Великий архидиакон: человек, заставлявший дрожать огонь

Московская публика специально захаживала в Успенский храм Кремля, чтобы посмотреть, как густой могучий бас отца Константина Розова заставляет дрожать и гаснуть огоньки свечей.

Будущий советский маршал Георгий Жуков, в ту пору еще ребенок, однажды написал: «Мы не любили бывать в церкви и всегда старались удрать оттуда под каким-либо предлогом.

Однако в Успенский собор ходили с удовольствием слушать великолепный Синодальный хор и специально протодиакона Розова, голос у него был как иерихонская труба…»

В 1921 году Константин Розов был наречен великим архидиаконом. Он единственный из священнослужителей Русской Православной Церкви за всю ее историю, кто был удостоен такого титула!

«Атеистов, в строгом смысле
этого слова, нет»

Будущий великий архидиакон Константин Розов родился в селе Жданово Симбирской губернии (ныне Нижегородская область) 10 февраля 1874 года. Из шести детей священника местного храма протоиерея Василия Розова и его матушки Марии Хрисанфовны он был старшим.

Когда Косте исполнилось девять, семья осталась без отца. Мальчик пошел по отцовским стопам — отучился сперва в Алатырском духовном училище, потом в Симбирской духовной семинарии, а после его взяли псаломщиком в церковь Всех святых.

До сих пор сохранились тетрадки с семинарскими сочинениями Константина Розова, исписанные аккуратным почерком. Отметки их автор получал невысокие — чаще тройки, реже четверки.

Но обратите внимание на темы, которые давали провинциальным семинаристам! «Существование в мире атеистов не подрывает факта всеобщности религии в роде человеческом». «Христианский догмат о Пресвятой Троице и его значение для религиозно-нравственной жизни христианина». «Разбор главнейших оснований, приводимых римско-католическими богословами в пользу учения о непорочном зачатии Пресвятой Девы Марии». И с точки зрения сегодняшних школьников рассуждения «троечника» Розанова не такие уж были беспомощные. Вот, например, он пишет: «Атеистов, в строгом смысле этого слова, нет… Служение различного рода идеалам… а также их суеверия прямо показывают то, что религиозная жизнь у них только заглушена и подавлена». И в другом месте: «Отрицая существование Бога, атеист этим самым отрицает связность, стройность и законченность своего собственного знания».

В 22 года Константин женился — и появилась возможность ввести его в клир, что и было сделано в августе 1896 года. Местный епископ Никандр рукоположил его в диакона и направил служить в кафедральный Троицкий собор Симбирска.

Из Москвы в Петербург и обратно

Уже подростком Константин отличался редкой физической выносливостью (на спор переплывал Волгу) и поразительно сильным и глубоким голосом. Он мог взять такие низкие ноты и пропеть их так мощно, что в помещении гасли керосиновые лампы!

В Симбирске отец Константин прослужил диаконом около двух лет, одновременно преподавая Закон Божий в местном приходском училище. В 1898 году кто-то из приезжих москвичей обратил внимание на громкоголосого диакона и пригласил его в Москву.

Москва в то время считалась «певческим городом»: «каждый храм и церковь отличались не только своими проповедниками, но и слаженными хорами и голосистыми диаконами», — вспоминал певчий Синодального хора Успенского собора Московского Кремля Александр Петрович Смирнов. — Всё это культивировалось до уровня подлинного искусства».

Еще в детстве Константин Розов, видимо, бывал в Москве. Среди его писем сохранилась трогательная открыта, отправленная няне в Москву из Рязани. Очевидно, мальчик возвращался из Москвы в Симбирск и на остановке отправил ей послание: «Милая няня. Спасибо, что все уложила. Я в вагоне устроился хорошо, блох нет».

В Москве диакон Розов сразу встретился с будущим священномучеником Владимиром (Богоявленским). Тот как раз недавно был назначен митрополитом Московским и Коломенским. Он определил его в кафедральный собор Москвы — Храм Христа Спасителя. А еще через пять лет тот же владыка Владимир направил Розова, к тому времени уже протодиакона, в Большой Успенский собор московского Кремля. Это было самое почетное место: богослужения в Успенском соборе традиционно посещали, бывая в Москве, члены царской фамилии.

Прошло совсем немного времени, и отец Константин обратил на себя внимание императорской семьи. Государь Николай Александрович пожаловал ему золотые часы с цепочкой «из Кабинета Его Императорского Величества» и, по-видимому, выразил желание видеть Розова протодиаконом при соборе Зимнего дворца в Санкт-Петербурге — там как раз освободилась вакансия, вспоминает дочь отца Константина Людмила Розова. Молодому протодиакону предложили написать прошение на имя заведующего Придворным Духовенством, духовнику Их Императорских Величеств протопресвитеру Иоанну Янышеву, и он подчинился: «Имею честь покорнейше просить Ваше Высокопреподобие, не признаете ли возможным определить меня на открывшуюся вакансию протодиакона при Соборе Императорского Зимнего дворца». С месяц длилась официальная переписка, и вот Константин Розов переезжает в столицу Российской империи. Было ему в ту пору 30 лет.

Петербург того времени был городом светским и ярким, и священнослужители должны были волей-неволей соответствовать этому облику. А храма при Зимнем дворце это касалось тем более: служба здесь предполагала знание сложных правил этикета и многих других тонкостей. Все это скоро стало тяготить отца Константина, всего каких-то шесть лет назад еще служившего в Симбирске. Отбыв в столице два с половиной года, в 1907 году он решился обратиться к протоиерею Петру Благовещенскому (тот исполнял обязанности заведующего Придворным Духовенством) с просьбой уволить его с учетом «неподходящих климатических условий» и отпустить обратно в Москву. Просьба была удовлетворена, и в Успенском соборе вновь зазвучал ставший уже знаменитым бас.

«Как иерихонская труба»

Голос протодиакона Успенского собора Константина Розова считался в те времена одной из главных достопримечательностей Москвы. Пойти в храм, именно чтобы послушать диакона, — сегодня это может показаться чем-то не вполне приемлемым для церковного человека. Были, наверное, и такие, кто ходил на службу как на концерт. Но и вполне благочестивый церковный люд мог позволить себе сходить в Успенский собор «послушать бас». В дореволюционное время с храмом часто бывала связана вся жизнь — не только богослужебная ее сторона, но и общественная (воскресным утром в церкви можно было встретить всех друзей и знакомых), и культурная тоже. Поэтому в первое воскресенье Великого поста, когда в храмах совершают так называемый чин Торжества Православия и возглашают «анафему» еретикам, Успенский собор московского Кремля собирал море людей. «Стекла дребезжали от могучего протодьяконского голоса, — вспоминал службу в тот день писатель Николай Телешов. — Окружающие протодьякона многочисленные священники отвечали ему громкими, густыми басами и звонкими тенорами… восклицая трижды: «Анафема! Анафема! Анафема!»

Кое-кто даже приносил с собой камертон, чтобы проверить, не сфальшивил ли знаменитый протодиакон. А потом писали ему письма вроде тех, что цитирует в своих воспоминаниях дочь Розова: «Вчера все, находящиеся в соборе… были поражены Вашим могучим голосом и чеканным Вашим прочтением Анафемы. Вы по исполнению и голосу второй Шаляпин».

Внешность отца Константина соответствовала его голосу. Современники описывали его как могучего богатыря, почти великана (ростом в два аршина 14 вершков, то есть примерно 2,04 метра), с пышными и длинными волосами. Конечно, он производил впечатление.

А московское духовенство ценило отца Константина за внимательность и благоговейное служение. Он всегда внимательно готовился к службе, заранее прочитывал положенное в этот день евангельское чтение и тщательно расставлял в нем смысловые акценты. «Уроками богослужебного чтения» от протодиакона Розова воспользовался, например, епископ Алексий (Симанский), в 1945 году избранный Патриархом Московским и всея Руси. Он вспоминал, что Розов читал не в «обычной, общепринятой манере хроматического повышения тона и усиления голоса от фразы к фразе», а выделял самые значимые слова.

Иногда отец Константин подключался и к тем частям службы, где диакон обычно бездействует, — например, читал Шестопсалмие, да так ясно и выразительно, что даже те, кто привык в это время выходить на улицу, оставались в храме.

Другой современник Розова вспоминал, что тот удивлял «не только силой своего голоса, но и умением справляться с ним». Это бывало особенно заметно, когда отец Константин встраивался в хор: «Такой громадный голос на фоне четырех несильных голосов квинтета не казался чудовищным и был в крепкой и сладкоголосой спайке с “товарищами” по квинтету».

Скоро война

Незадолго до начала Первой мировой войны отец Константин сопровождал группу из нескольких священников в Лейпциг. Целью было освятить храм-памятник в честь русских воинов, погибших в 1813 году в «битве народов» под Лейпцигом — крупнейшем на тот момент сражении мировой истории, в котором союзные армии России, Пруссии, Австрии и Швеции разгромили Наполеона. Один из членов миссии, генерал Жилинский, беспокоился, как бы во время службы протодиакон не оглушил германского императора Вильгельма II. «Скажите Розову, — просил он, — чтобы не кричал. У Вильгельма больны уши». Протодиакон, узнав об этом, обиделся: «Зачем же тогда меня взяли? Что ж, шепотом мне служить, что ли?» В итоге никаких уступок немцам решили не делать, а служить «по-настоящему, по-российскому». На службе в Лейпциге отец Константин превзошел самого себя, вспоминал глава миссии, протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский: голос Розова «заполнил весь храм; его раскаты, качаясь и переливаясь, замирали в высоком куполе». Немецкий император не только не рассердился, а был в восхищении. Когда на обратном пути русский Синодальный хор выступал в Берлине, Вильгельм приехал на концерт и, входя в зал, первым делом поинтересовался, будет ли петь протодиакон Розов.

Прошло совсем немного времени, и о дружбе с Германией пришлось надолго забыть. Россия вступила в Первую мировую войну, и об этом москвичи узнали тоже с помощью Розова.

Вот что пишет Пантелеймон Романов в своей книге «Русь»: «Многотысячный людской поток направляется на Красную площадь, и в это время в толпе произошло движение. Кругом возбужденно заговорили: “Розов! Розов…”

Это был известный всей Москве знаменитый своим редчайшим басом протодиакон. Издали было видно, как он, окруженный духовенством, взошел на каменное, обведенное решеткой возвышение Лобного места, развернул какую-то бумагу и, поправив свои густые кудрявые волосы, приподнял лист в правой руке, как поднимает диакон орарь, когда читает ектению перед царскими вратами.

Вдруг всё стихло.
— Мы, Божией милостию…

Слова протодиакона раздавались под открытым небом, и дальним было не слышно, но все они, притихнув, жадно смотрели, устремив на него отовсюду глаза.

Он читал манифест объявления войны Германией России».

Патриарший архидиакон

Именно отец Константин провозгласил имя первого за 200 с лишним лет Патриарха, избранного Поместным Собором Русской Православной Церкви 5 (18) ноября 1917 года. Знаменитого протодиакона приглашали пропеть «Многая лета» Собору и всем его участникам, начиная с Патриарха. Но имени Патриарха еще никто не знал: знали трех кандидатов, окончательно же дело должен был решить жребий. И вот из алтаря Храма Христа Спасителя вышел старец Зосимовой пустыни отец Алексий (Соловьев), подошел к иконе Владимирской Божией Матери и начал молиться с земными поклонами. «В храме стояла полная тишина, и в то же время чувствовалось, как нарастало всеобщее нервное напряжение, — вспоминал участник собора князь Илларион Васильчиков. — Молился старец долго. Затем встал с колен, вынул из ковчега записку и передал ее митрополиту (почетному председателю Поместного Собора митрополиту Московскому Владимиру (Богоявленскому). — Ред.). Тот прочел и передал протодиакону. И вот протодиакон своим знаменитым на всю Москву, могучим и в то же время бархатным басом начал провозглашать Многолетие. Напряжение в храме достиг­ло высшей точки. Кого назовёт? “…Патриарху Московскому и вся Руси Тихону!..” — раздалось на весь храм».

Полгода спустя, в июле 1918 года автор этого «Многолетия» композитор Александр Дмитриевич Кастальский подарит его ноты отцу Константину, надписав: «Красе Московского Успенского Собора Константину Васильевичу Розову на долгую и добрую память». Правда, к этому времени отец Константин будет служить уже не в Успенском соборе (большевики успеют его закрыть и превратить в музей), а в Храме Христа Спасителя, тогда еще не разрушенном. И называться он будет патриаршим архидиаконом.

Именные ноты дарил ему и другой знаменитый российский композитор — Павел Григорьевич Чесноков, восхищенный тем, как Розов исполнял его духовные произведения. «Посвящаю моему другу Константину Васильевичу Розову» — такая надпись стоит, например, над рукописью «Спаси, Боже, люди Твоя…». Ему же посвящена и «Великая ектения» Чеснокова.

19 сентября 1921 года Константина Васильевича нарекли небывалым до тех пор титулом «великого архидиакона». Произошло это во время торжеств, посвященных 25-летию его церковного служения. Среди множества открыток и поздравительных адресов, врученных отцу Константину в Храме Христа Спасителя, выделяется огромная папка с надписью: «Своему “дяде Косте” признательная Москва». Аккуратно выведенный тушью текст гласит:

«Глубокочтимый Константин Васильевич! В сегодняшний торжественный для Вас и для всей первопрестольной, искони православной Москвы, день мы, жители этой Москвы, собрались в сем храме… чтобы вознести ко престолу Всевышнего наши моления о даровании Вам долголетнего и почетного служения во славу святой Кафолической Церкви, и эти моления вместе с нами, мирянами, возносятся Господу и предстоящими здесь старшими иерархами Российской Церкви со Святейшим Патриархом во главе.

В продолжении последних 10–15 лет нет ни одного уголка необъятной Руси, где бы с глубоким уважением не произносилось имени Константина Васильевича Розова, помощью Всевышнего и своими личными заслугами достигшего сана архидиакона. Но нам, жителям первопрестольной, выпало на долю исключительное счастье вашего постоянного служения. …За последнее время не совершалось в столице ни одного торжественного богослужения, где бы не славил Господа могучий, одухотворенный голос патриаршего архидиакона, но наряду с этим, мы, московские жители, не можем не отметить и того чисто человеческого, полного братской любви отношения Вашего к мирянам, которое снискало Вам задушевное, от самого сердца идущее и свободное от всякой официальности имя “Дяди Кости” … Низкий поклон Вам, дорогой Константин Васильевич, от благодарных Вам москвичей».

На дворе стоял 1921 год, еще не закончилась Гражданская война, по селам ездили советские агитаторы с программами антирелигиозных выступлений, всего четыре месяца оставалось до выхода печально известного декрета об изъятии церковных ценностей… А тут — в самом сердце Москвы церковный народ чествует патриаршего диакона, да с такой неподдельной любовью и радостью, словно не было в помине никаких большевиков, никаких декретов об отделении Церкви, никаких расстрелов, словно храмы не закрывались, а вера не была объявлена вне закона.

«Позвольте предложить вам хлеба»

Беспрецедентный для Русской Церкви титул, исполнительский успех и множество лестных слов, звучавших вокруг отца Константина, легко могли бы вскружить ему голову и создать у него впечатление особой «избранности». Просто поразительно, что ничего такого с ним не случилось.

Семейный архив Розовых сохранил письмо одного земляка Константина Васильевича, который радуется, что на пике славы в нем нет «ни капли гордости, и ни тени самомнения», что в груди его бьется «доброе, отзывчивое, “золотое сердце”». И в самом деле, патриарший архидиакон всегда оставался простым, отзывчивым человеком, помогал людям, чем мог, участвовал во многих благотворительных концертах, вспоминает его дочь Людмила Константиновна.

На первый взгляд, гонения на Церковь не сказались на Розове лично: он не был арестован, продолжал служить и даже выступал с концертами. Но его личная вовлеченность в дело помощи жертвам тех лет была беспримерной. При всяком удобном поводе отец Константин призывал своих слушателей помочь голодающим (в 1918, 1921 и 1922 годах целые села в Поволжье и в некоторых других губерниях вымирали от голода). Он организовывал сборы средств, участвовал в благотворительных концертах, помогал людям из своего кармана.

Вот что записал в дневнике августовским днем 1919 года В. А. Михайловский, бывший старший хранитель Государственного центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина: «Несколько дней тому, в дождь, голодный, я шёл в городе и около Тверской искал вегетарианскую столовую. Впереди меня под проливным дождем медленно двигалась величественная фигура духовного сана. Поравнявшись с ней, я обратился с вопросом, не знает ли он, где здесь находится вегетарианская столовая. Фигура повернулась ко мне, и я увидел симпатичное открытое лицо. “А зачем Вам эта столовая?” — спросил он, пристально глядя на меня добрыми глазами. Удивленный этим вопросом, я ответил, что хочу есть. “Так зачем Вам ходить в столовую? Позвольте предложить Вам хлеба” … Я поблагодарил, но отказался. Он стал убеждать, говоря, что у него хлеба вдосталь. Добрые люди снабжают его им в избытке, и он счастлив бывает, если может поделиться с голодным… Зайдя под ворота, он вынул из сумки большую булку из просфорного теста, такую вкусную, о какой в последнее время можно было только мечтать».

Было ли у отца архидиакона в эти дни действительно «хлеба вдосталь»? Во всяком случае, как вспоминала его дочь, к концертной деятельности он обратился не от хорошей жизни. В песенники, которые составлял для себя великий архидиакон, входило много популярных в народе песен: «Лучина», «Татарский полон» Балакирева, «Утес на Волге» Навроцкого, «Из-за острова на стрежень» Соколова, «Прощай, радость» Каратыгина, «Ах! Сегодня день ненастный» Пригожского, а также классические произведения Чайковского, Мусоргского, Глинки, Бородина. Но и церковного служения Константин Васильевич никогда не оставлял.
Многое говорит о великом архидиаконе его неизменная верность Патриарху в те годы, когда поднимало голову обновленческое движение, надеявшееся создать в России альтернативную «живую церковь», верную советской власти и отмежевавшуюся от святителя Тихона. «Розов, несмотря на массу выгоднейших в материальном отношении предложений “живоцерковников”, твердо оставался верен Патриарху Тихону, дошел до нужды, должен был даже продать для жизни драгоценный для него реликвий, часы — подарок Государя, но убеждений не изменил», — писал находившийся в эмиграции князь Николай Жевахов.

В воздухе уже пахло массовыми репрессиями, и Константин Васильевич не ощущал себя в безопасности. Однажды, когда вместе с московским Большим театром он гастролировал в Архангельске, в гостинице появился военный и спросил Розова. Узнав, что тот гуляет по городу, он обещал зайти позднее. Вернувшись в гостиницу и прослышав о визитере, Розов тут же погрустнел: «Это за мной». Но оказалось, что его всего лишь приглашали дать концерт на Соловках.

Как отпевали главного певца Церкви

Константин Васильевич Розов ушел из жизни, когда ему было всего 49 лет. Последние дни он провел в больнице, сотрудники которой относились к московской знаменитости с большой симпатией и даже попросили спеть. Отец Константин не отказался.

Причиной смерти врачи назвали миокардит.

«1923 год, 17/30 мая. Скончался Костя (Великий Архидиакон К. В. Розов). Мир праху твоему, мой любимый друг», — записал в эти дни в дневнике композитор Павел Григорьевич Чесноков.

Гроб с телом Константина Васильевича много дней находился на Воздвиженке, в Крестовоз­движенском храме, и ежедневно служилось по несколько панихид при большом стечении людей. Самую первую панихиду приехал совершить архиепископ Трифон (Туркестанов), которому великий архидиакон не раз сослужил еще в Успенском соборе. Константин Васильевич относился к вере очень непосредственно, «подобно ребенку», сказал владыка в прощальном слове.

А похороны состоялись на именины отца Константина — 21 мая по старому стилю, в день памяти равноапостольного царя Константина и день почитания иконы Владимирской Божией Матери (именно она находилась в Успенском соборе Московского Кремля). Обе стороны улиц, которыми двигался катафалк, заполняли толпы москвичей. Большевики принимали свои меры, велели закрыть Ваганьковское кладбище, но это не помогло, вспоминал впоследствии князь Николай Жевахов: «пришедшими почтить память Розова кладбище было открыто, церковь кладбищенская переполнена».
На 40-й день после кончины Константина Васильевича в храме на Ваганьковском кладбище совершил литургию Святейший Патриарх Тихон, всего несколько дней как освобожденный из-под ареста. Ему и самому оставалось жить меньше двух лет, и он предчувствовал кончину. Однако не мог не почтить память своего архидиакона — одного из немногих, кто все время оставался с ним.