Мы приглянулись друг другу с первой улыбки. Посмотрели друг на друга и улыбнулись. Она сразу поняла, что ее подросший вундеркинд и дальше будет хорошо присмотрен.
Идеальная свекровь, как известно, помогает материально и при этом не учит жить. Моя помогала втихаря от обоих мужей, своего и моего. Уж она-то понимала, каково жить с ее сыночком. В редчайших наших с ним ссорах она бывала на моей стороне.
Свёкор считал, что мы должны узнать, почем кусок хлеба. Она же мудро придерживалась противоположной точки зрения: придет время, и узнаем, а торопить его ни к чему.
Хозяйкам на кухне всегда есть что делить. Но за пять лет совместной жизни мы выяснили отношения один раз и навсегда — двумя фразами:
— Не так-то Вы и умны!
— К сожалению, Вы тоже не так умны, как хотелось бы!
(Интеллигентный вариант: «Дура!» — «Сама дура!») На самом деле сапожки наши оказались парными. За своих легковоспламеняющихся и взрывоопасных мужей мы готовы были на многие жертвы. А ради покоя в доме — даже растоптать самолюбие собственными ногами.
У них с моей мамой были восхитительные общие черты. Они были молчаливы. Не выражали своего мнения, пока не попросят. Не злословили и не шутили.
Долгое время я считала ее вообще лишенной чувства юмора. Году на пятнадцатом-двадцатом нашего знакомства она увидела, как я по-химически ополаскиваю кипятком таз из-под свежесваренного варенья, чтобы использовать раствор для компота, и задумчиво так заметила:
— Еще можно бульон из яиц варить.
— Только надо подольше. Его обычно недоваривают, — ответила я в тон.
Мы переглянулись и дружно рассмеялись. И я поняла, как мало ее узнала за нашу совместную пятилетку.
Разъехавшись по разным городам, мы всю ее жизнь созванивались каждую неделю. Моя любовь к ней была омрачена только пониманием того, что я никогда не смогу стать для нее финансовой опорой. Как когда-то она для меня.
Свекор умер за полгода до перестройки. («Какое счастье, что папочка до этого не дожил!») Больше года она просуществовала тенью. Вертикаль держал уход за лежачей матерью. Потом ее дочь подобрала щенка. И она стала оттаивать. Жизнь к ней вернулась с рождением долгожданного внука, названного в честь деда. Теперь любимое имя можно было повторять до бесконечности.
Ребеночка понесли крестить. Батюшка посмотрел на всех очень внимательно и вдруг спросил:
— А мама у вас крещеная?
— Нет.
— Может, у вас еще и бабушка некрещеная?
— Нет.
— Или крестятся все, или никто. Одного младенца я крестить не буду.
Так они все неожиданно оказались крещены. Позвонили мне на радостях, подробности рассказали. Я их тут же предупредила, что младенца теперь надо причащать, а самим готовиться к исповеди. Никакого понимания в ответ не уловила.
Когда свекровь приехала нас навестить, я чуть ли не с порога предложила ей поехать в храм Воскресения Словущего, к святыням. Она радостно согласилась.
Встали мы перед центральным аналоем.
— Смотрите, слева икона Богородицы «Взыскание погибших», ее память 18 февраля. Это ваш внучок Саша. Справа мощи святителя Спиридона Тримифунтского, его память 25 декабря. Это ваш внучок Игорь. Сейчас мы помолимся и к ним приложимся.
— Давайте Вы приложитесь к иконе, а я к Вам!
— Давайте.
Ладно, пусть будет хоть так… Погода благоприятствовала. Мы тихо побрели через Иверскую часовню в храм Покрова Божией Матери, что на Рву, более известный как храм Василия Блаженного. Там она уже к раке с мощами приложиться смогла.
К следующему приезду я стала по телефону готовить ее к генеральной исповеди. Так надо, говорю. Раз уж крестились. Она была из довоенного времени. Слово «надо» понимала — как команду. Без вопросов: кому надо? Зачем надо? Надо! Прочитала пособие для кающихся. Поехали.
Я поставила ее поближе к лавочке, чтобы она смогла при желании сесть. Но она отстояла всенощное как свеча, не шелохнувшись. Ушедшая от реальности.
— Вам плохо?
— Нет, мне очень хорошо.
— Как странно. Первый раз такое вижу. Чтобы так начинающий стоял.
— Ну… Моя мама была поповской дочкой.
Всё со щелчком встало на свои места. Необъяснимая несовременность моих мужчин. Какая-то априорная праведность сына, не прогулявшего ни одного урока, так и не начавшего пить и курить. Его странный жест восторга — воздевание рук. Я столько раз видела его в церкви — со спины — и не узнала в лицо!..
Через два года в следующий приезд я предложила ей пособороваться. Она замялась:
— Вообще-то… я еще жить собираюсь.
Прочитала ей краткую лекцию про церковные таинства. По-видимому, вера в меня как научного руководителя помогла ей преодолеть страх и сомнения. Мы с ней поехали в Черниговско-Гефсиманский скит, где тогда соборовали каждый день. Пошли пешком от станции до скита через Троице-Сергиеву Лавру. Дивное вышло паломничество.
Только без меня ее церковная жизнь замирала. Всего раза три ей удалось причастить Игорька и самой с ним причаститься.
Говорил мне батюшка:
— Ты ее не тащи. Хуже будет.
Хуже стало довольно скоро. Флюорография показала неоперабельный рак. Последние два года она прожила в постели, читая по три акафиста в день. Сначала по два, третий я ей добавила, когда она отказалась собороваться наотрез. Хорошо, хоть удалось уговорить причаститься. Никак ей не хотелось каяться. Только вздохнула, когда я приехала в последний раз:
— Вот, живу еще зачем-то.
— Как зачем? Это нужно душе. Для обретения смирения и воспитания терпения.
— Это точно. Ну никакого смирения и терпения!
Смеялись мы долго, обнимаясь и целуясь. Наглядеться друг на друга не могли. Понимая, что следующего раза скорее всего не будет. Ей не кололи наркотики, настолько она хотела сохранить ясный разум доктора наук, что готова была терпеть ради него жуткую боль.
— Вы, главное, акафисты не забывайте читать.
— Что Вы! Мне так хорошо после них.
— Тогда возьмите третий. Будет еще лучше.
Первая представительница рода Покровских, не заставшая в живых предков-священников, потеряла сознание на Покров. Через два дня ее не стало.
Фото из архива автора
