Письмо в редакцию «Фомы»:
Не могу понять, в чем видят смысл жизни христиане. На православных сайтах пишут, что надо молиться, поститься, жить по заповедям — но ведь это не может быть окончательным смыслом? Еще пишут, что смысл жизни в любви — но ведь любить можно, и не будучи христианином… Растолкуйте, пожалуйста.
С уважением, N
Отвечаем:
Этот вопрос совсем не так прост, как может показаться. Смысл земного существования не всегда до конца ясен даже верующим людям.
Израильский царь Соломон (X век до Р. Х.), один из мудрейших людей всех времен и народов, сын богобоязненного царя Давида (автора большей части Псалтири), был человек, несомненно, религиозный. Но на склоне лет он написал Книгу Екклесиаста (включена в Священное Писание Ветхого Завета), полную горьких рассуждений о конечной бессмысленности всего, что человек мог бы принять за цель этой земной жизни. …Оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем, — пишет Екклесиаст (Еккл 2:11). Всему и всем — одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и [злому]… как добродетельному, так и грешнику… Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем (Еккл 9:2, 3). Ради чего бы ты ни жил, что бы ни поставил во главу угла — все это пойдет прахом, все будет умножено на ноль неизбежной смертью. Пройти мимо этого факта никак не получится. И о каком смысле жизни тогда, казалось бы, говорить?!
Часто мы живем так, словно смерти нет. Смерть вытеснена куда-то за горизонт нашего уютного существования, на самую периферию сознания, а когда она все-таки вторгается в нашу комфортную и устроенную жизнь (уходят из жизни близкие, соседи, коллеги, друзья), то воспринимается как нечто совершенно непредвиденное, обрушившееся на нас внезапно и от этого вдвойне трагичное. Может быть, только сейчас, в эпоху коронавируса, мы начинаем вновь привыкать к мысли о том, что человек все-таки смертен.
По той же причине не принято сегодня задумываться и о смысле жизни. Ведь эти размышления неизбежно ставят нас перед лицом конечности нашего бытия (вспомним Екклесиаста).
Когда я был студентом, мы с товарищами иногда шутили, затевая какой-нибудь разговор: «Ну что, поговорим о смысле жизни?» Обсуждали мы в итоге что-то, конечно, совершенно другое — музыку, девушек, прочитанные книги или просто рассказывали анекдоты. А говорить о смысле жизни, с нашей точки зрения, было все равно что переливать из пустого в порожнее, философствовать ни о чем. Казалось: ну кто может всерьез, со знанием дела рассуждать о том, ради чего живет человек?
Дети задумываются о смерти в четыре-пять лет. Поначалу эта мысль кажется настолько жуткой, что от нее сразу хочется отгородиться: оказывается, настанет время, когда меня не будет! Всё останется как есть, но я об этом уже не буду знать, потому что исчезну! Но потом с этой жутью как-то справляются. Скажем, мне одно время помогало рассуждение, приписываемое Эпикуру: пока ты есть, смерти нет, а когда пришла смерть, нет уже тебя, так что ты со смертью никогда не встречаешься.
Конечно, это всего лишь уловка. Одна из многих, позволяющих на время успокоиться. Но кто-то так и доживает до почтенного возраста, избегая мыслей о смерти. А значит, и о смысле своей жизни тоже.
К добру это обычно не приводит. Хочет человек этого или нет, но со смертью он так или иначе неизбежно столкнется. Умрут родители. Умрет кто-то из друзей. Случается, что умирают и супруги, и дети… И человек, никогда не думавший всерьез о том, как, ради чего ему стоит жить перед лицом неотвратимой смерти, может перенести горе крайне тяжело. Впасть в тяжелое уныние. Покончить с собой.
Надо сказать, что такой человек может представлять опасность и для окружающих. Помните, каким главным принципом руководствовался в жизни пушкинский Евгений Онегин? Растратив молодость на светские развлечения, а после остыв и «томясь душевной пустотой», он стал беспокоиться только об одном: какое мнение составят о нем окружающие? И когда молодой и горячий Ленский вызвал его на дуэль, Онегин счел делом «чести» принять вызов. Что будет, откажись он стреляться? «Шепот, хохотня глупцов», неблагоприятное «общественное мненье»... Это из страха перед ними Онегин застрелил друга. Это из-за раболепства перед чужим мнением он оказался в глазах Татьяны никчемным человеком, «подражаньем» и «пародией». А ради чего он живет на самом деле, Онегин никогда не задумывался.
Впрочем, жить, совсем не думая о смысле, человеку тяжело. Как люди разумные, мы постоянно задаемся вопросами: зачем я что-то делаю? с какой целью? Ради чего, к примеру, я работаю день и ночь, не поднимая головы? Современный мир ставит во главу угла понятия эффективности и производительности, современных менеджеров учат чуть ли не каждую минуту рабочего времени оценивать с точки зрения результата. Так что вопрос о целях и смыслах встает в полный рост. А отсюда и до вопроса о смысле жизни рукой подать.
Часто можно услышать: смысл моей жизни — в детях. Нужно их воспитать хорошими людьми, дать достойное образование, научить самостоятельности — это главное. Что ж, это важно, не поспоришь. Но самое ли это важное в жизни? А если человек не создал семьи и не родил детей — что, у него теперь не жизнь, а бессмысленное прозябание? А если с твоими детьми что-то разладилось (не обязательно по твоей вине) и они выросли не блестяще образованными и не идеально воспитанными — значит, и твоя жизнь тоже не состоялась? Или, допустим, ты вложил в детей все свои силы, посвятил им себя целиком, а дети выучились в престижном вузе, устроились на высокооплачиваемую работу — и поминай как звали, даже с днем рождения не поздравляют; разве так не бывает? И в чем тогда смысл твоей жизни?
Не говорю уже о том, что в чисто философском плане связывать всю свою жизнь без остатка с детьми довольно абсурдно: ведь тогда и смысл их жизни тоже должен будет заключаться в их детях (твоих внуках), и смысл жизни внуков — в их потомстве (твоих правнуках) и так далее до бесконечности. То есть у каждого смысл жизни будет устремлен куда-то в «прекрасное далеко»…
Другой популярный ответ: смысл жизни в том, чтобы максимально самореализоваться, успеть в жизни все главное. Как в известной формуле: «построить дом, родить сына, посадить дерево». Звучит вроде бы красиво, вот только кто безошибочно определит, что в твоей жизни главное, а что нет? В старости люди нередко с горечью признаются, что слишком много времени и сил уделили погоне за призрачными целями, не имеющими, как оказалось под конец жизни, никакой цены. Строил человек карьеру — а отношения в семье разрушил; искал вечную любовь — и остался одиноким; всем пожертвовал ради любимой работы — а предприятие, где он всю жизнь трудился, взяли и закрыли как нерентабельное.
Или построил человек тот же самый дом, вроде бы важное дело в жизни совершил, а прошло каких-нибудь десять лет — крыша прохудилась, фундамент после зимних морозов повело в сторону, в окнах щели появились, в батареях течь. И снова нужно тратить и силы, и деньги, и время, и неизвестно, сколько еще ремонтов переживет этот дом и останется ли он пригодным для жизни твоих детей, когда тебя самого уже не будет. Да и захотят ли они еще там жить. Может, разбегутся все в разные стороны, и будет это жилье, ради которого ты столько трудился, стоять брошенное среди бурьяна.
Еще один популярный «смысл жизни» (возьмем уж сразу в кавычки) — испытать и узнать в жизни как можно больше, повидать мир, наполнить душу впечатлениями, а ум — знаниями. Понятно, что и этот «смысл» тоже весьма условный: ведь, сколько ни испытывай и ни постигай, это все равно будет только капля в море общечеловеческого знания и опыта. К тому же еще древнегреческий философ Гераклит заметил: многознание уму не научает. Ну и потом, какой смысл механически наращивать количество впечатлений или хранящихся в памяти фактов, если это не решает самых глобальных задач моей жизни: не делает моих близких счастливыми, не защищает ни меня, ни их от старения, болезней и смерти. Внезапный инсульт — и вчерашний эрудит, обаятельный человек и увлекательный собеседник стремительно регрессирует до уровня трехлетнего младенца. Неужели и смысл всей его жизни улетучился вместе с памятью и остротой ума?
Может быть, благодаря каким-то медицинским познаниям я сумею продлить свою жизнь года на три или даже на десять. Но что они будут значить с точки зрения вечности? И если человеку так или иначе суждено умереть, то принципиально ли важно, когда именно это случится — через двадцать лет или сегодня вечером? С точки зрения вечности он уже мертвец. И так ли важно, какое количество фактов (из их поистине бесчисленного множества) он успеет уложить в память, сколько десятков, сотен или тысяч книг (из миллиардов написанных) он успеет прочесть, если все это знание аккумулируется в его голове на короткое время?..
Конечно, смысл жизни можно находить и в гораздо более благородных вещах, например, в том, чтобы беззаветно служить ближнему, заботиться о бедных и больных, отдавать себя людям с их многочисленными нуждами. Казалось бы, куда уж выше? Но и тут нас подстерегает разочарование. Скорби, болезни и нищета окружают человека повсюду, и радикально исправить ситуацию, в которой находится тот или иной страдалец, нам чаще всего не по силам. Сколько ни дай нищему, завтра (максимум через неделю) ты увидишь его снова на том же месте в той же позе с протянутой рукой. Сколько ни ухаживай за пациентом в хосписе, скорее всего, ты продлишь его земные дни ненадолго. Это ни в коем случае не значит, будто дела милосердия бессмысленны — нет, они как раз невероятно важны. Совсем не безразлично, в каком состоянии духа уйдет из жизни пациент паллиативного отделения; будет ли он умирать в полном одиночестве, отчаянии и страхе, или отойдет мирно и спокойно, до последней минуты чувствуя в руке ладонь другого человека.
И вполне можно было бы согласиться, что вот он, смысл жизни — совершать добрые дела, пока ты в силах, если бы не это «но», о котором мы уже сказали. То добро, которое мы способны сотворить (даже если это настоящее добро, а не только наше личное «представление о прекрасном»), никого не способно спасти. Обычно мы не можем помочь другому человеку раз и навсегда, решить его проблемы радикально. Мы можем облегчить тяжесть его ноши, отчасти «разгрузить» его, как выражался святой праведный Алексий Мечев (1859-1923). В наших силах немножко ограничить действие зла в этом мире, и это безусловно стоит того, чтобы жить, но не делает мою жизнь абсолютно, в полной мере состоявшейся, потому что ни одно доброе дело я не могу довести до конца по-настоящему. Не говоря уже о том, какие совсем не добрые чувства (раздражение, презрение и даже откровенная неприязнь!) вспыхивают во мне подчас по отношению к тем людям, для которых я стараюсь делать это самое добро…
И возвращается человек все к тому же: суета сует… всё — суета! (Еккл 12:8).
Екклесиаст жил три тысячи лет назад. Можно было бы надеяться, что наука, образование и технический прогресс с тех пор изменили дело к лучшему. Но вот что констатирует в середине XX века французский писатель-экзистенциалист Альбер Камю: жизнь абсурдна, абсурдна уже в силу того факта, что всегда завершается смертью. И если отсутствие у жизни смысла не должно приводить человека к самоубийству, то только потому, что ему оставлена возможность бунтовать против этого абсурда…
Камю не мог усмотреть в жизни никакого смысла в силу того, что придерживался радикально атеистического мировоззрения. Все попытки привлечь Бога к объяснению абсурдности отношений человека с миром казались ему жульничеством, увиливанием от суровой правды жизни. Другие философы-экзистенциалисты — например, датчанин Сёрен Кьеркегор и немец Карл Ясперс, — наоборот, привлекали в свои рассуждения религиозную веру как единственную возможность придать жизни смысл. Но и это не сделало их философию намного более оптимистичной. Вера в Бога сама по себе еще не избавляет человека от гнета бессмысленности.
Атеизм не был популярен до конца XVIII века. Абсолютное большинство людей всегда исходили из факта существования Бога (или богов). Но в дохристианскую эпоху существовало представление, что Бог благословляет праведника только в этой, земной жизни, награждает его земными благами и радостями, семейным счастьем и человеческим уважением. Но со смертью человек теряет все. И с этой точки зрения все, к чему человек стремился при жизни, оказывается бессмысленным. В могиле¸ куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости (Еккл 9:10).
С выводом, который отсюда следует, согласятся и многие современные люди: благодари Бога за то, что у тебя есть, и не думай о будущем. Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоей жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем (Еккл 9:7–9).
Ни чисто земные, ни даже религиозные ответы на вопрос о смысле жизни до конца «не работают», пока перспективой этой жизни остается вечная смерть. Радостная и благополучная жизнь в кругу семьи, «дом – полная чаша», крепкое здоровье и самореализация – все это прекрасно и благословлено Богом, но смысл оно приобретает, только будучи умножено на вечность, а не на все обнуляющую смерть.
Древнему Израилю было открыто, что однажды в мир явится Мессия-Спаситель, Тот, Кто избавит верных Богу людей от порабощения и введет их в Царство любви и мира, где уже не останется никаких причин для скорби. Но ни Екклесиаст, ни другие люди ветхозаветного Откровения не смели надеяться на перспективу вечной жизни. Эту перспективу людям открыл только воплотившийся Бог, Господь Иисус Христос.
Для тех, кто верует во Христа, жизнь отнюдь не случайность (как для атеиста или, например, для буддиста). Жизнь — это дар Божий. А дар — это не какой-то прагматичный поступок, когда отдают свое и ждут ответной любезности; это то, что дается от избытка, дается просто потому, что даритель щедр и хочет порадовать того, кого любит. Именно таков Бог в понимании христиан. Он вызывает каждого из нас к жизни для того, чтобы поделиться с нами Своей радостью, Своим блаженством, причем не в течение какого-то времени, а вечно. Ведь Сам Бог вечен. Другое дело, что принять такой дар нам совсем не просто. Нам нужно еще захотеть жить в вечности с Богом, совершить свободный выбор в пользу такой жизни. Ведь Господь, творя человека, создавал существо, подобное Себе: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его (Быт 1:27). А значит, помимо всего прочего, Он создавал существо свободное.
Из Библии мы знаем, как воспользовались своей свободой первые люди. Они соблазнились словами сатаны, который явился в рай в образе змия и пообещал, что, отведав плод от древа познания добра и зла — единственного, от которого Бог запретил вкушать первым людям, — они сами станут как боги (Быт 3: 5). То есть получат некий суррогат блаженства (ох, неслучайно прозвучало слово как!), даже не обращаясь к Богу. Станут как боги — но помимо Бога. Поверив падшему ангелу и нарушив ясно выраженную заповедь Божию, Адам и Ева по сути расписались в недоверии, а значит, и недостаточной любви к Отцу.
Господь был готов простить им эту ошибку, лишь бы это действительно оказалось ошибкой, а не сознательным предательством. Он несколько раз ставил Адама и его жену перед возможностью принести покаяние. [Адам,] где ты? — взывал Господь к первому человеку, когда тот прятался от Него между деревьями рая (Быт 3:8, 9). Этот вопрос всеведущего Бога (прекрасно знавшего, где Адам) святые отцы трактуют как предложение взглянуть на себя и признаться, что оступился, чего Адам не сделал. Кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? (Быт 3:11) — на эти вопросы Адам тоже мог бы ответить честно и попросить прощения за непослушание, но предпочел во всем обвинить жену, а косвенно — и Самого Бога, Который дал ее ему. Жена, в свою очередь, легко свалила вину на змея, обольстившего ее (ср.: Быт 3:13)…
Покаяния не произошло, и то, что было ошибкой, теперь стало уже сознательным отступлением от Бога. В результате не только первых людей, но и весь мир постигла катастрофа, которую христиане называют грехопадением. Плотское, материальное возобладало в человеке над духовным, человек сделался смертным, а природа, некогда естественная для него среда обитания, теперь стала «внешним миром», грозным, опасным и непредсказуемым.
Состояние, в котором оказался падший человек, превосходно описал апостол Павел: знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; ибо желать я могу, но совершать добро — нет. Ибо я творю не то доброе, которое хочу, но злое, которого не хочу, это делаю (Рим 7:18–19, перевод епископа Кассиана (Безобразова)). Поэтому, собственно, и «не работают» все те приземленные цели и смыслы, которые мы пытаемся подыскать для своей жизни. Потеряв непосредственную связь с Богом, мы настолько опустошили, как бы обнажили свою жизнь, что теперь нам необходимы какие-то внешние «цели», «смыслы» и «оправдания» своего существования — просто для самих себя, чтобы как-то объяснить себе, что мы тут делаем и ради чего. Но эти «цели» и «смыслы» объясняют что-либо не лучше, чем опоясания из листьев прикрывали наготу согрешивших людей.
Конечно, мы стремимся к доброму: воспитать детей, или построить дом, или усовершенствовать свое профессиональное мастерство, или обогатить свой ум мудростью, накопленной человечеством за многие века. Но вот действуем мы часто неправильно — и ломаем дрова. Много дров. А все потому, что эти земные, надуманные «смыслы» заслоняют от нас главный смысл нашей жизни. Тот, который уже дан нам Самим Подателем жизни, нашим Творцом, и который нам остается только свободно принять. Или так же свободно отказаться, ведь история Адама и Евы вновь и вновь напоминает нам, что свободой можно и злоупотребить…
Христиане убеждены, что ответ на вопрос о смысле жизни дал Господь Иисус Христос, Сын Божий, две тысячи лет назад ставший человеком. Он сказал: Я есмь путь, и истина, и жизнь (Ин 14:6). Он Сам есть жизнь, без соединения с Ним мы превращаемся в нечто вроде ноутбука, отключенного от электрической сети. Какое-то время он работает (если батарея в порядке), но не очень долго. И значит, наша задача — поскорее, пока еще сохраняется «заряд батареи», подключиться к Источнику подлинной, неумирающей, вечной жизни. В этом христиане и находят смысл жизни земной, временной.
Предмет разговора мог бы показаться чистой абстракцией (ну как это — подключиться к Источнику жизни?!), но Сам Бог сделал все для того, чтобы эта задача оказалась для нас посильной, практически осуществимой. В определенный момент человеческой истории Он вошел в наш мир, родившись как человек Иисус; всю Свою человеческую жизнь (полную трудностей и лишений) посвятил заботе о людях, которых Он лечил, кормил, учил, воскрешал. В конце концов верхушка иудейского общества — первосвященники и книжники — из зависти приговорила Его к страшной казни через распятие на Кресте. Но на третий день после смерти Христос воскрес и создал на основе общины Своих учеников Церковь — сообщество верных Ему людей, которые, исполняя Его заповеди и участвуя в таинствах (в частности, вкушая в таинстве Евхаристии Его Плоть и Кровь под видом хлеба и вина), оказывались связаны с Ним узами более крепкими и сильными, чем даже кровные узы, роднящие нас в конечном счете с Адамом и Евой. Благодаря этой связи со Христом члены Церкви — христиане — оказываются соединены с Самим Богом и в них зарождается та самая вечная жизнь, прекрасная и блаженная.
Все это Сам Христос выразил короткой и емкой фразой: Я пришёл для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком (Ин 10:10).
Это не значит, что христиане перестали болеть, стареть и умирать, ведь, породнившись со Христом, они не перестали быть дальними потомками Адама, а значит, подобно всем людям, унаследовали от него падшую человеческую природу, тяготеющую к разрушению и смерти. Однако для человека, соединенного со Христом, смерть уже не конец всему, а всего лишь переход в Вечную жизнь, рождение для жизни с Богом. И самое интересное, что начинается эта небесная жизнь уже здесь, на земле. Праведность и мир и радость во Святом Духе — то, что апостол Павел называет отличительными признаками Царства Божия (Рим 14:17), — можно ощутить внутри себя еще в этой жизни. И чудеса, о которых так часто (пожалуй, иногда даже слишком) рассказывается в житиях святых, не что иное, как проблески той самой Вечной жизни, жизни с избытком, в нашей скудной реальности.
О соединении (или слиянии) с Богом говорят и последователи ряда восточных религий, например индуизма. Как правило, они имеют в виду, что личность человека призвана в конце концов раствориться в Боге, как капля воды в океане. С тех пор, как человеческое «Я» соединилось с Абсолютом, ни о каком «Я» говорить уже нельзя, уверены последователи этих учений: индивидуальность исчезает, остается лишь Божественное «Сверх-Я», превосходящее всякую индивидуальность...
Но христиане имеют в виду совсем другое. Соединяясь с Богом, человек остается собой, он сохраняет возможность чувствовать, думать, общаться, слышать, видеть. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его, — пророчествовал о предстоящей встрече с Богом еще ветхозаветный праведник Иов (Иов 19:27). Соединяясь с Господом, человек сохраняет и возможность радоваться, что было бы решительно невозможно, если бы наше «Я» растворилось в каком-то Абсолюте. О радости пребывания с Богом говорит весь Новый Завет. Апостол Павел, например, свидетельствует, что это такое блаженство, которое не выразить никакими человеческими словами: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор 2:9). Даже Сам Христос описывает блаженство сопричастности Богу не буквально, а через притчи, метафоры, образы. В частности, образы свадебного пира или Небесного Царства.
Соединяясь с Богом, человек не то что не исчезает, а, наоборот, еще больше становится самим собой, обретает себя настоящего. В книге Откровение святого Иоанна Богослова есть такие слова: Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Откр 2:17). Это имя на белом камне, согласно частому толкованию, означает глубинную суть человека, его реальное «Я», ту подлинную его индивидуальность, которая ведома только Богу и впервые ясно проявится в Царствии Божием.
Казалось бы, этому противоречит апостол Павел, написавший в Послании к Галатам: Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:19–20). Не идет ли тут речь как раз об утрате индивидуальности апостола? Нет, объясняет святитель Феофан Затворник (1815–1894), иначе автор послания и не мог бы сказать о себе «я». Это образное выражение, которое означает: «я привился к Нему (Христу. – Прим. ред.), как дикая маслина, и Он исполнил меня Своею жизнию. Он во мне вседействует, все направляя во славу Божию и спасение мое и других». «Это не так бывает, чтобы личность исчезала, — продолжает чуть дальше святитель Феофан. — Но так, что душа сознательно и свободно предает себя вседействию Христову... Верою вселяется Христос в сердца (см.: Еф 3:17), и исполняется то, что Он обетовал: вы во Мне и Аз в вас (Ин 15:4)».
Соединившись с Богом, человек не исчезает и не «растворяется», а обóживается — в этом единодушны все святые отцы христианской Церкви. Обóженные люди становятся богами с маленькой буквы «б». Подчеркнем это: они уже не как боги (помните тот самый дьявольский соблазн?), а настоящие боги — только не по изначальной природе своего существа, как Сам Бог, а в силу благодатного Божия воздействия на них. Их тела, например, перестают быть зависимыми от внешних ограничений этого мира: они могут не страдать от недостатка пищи и сна, холода и жары, могут преодолевать ограничения, связанные с временем и пространством. Помните, как Господь Иисус Христос, воскреснув, легко проходил сквозь запертые двери и мог одновременно являться нескольким людям в разных местах? А ведь схожим образом и Мария Египетская, сорок семь лет приносившая Богу покаяние в пустыне за грехи молодости, могла съедать по крошке хлеба в день, переходить через Иордан и в мгновение ока преодолевать путь длиной в несколько дней.
Во избежание недоумений повторим еще раз: все это не отменяет смертности человека. Та же Мария Египетская, ходившая по воде как по суху, однажды все-таки умерла. Но смерть такого человека, еще при жизни вступившего в Царство Небесное, становится торжеством Вечной Жизни. Человек переходит из временной земной реальности в Вечность, соединяется с Богом уже навсегда.
Обóженный человек может участвовать и в жизни других людей (иначе нам незачем было бы молиться святым). Святость как бы приобщает человека к Божественному свету, объяснял Иоанн Кронштадтский (1829–1909); в лучах этого света человек видит и слышит то, что происходит сколь угодно далеко, и может легко «дотянуться» до другого человека, прийти к нему на помощь.
Один из самых ранних христианских богословов, святитель Афанасий Александрийский (ǂ373) говорил, что обóжение — это усыновление Богу, но не по природе, а по благодати. Тот, кто научился видеть в Боге Отца, становится Ему родным сыном или дочерью, а значит, и сам делается богом. Это понятно из простой аналогии: люди не могут породить на свет, к примеру, жеребенка, их дети – непременно человеческие детеныши. И то, что человек объективно не является Богом, он иное, биологическое существо, не становится для Бога помехой. Усыновляя человека, Господь делает его не Собой, но равным Себе.
Таков головокружительно высокий смысл жизни человека, согласно христианскому учению.
Все наши человеческие ответы на вопрос о смысле жизни в конечном счете не что иное, как попытки нащупать счастье. Но земное счастье всегда очень мимолётно, оно всегда либо в прошлом, либо в будущем. Очень редко когда человек может сказать: «Вот сейчас я счастлив». И не удивительно, ведь то, что он «назначил» себе смыслом жизни, в действительности никакой не смысл, а всего лишь суррогат.
А вот блаженство, к которому стремятся христиане, — оно принадлежит Вечности. Цель, достижению которой христиане посвящают свое земное существование, — соучаствовать в Жизни Вечной, которая есть Сам Бог. А для этого нужно разглядеть ростки этой Жизни уже здесь, на земле, и захотеть приобщиться, привиться к этим росткам. Для этого на земле существует Церковь.
Из Евангелия мы знаем, что Господь Иисус Христос воскрес, 40 дней являлся ученикам, а затем вознесся к Богу Отцу и с тех пор уже не пребывает в нашем мире явным для нас образом. И нам было бы очень сложно судить о том, насколько плодотворны наши попытки войти в общение с Богом, если бы Господь не основал Церковь — видимое сообщество людей, стремящихся к жизни с Богом и предпринимающих для этого вполне практические шаги. Чтение Священного Писания (именно в Церкви созданного и опознанного как Священное Писание) и творений святых людей, молитва, участие в таинствах и богослужениях — все это делает духовную жизнь человека (обладающего не только душой, но и телом) вполне реальной и осязаемой, а не чем-то эфемерным, расплывчатым и лишенным всякой достоверности.
Присоединяясь к Церкви, которую апостол Павел называет телом Христовым, и приступая к церковным таинствам, человек приобретает опыт соединения с Богом, входит во вкус пребывания со своим Небесным Отцом и получает возможность преодолеть ненормальность своего земного существования и начать жить полноценно.
Так что, с одной стороны, смысл жизни изначально задан человеку Богом, попытки выявить его самостоятельно по-настоящему не приводят к цели. Но с другой стороны, этот смысл для человека вовсе не какой-то внешний, навязанный со стороны или «спущенный сверху». Этот смысл живет внутри самого человека, который — не забудем — создан по образу Божию. Недаром один из ранних учителей христианской Церкви Тертуллиан (вторая половина II — первая половина III вв.) говорил, что всякая душа по природе христианка.
А вот как сказал об этом один из самых авторитетных богословов христианской Церкви блаженный Августин (354–430): «Для Себя Ты создал нас, Господи, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Лучше, наверное, и не скажешь. Никакими ложными смыслами наше сердце не удовлетворится, так и будет тосковать по счастью — до тех пор, пока не встретит своего Творца.
