Впервые опубликовано в журнале "Русский пионер"
К 100-летию мученической кончины великой княгини Елизаветы Федоровны Романовой Волоколамский народный театр поставил спектакль. Необычный. Без игры актеров, без действий, без декораций, кульминаций, финалов и занавесов. На сцене районного Дома культуры самые обыкновенные люди читали письма, дневники и документы о жизни великой княгини. Словно сами они ее хорошо знали и делились воспоминаниями о близком человеке. Но зрителей было мало… Премьера прошла тихо. И в жизни тех немногих, кто слушал, и самих артистов, кажется, ничего не изменилось. Великая Княгиня и преподобномученица тихо вошла и так же тихо вышла, не желая никого и ничем связывать.
Я был одним из чтецов. Сидел на стуле, смотрел в зал и думал по ходу дела, почему мы не слышим ее голоса? Не слышим так, чтобы немедленно изменить свой ум и свою жизнь. И найти то единственное, что человеку и требуется — мирное устроение. В себе и вокруг. Ее голос ни разу не обманул. Этот голос звал человека к радости. И всей своей жизнью, любовью, страданием и смертью она доказала, что только в этом и есть смысл жить. Но мы же не побежали искать радости и просить прощения. Мы разошлись по своим углам, сидеть в тени забот и искать ответов в другом.
Почему голос святой не пробивает сердце как пуля, раз и навсегда?
Прав только тот, кто любит
Она потеряла мужа 4 февраля 1905 года, когда эсер Каляев бросил бомбу в карету, где ехал московский генерал-губернатор. Великий Князь Сергей Александрович погибает на месте. Елизавета Федоровна собственными руками собирает с земли останки тела любимого человека… А на третий день идет к Каляеву в тюрьму и говорит убийце, что прощает его. Она уверена, что и ее муж, там, на небесах, тоже прощает его. Каляев колеблется, он тронут, он даже целует ей руку. Сколько пришлось ей выслушать за этот свой поступок. (Столько же недоумения он вызывает и до сих пор). Но ее это не волновало.
Через некоторое время она покупает в центре Москвы, на Ордынке, большой дом с садом и устраивает там Обитель милосердия совершенно нового типа, доселе в России не существовавшего...
Она вышла замуж в девятнадцать лет. Из принцессы Эллы Гессен-Дармштадской стала великой княгиней Елизаветой Федоровной. С Сергеем Александровичем они прожили вместе двадцать один год. И при жизни, и позже люди не считали их брак счастливым. Великий князь Сергей Александрович слыл человеком противоречивым и сложным.
Читая письма Елизаветы Федоровны, я понял простую истину. Прав только тот, кто любит. А не тот, кто роется в чужой любви. Сила ее чувства к мужу с невероятной легкостью перевешивает все его противоречия и ложь вокруг их имен.
В 1891-м году она принимает Православие. Сохранилось письмо протестантки по рождению Эллы своему отцу герцогу Людвигу 4-му Гессенскому:
"... Это было бы грехом оставаться так, как я теперь — принадлежать к одной Церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так как, как и мой муж. Вы не можете себе представить, каким он был добрым, что никогда не старался принудить меня никакими средствами, представляя все это одной моей совести. Он знает, какой это серьезный шаг и что надо быть совершенно уверенной, прежде чем решиться на него. Я бы сделала это даже и прежде, только мучило меня то, что этим я доставляю Вам боль и что многие родные меня не поймут.
Но Вы, разве Вы не поймете, мой дорогой папа? Вы знаете меня так хорошо! Вы должны видеть, что я решилась на этот шаг только по глубокой вере и что я чувствую, что перед Богом я должна предстать с чистым и верующим сердцем".
“Сердце болит, но я не испытываю горечи”
В 1892-м году было организовано первое Елизаветинское общество по оказанию помощи детям неимущих родителей. Общество открывало многочисленные сады, ясли и приюты при приходских церквях. Насчитывалось более 200 Елисаветинских комитетов, благодаря которым за 20 лет было основано 36 учреждений для опеки детей. Елизавета Федоровна возглавляла Московский дамский тюремный комитет, опекавший детей, чьи матери оказались в тюрьме. Были основаны приюты и мастерские для освобожденных женщин и школа тюремных надзирательниц для внедрения культуры общения с заключенными.
Помощь тем, кому никто не помогает становится смыслом ее жизни. Она сознательно устраивает жизнь по образу двух евангельских женщин-сестер, встретивших Христа — Марфы и Марии. Марфа — заботливая служащая. Мария — внимающая в тишине откровению Божьего Слова.
Мы не знаем и никогда не узнаем, как Елизавета Федоровна молилась, как она "ходила пред Богом". Эта часть — часть служения Марии — навсегда останется тайной. В новообразованной обители сестры милосердия, даже не будучи монахинями, тяжело трудились, забывая себя, ухаживая за больными, и учились молиться.
"Вы поймете, что я не ухожу от мира, а, напротив, полной мерой вхожу в него", писала в одном из писем Елизавета Федоровна:" Вместо того, чтобы жить во дворце, где все же есть определенный этикет, который боязно нарушить, я поселюсь ближе к миру и стану доступней. Я буду жить не только ради тех, кто болен телом — на то есть врачи и, конечно, забота наших сестер, — прежде всего мы стремимся принести утешение тем, кто испытывает всякого рода злострадание: бедным и богатым, малым и великим, простецам и знати. Итак, моя главная цель — облегчить страдания человечества, явить ему Божественный свет, стать, если Бог даст, маяком..."
Она и стала этим маяком и душой всех добрых дел в Москве. Как служащая заботливая Марфа, она устраивала больницы, приюты, сиротские дома, хосписы для чахоточных женщин, артели для бывших малолетних безпризорников, школы для девочек, лазареты для раненых войнов. Уже в первые пять месяцев Мировой войны 1914-го года в Москве работало более 800 лазаретов.
А как внимающая Богу Мария, она стяжала дар видеть, как Россия шла навстречу катастрофе 1917-го года. Елизавета Федоровна писала сестре Виктории:
"Господни пути являются тайной, и это поистине великий дар, что мы не можем знать всего будущего, которое уготовано для нас. Вся наша страна раскромсана на маленькие кусочки. Все, что собиралось веками, уничтожено — и нашим собственным народом, который я люблю всем моим сердцем. Действительно, они морально больны и слепы, чтобы не видеть куда мы идем. И сердце болит, но я не испытываю горечи. Можешь ли ты критиковать или осудить человека, который находится в бреду, безумного? Ты только можешь жалеть его и жаждешь найти для него хороших попечителей, которые могли бы уберечь его от разгрома всего и от убийства тех, кто на его пути".
После отречения царя Николая Второго она написала:
"Я испытываю такую глубокую жалость к России и ее детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, помочь ему. Святая Россия не может погибнуть. Но Великой России, увы, больше нет. Мы… должны устремить свои мысли к Небесному Царствию… и сказать с покорностью: "Да будет Воля Твоя"
"Понести страдания... Сказать Богу, да будет воля Твоя…" Человек сам выбирает свой путь. Но честь венца мученичества выпадает очень немногим.
Великую Княгиню Елизавету Федоровну арестовали на третий день Святой Пасхи 1918-го года, в Светлый вторник. В мае ее привезли в сибирский город Алапаевск. Сюда же доставили членов императорской семьи, Великих Князей Сергея Михайловича, Константина, Иоанна и Игоря Константиновичей, князя Владимира Палей. До самого конца оставалась вместе с матушкой Елизаветой инокиня Варвара…
В ночь с 17-го на 18 июля 1918-го года всех арестованных вывезли за город и сбросили на дно старой шахты. Она и князь Иоанн упали на выступ, находящийся на глубине 12 метров.
Когда 2 месяца спустя армия адмирала Колчака заняла город, тела мучеников были извлечены. На голове князя Иоанна была повязка из части апостольника Елизаветы Федоровны. Тело княгини осталось нетленным… Затем был долгий-долгий путь из России в Китай, по морю и океану на Святую Землю, в Иерусалим. На Елеонской горе, в храме равноапостольной Марии Магдалины, построенным в память о маме Сергея Александровича, и нашли последнее упокоение преподобномученица Великая Княгиня Елизавета Федоровна и инокиня Варвара…
Горе вплывало в комнатку и тихо топило всех нас
Сегодня в маленьком, полуподвальном помещении одного из корпусов Марфо-Мариинской обители расположена группа по работе с просителями. Пожалуй, это самый тихий ручей в общем потоке обительской жизни. Среди всех социальных проектов, группа эта занимает последнюю строчку. Но здесь уютно. Ступеньки с улицы ведут в прихожую, где на стульчиках ожидают просители. А за деревянной перегородкой стол и два стула. Для встречи двух человек. Одному говорить, другому слушать. А на подоконнике стопка книг. Я — третий, как всегда немного лишний. Примостился в углу, чтобы видеть. И что я видел?
Горе людское как половодье осеннее. Большое и маленькое, мужское и женское, материнское и детское, настоящее или от истерики и болезни рожденное. Горе вплывало в комнатку и тихо топило собой всех нас. А потом уплывало назад, и на какое-то мгновение можно было вздохнуть и снова погружаться с очередным входящим... И тогда казалось, что весь мир только и состоит из чьей-то скорби и взаимного отчуждения.
Если человек уже зарегистрирован в базе группы, он быстро получит продуктовый набор и лекарства.
Талон в столовую на обед дают всем.
А там, наверху, за полуподвальным окошком шли по Ордынке свободные от всего этого люди-москвичи и не ведали, как мы здесь тонем.
По идее, все устроено просто. Нуждающиеся — многодетные семьи и старики, приходят сюда, чтобы раз в месяц получить скромный продуктовый набор, или лекарства…
— Вы знаете, что одна капля крови весит столько же, сколько и пять капель крови? — говорит худой молодой человек в рубашке, застегнутой на все пуговицы.
У парня потрясающие руки — каждая мышца, сухожилие, вена — на виду. Как у ожившей скульптуры. Хочется потрогать. Но говорит он, не останавливаясь, четко артикулируя, на одном дыхании, с тремя причастными оборотами в каждом предложении — и при этом абсолютно бессвязно… После реплики о капле крови, он говорит, что прибыл из Чебоксар (следует подробнейшее описание покупки билетов в обе стороны и автобуса до райцентра) с миссией взаимопомощи… Но что это за миссия, понять совершенно невозможно. Да и не нужно. Когда служащая сестра выходит из комнаты, парень оборачивается ко мне и продолжает говорить без остановки. Я смотрю ему в глаза. Они стеклянные, пустые и при этом невероятно напряженные. Я думаю, что мир, в котором я живу за воротами обители, очень похож на этого бедолагу. Так же прекрасен и шизофренически напряжен.
Входит пожилая женщина. Через две минуты мы тихо и с достоинством опускаемся вместе с ней в царство теней. Разве под силу одному человеку столько несчастья? Когда ты сам стар и болен, весь в дырках как решето и одинок… Сестра — лежачая больная. Первый сын умер от наркотиков, а второй умирает от них сейчас… А у дочки "голова немного не своя", и две внучки. И все деньги ушли на борьбу за... Два высших филологических образования не спасают. Но выдают с головой. У нее на лице застывшее выражение, маска недоумения, словно она живет в каком-то дурацком сне, но не может очнуться.
— У вас здесь такие интересные книги! — говорит просительница, указывая на подоконник. — Вы разрешите мне взять почитать? Я обязательно верну.
— Пожалуйста, напишите прошение о выдаче лекарства. И через месяц вы его получите... надеюсь. — говорит сестра.
— Как называется ваше лекарство? — спрашиваю я
Женщина называет. Я гуглю название. Оно стоит 450 рублей. И месяц ожидания.
Мужики-то где? Где мы?
Идут вереницей старики и одинокие многодетные женщины или матери с детьми-инвалидами. Через час становится тесно и тошно. Стены давят? Или ощущение, что запутался в мелкой паутине. Мужики-то где? — думаю я. Где мы? Те, кто должны все это как-то... защищать и разруливать. И почти с ненавистью смотрю в окошко полуподвала на улицу. Словно те, кто идут там, виноваты в бедах, которые здесь.
Приходят мужики. Глаза в пол, затылки скошены. Тихо бормочут о каких-то невзгодах, вздыхают, говорят, что никто на работу не берет и уходят ни с чем… Талон на бесплатный обед, все же, получают.
Заходит женщина — мать семерых детей. А сама ростом с подростка. Как из такого тщедушия рождается семь человек? У нее и волос на голове почти нет, и зубы гнилые. Все отдано, чтобы выносить и выкормить. Фамилию пишет на бумаге — рука дрожит, боится ошибку в одном слове сделать…
Молодая девчонка — вся в белом, и младенец на руках — в белом комбинезоне. Кыргызка… Говорит, муж бьет, но и домой в Кыргызстан не отпускает. Как ей быть? Почему она решила, что здесь найдется ответ…?
Я думаю, может это что-то вроде приемной ада? Репетиция наихудшего варианта. Сень смертная, в которой люди оказываются случайно, помимо своей воли, какой дурак добровольно полезет в ад? Но почти навсегда. Как те, кто уходит в лес и не возвращаются…
Горе затягивает как болото.
Глуховатая бабушка пришла забрать ежемесячный набор для своей дочери, матери-одиночки. За все благодарит. Когда не слышит, не переспрашивает, а говорит невпопад: "Спасибо вам…". Тоже лекарств просит, опять копеечных… невозможно слушать! Но сестра милосердия не может поступить иначе и просит ее заполнить прошение…
— Сколько вам лет, мать? — громко спрашиваю я.
— А сколько дадите? — вдруг кокетничает бабушка.
Сколько дать? Чем больше, тем лучше. Наверняка ошибусь в ее пользу...
— Семьдесят пять. — говорю.
— Восемьдесят семь! — говорит она. — Я ветеран тыла. В войну железную дорогу строила.
— Где?
— Под Эльтоном, сынок, под Эльтоном.
— Как же вы сейчас эти сумки понесете? Далеко ли ехать? — почти кричу я, отказываясь понимать, как можно дожить до 87 лет и не иметь никого, чтобы донести сумки до подьезда.
— А я так, с отдыхом...
И достает два мятых целофановых пакета.
"Не имею человека, который опустил бы меня в купальню…" — говорил расслабленный Иисусу, сетуя на отстутсвие близких людей.
В комнате вдруг воцарялась тишина — просители больше не появлялись. Хозяйка, Великая княгиня, входила тихо и неслышно. Как тогда, на сцене волоколамского ДК, ни во что не вмешивалась, никого ни к чему не обязывала. Сидела и слушала. Ее обязанности как Марфы закончились в июльскую ночь 1918-го года. А служение Марии ни на секунду не прекращается. И выходит так, что горя становится чуть меньше. Чуть легче дышать и уже можно терпеть.
На один шаг ближе к Радости.
Мучиться. И искать спасения
Так проявлялся главный принцип работы ее Обители. Вести к Радости. Ни смотря ни на что. Не только здесь, но и в единственном в Москве респисе для детей с неизлечимыми прогрессирующими заболеваниями, центре реабилитации детей с ДЦП, детской паллиативной службе, детском доме, центре семейного устройства детей-сирот, и еще в полдюжине проектов…
Тут я слышу разговор в коридоре:
— Кому нужна мамаша с 11-ю детьми? Никакому работодателю! Чуть что сопли, уши, ветрянка — и все — бюллетень! Никто не захочет такую работницу.
— И как же вы?
— А я в таксистки пошла. Теперь сама себе хозяйка. Сама решаю, какие сопли лечить.
— И как же… не обижают вас в такси?
— Меня!? Да я сама кого хочешь обижу!
Кто же там такая? — думал я. И тут входит женщина. Королева — солнце. Крупная и яркая, собой все помещение мгновенно заполняет. В довольно фривольном сарафанчике — с обнаженными плечами. И улыбка — во все лицо. И прическа уложена — словно только из салона. Вот такая таксистка из Раменского. Одиннадцать детей. Самому младшему — годик. Муж, слава Богу есть. От такой ведь и не убежишь, нет того края света, с которого она не достанет… Царственно садится на стул. Расписывается в получении продуктовых пайков. И говорит:
— А завтра у меня четверо самых хулиганистых в лагерь уезжают на две недели. Какое счастье!
Одиннадцать минус четыре — семь. Но это действительно, счастье...
Значит, есть куда избыться горю. Оно невечно с нами. Но пока земля стоит, будем мучиться. И искать спасения.
Мое письмо
Матушка наша, Елизавета Федоровна!
Пишет Вам и.о. старосты Знаменского храма, что в селе Ивановском, Волоколамского уезда, Московской губернии. Вы изволили посетить нас во время высочайшего визита в город Волоколамск весной одна тысяча восемьсот девяносто второго года.
После вашего приезда к нам многое изменилось. Усадьба князей Безобразовых, где Вы изволили останавливаться на ночлег с Великим Князем Сергеем Александровичем, частично сгорела, частично пришла в разорение и флигели стоят пустые и мертвые. Знаменский храм, в коем вы молились и причащались за Божественной Литургией в тот многопамятный день 18 мая тоже подвергся разрушению во время войны и после нее. Кажется, что времена Батыева нашествия никогда для нас не заканчиваются. На всем нашем несчастном селении и поныне лежит печать беды.
Знаем, что все сии бедствия допущены нам по грехам нашим, из-за вероотступничества нашего и всеобщего охлаждения сердец русского народа. Винить кроме самих себя некого. Но надежды на спасение не оставляем. Уныние и отчаянье суть смертные грехи — горше любого разорения и войны. Отсюда, набравшись смелости, дерзаем выразить Вам самую заветнейшую нашу, общую и личную просьбу в этой земной жизни. Помолитесь о нас, преподобная матушка Елизавета! Чтобы нам восстать из пепла как птице Феникс. Просим Вашей милостивой помощи, чтобы в селе нашем, в бывшем имении кн. Безобразовых открыть приют для духовных сирот и калек, коими самих себя и считаем. В приюте устроить чайную и мастерские, воскресную школу, кинотеатр, выставочный зал, семейный клуб. Другими словами, все, что необходимо человеку для отогрева озябшей души, мирного устроения и возрождения культуры родного села.
Кланяемся Вам низко. Молимся с упованием. Надеемся, что услышите нас в тех обителях, что приготовил Бог верным чадам своим.
1 августа 2019 года. День обретения мощей преподобного Серафима Саровского.
От лица сельского схода,
и.о . старосты
р. Б. Александр Рохлин
***
Впервые опубликовано в журнале "Русский Пионер".
Автор благодарит Станислава Юрьевича Николаева за помощь в подготовке материала.
Фотографии в материале и на заставке — Наталья Львова.
Марфо-Мариинская обитель благодарит всех жертвователей, оказывающих поддержку ее социальным проектам. Пожертвовать можно на сайте обители.
