В армии мой сослуживец как-то сказал: "Я не знаю, что мне делать в этом мире после армии. Здесь кормят, поят, одевают, жилье есть и мне не надо ни о чем думать". Он так и остался прапорщиком на долгие-долгие годы. Подобно моему сослуживцу, сегодня многие верующие ищут такую «церковь прапорщиков». Никто не хочет нести ответственность даже за самого себя.
«Батюшка, благословите на работу идти», «батюшка, жениться или не жениться?»… А вы слышали, чтобы кто-то спросил: «Батюшка, я так хочу стать ближе ко Христу, что мне делать?». Одно бесконечное «учиться — не учиться», «жениться — не жениться», «есть — не есть». Да это вообще не вопрос Церкви, это твое личное решение! Не пытайся его перевалить на батюшку, ссылаясь на духовное руководство.
Кому-то может показаться, что растворение личности в Церкви — это самое полное с ней единство. На самом деле наоборот — это самое большое разделение.
И оно всегда проявляется в кризисные моменты. Ведь если я всю ответственность привык перекладывать на «более компетентных», то, в любых кризисах виноваты «они» — плохо управляли, руководили, а я ни при чем.
Но человек, живо переживающий единство Церкви, никогда не подумает, что есть какие-то «они» с «их» проблемами. Есть только мы, наши проблемы и мое в них участие. И здесь мы подходим к еще одному больному вопросу нашей церковной жизни.
В Церкви я не должен растворять свою личность, но я не могу и замкнуться на себе, не могу быть один — христианство не может существовать без общины. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18:20).
Но в чем лично мне польза от общины? Обычно те, кто меня окружает, больше мешают: дети в храме — молиться, родственники дома — поститься. Разве я не могу обойтись без них? Могу. И уж точно стану «самым благочестивым человеком на свете». Потому что единственным критерием моего благочестия буду я сам.
Однако даже просто читая Священное Писание, нельзя научиться христианству. Потому что христианство — это не теория, а опыт жизни, и этот опыт можно обрести только в общине. Община — это некий критерий истины. Ведь человек сам себя может за все простить, за все пожалеть и все себе разрешить. Или нафантазирует о себе.
Когда я в молодости приезжал в Псково-Печерский монастырь, я слышал, как к отцу Алипию миряне подходили за благословением не есть рыбу или молоко, а он отвечал: «А с колокольни не полетишь?» Потом подозвал эконома и говорит: «Дай ему колбасы, а то потом будем его по мостовой собирать».
У нас и сейчас много «фантазеров», людей эмоциональных. Тут и нужна община — чтобы, когда ты в своих фантазиях начнешь возноситься на небеса, было кому тебя за ноги придержать.
И в заключение. Есть разные способы объединения людей для достижения каких-то целей — общественных или личных. Но Церковь, как и семья, существует не для достижения неких целей. Церковь и есть цель. В Церкви Христос делает нас одним целым — с Собой и друг с другом. И это единство больше равенства, потому что стирает последнюю границу между мной и другим. Другой — это и есть я. Это, не означает, что Церковь делает нас одинаковыми. Снимается значение различий, но не сами различия. Моя личность никуда не девается. Просто ее граница перестает быть бронированной стеной, а делается пористой, способной впустить другую личность и чувствовать ее боль и радость.
Когда в восьмом классе я только начинал ходить в церковь и еще как будто стеснялся этого, я как-то засунул руки в карманы и делал вид, мол, я просто зашел посмотреть. Подошла какая-то бабушка, пихнула меня: «Чего встал на мое место?!» Я было собрался уходить, но тут другая старушка уступила мне свое место. Формально я для нее был никто, просто какой-то мальчик. Но она отнеслась ко мне как к родному. И именно тогда я впервые почувствовал, что Церковь — это семья.
Подготовил диакон Дмитрий Павлюкевич
На заставке: Matthew Paulson
