А ещё Лопахина можно иметь в виду как делового партнёра: в окружении Раневской он вообще-то единственный, кто смыслит в деньгах. Дальше, предположим, Раневская созывает старых слуг, о которых заботится Варя, и все они вместе с Фирсом начинают вспоминать рецепты заготовок вишни. Да, нынешние деревья уже не так плодоносят, но кое-что осталось (Лопахин ведь замечает, что вишню никто сейчас не покупает, — пусть пока так, но это значит, что она есть! А не покупают потому, что в сыром виде она малопригодна для хранения, а на варенье людям наверняка хватает и своей. Производные же из вишни вполне могут иметь спрос). Дальше, поскольку точных рецептов заготовки никто не помнит, нужно время на эксперименты, нужно, чтобы дело вспомнили руки и глаза. И нужны инвестиции. Есть «ярославская бабушка», она богата и будет только рада, что наследники наконец-то взялись за ум. Лопахина можно уговорить вложиться в дело — ради желания блага Раневской (и собственной прибыли в дальнейшем, почему нет) он на это пойдёт. Взять у него денег взаймы, чтобы расплатиться с долгами и не лишиться имения в августе, параллельно дождаться урожая — и за работу. Год уйдёт на то, чтобы провести опыты, получить первые результаты, с этими результатами постучаться к потенциальным закупщикам, договориться о следующем лете. Попутно ради роста урожая начать подновлять сад, в том числе вырубая уже мёртвые деревья: в этом нет никакой беды, если вместо них сажать новые. Да и древесина из вишни — это дорогой и очень изысканный материал для мебели и предметов декора, можно найти пути сбыта и выручить кое-какие средства. Новые деревья начнут плодоносить не сразу — это значит, важно будет найти партнёров, которые захотят быть в деле и помогут с поставками сырья. Через три-четыре года сад при должном уходе восстановится, и можно будет обходиться собственными плодами.

Это не альтернативный сценарий «Вишнёвого сада». Это всего лишь попытка понять, могло ли быть иначе — исходя из тех богатых вводных, которые Чехов нам оставил. Оказывается, очень даже могло. Сам пример Чехова тому доказательство: он ведь сумел превратить Мелихово в уголок красоты с первоклассно поставленным хозяйством! Просто для всего этого нужна деятельная любовь — внимание к людям, забота о своей земле, умение трудиться, обретение навыка трудиться, если его нет. Человек ведь ровно к этому и призван. Не было у Раневской и Гаева никакой роковой неизбежности утраты поместья. Утрата поместья — это выбор его владельцев, людей, получивших его в наследство и это наследство сливших.

И забывших Фирса… Забытый в покинутом доме старый верный слуга — наверное, самая страшная картина омертвения живых ещё людей, так и не научившихся любить.

Чехов пишет «Вишнёвый сад» в 1903 году. Казалось бы, пишет он частную драму — а на выходе оказывается пророком в масштабах страны. Он не морализаторствует и не философствует в тексте. Он как врач диагностирует терминальную стадию. И он не пишет прокламацию, а даёт четкие экономические вводные, чтобы мы имели возможность подумать и задать себе вопросы. Он называет пьесу комедией — чтобы, возможно, улыбкой прикрыть свою боль. Но он оказывается по всем статьям прав: до 1917 года остаётся всего ничего. Частная катастрофа развернётся на всю шестую часть суши. Вся Россия действительно станет вишнёвым садом. Всё это мы видим теперь ретроспективно. Вопрос в том, какова перспектива — теперь уже для нас?

Так о чем «Вишневый сад»?

У Лопахина во втором действии — том самом, которое разворачивается на окраине поместья, близ покривившейся часовни и заброшенных могильных плит, — есть пронзительные слова: «Иной раз, когда не спится, я думаю: Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…» Собственно, и вся пьеса, мне кажется, об этом: о грандиозной разнице между тем, что нам дано, к чему мы призваны, каков на самом деле человеческий потенциал, — и тем, что мы делаем с этим данным нам Богом потенциалом. Заботимся о своей земле, реализуемся в рамках собственной жизни — или продолжаем решать задачи «мирового устройства»? Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет, говорит Господь. И если рай — это «дар Божий, данный во владение человеку, его богатство, прочно отождествляемое с библейским садом в Эдеме, а также Царством Божиим на небе», то хорошо бы хоть немного научиться возделывать то, что дано нам уже сейчас. Иначе…

---

[1] И. А. Бунин. Собрание сочинений в шести томах. Том 6. — М.: Худ. лит., 1988. Цит. по: https://litlife.club/books/180025/read?page=52

[2] Протоиерей Геннадий Фаст. Этюды по Ветхому Завету. Руководство к изучению Священного Писания. Книга 1. Глава 4. — Красноярск: Енисейский благовест, 2007. — С. 133.