Плач Иеремии — поэтический реквием по разрушенному Иерусалиму и пленению иудейского народа. Это книга-страдание, книга, кричащая к Богу. О том, что скрывает в себе этот текст, как он отозвался в мировой истории и культуре и почему к Плачу Иеремии так важно обращаться христианам сегодня, — в новом материале «Фомы».
«Я исцелю вашу непокорность»
В 586 году до Р. Х. Иерусалим пал. Пал после отчаянного сопротивления вавилонским армиям, на третий год ожесточенной осады. Нескончаемая вереница иудеев, гремя медными цепями, медленно двигалась прочь от разрушенного города: их вели в языческий плен, в далекий Вавилон.
Страшная тишина разлилась по всему Иерусалиму. На Храмовой горе одиноко возвышались руины когда-то величественного Иерусалимского храма — главной святыни иудейского народа. Те немногие, кто остались в живых и не попали в плен, бесцельно бродили между городскими развалинами.
Среди них был один человек, которому, возможно, было тяжелее всего. Ведь он, зная, что именно таким будет конец Иудейского царства, не смог ничего изменить. За много лет до случившегося Бог открыл пророку Иеремии, какое наказание ждет иудеев за то, что они отступили от Него. Возвратитесь, мятежные дети: Я исцелю вашу непокорность (Иер 3:22), — говорил он на улицах и площадях города соотечественникам, передавая слова Бога. Но никто не слушал его.
Теперь же, когда все свершилось, пророку оставалось только одно — оплакать судьбу своего народа. Трагическая песнь, написанная праведником среди разрушенного Иерусалима — Плач Иеремии, — один из самых пронзительных и скорбных текстов Ветхого Завета.
Начало гибели
Катастрофа назревала уже давно. После славной эпохи правления Давида и Соломона, в 930 году до Р. Х., единое Израильское царство раскололось: десять колен (то есть родов или племен) Израилевых вошли в Северно-Израильское царство, а два оставшихся – в Южное, Иудейское — в Дом Давидов, как его еще называли, — со столицей в Иерусалиме. Уже в 722 году Израиль канул в небытие: ассирийский правитель Саргон II огнем и мечом прошелся по всем городам Севера, а оставшихся в живых насильно переселил в свое царство. Иудейское государство чудом тогда сумело отбиться, хотя и было вынуждено регулярно выплачивать ассирийцам дань.
Однако, как оказалось, главная угроза таилась не за крепостными стенами, а внутри самого иудейского общества.
Царь и придворные, а вместе с ними и почти весь народ, с каждым годом неуклонно соскальзывали к языческим культам того времени. Образы божеств, которые, казалось, готовы были удовлетворить все мыслимые земные потребности человека, крепко завладели умами иудеев.
Фундаментальная основа существования Иудейского царства и общества — хранение единобожия и праведная жизнь перед лицом Создателя — все более расшатывалась и дряхлела.
Великих пророков, посылаемых Богом и изобличавших пороки и преступления царей, священников и народа, не слышали. Их призывы к покаянию и грозные предсказания о надвигающейся катастрофе терялись за всеобщим очарованием «осязаемыми» и «сговорчивыми» божками. Общественное разложение незаметно подтачивало царство. И даже короткий период реставрации монотеизма (то есть единобожия) во время правления праведного царя Иосии (648–609) существенно на ситуацию не повлиял. Появление новой сверхдержавы у границы Иудейского царства завершило этот трагический процесс, поставив евреев на краю гибели.
«Не пощадил ни юноши, ни девицы, ни старика, ни глубокого старца»
В конце VII века до Р. Х. наступила эпоха небывалого взлета Вавилонского царства. Одолев и подчинив себе великую Ассирию, халдеи (так в Библии назывались вавилоняне) развернули широкую экспансию в Северо-Западной Месопотамии. В считанные годы эти территории оказались под контролем разрастающегося царства. Энергичный вавилонский правитель Навуходоносор II (630–562) бросил вызов даже самому египетскому фараону: в нескольких сражениях он сокрушил его армии, вплотную подступив к реке Евфрат и дельте Нила. Страшная тень нависла и над Иудеей.
Первое поражение случилось в декабре 598 года. Тогда сравнительно небольшие вавилонские отряды вошли в Иерусалим, забрали часть священных храмовых сосудов и увели в Вавилон около 3000 иудеев. Вторая волна депортации случилась через год: тогда царство насильственно покинуло свыше 15 000 человек.
Оставленный Навуходоносором править в Иерусалиме Седекия (младший сын царя Иосии) какое-то время оставался лояльным Вавилону, и пророк Иеремия неоднократно призывал его и дальше оставаться в мире с Навуходоносором. Однако под нажимом со стороны патриотически настроенных придворных — среди них были и лжепророки, которые предсказывали царю якобы скорое падение Вавилона, уверяя, что союзные армии Египта окажут поддержку, — Седекия поднял восстание, а праведник-«пораженец» оказался в темнице.
Навуходоносор отреагировал мгновенно. Египетский фараон, как нашептывали царю придворные самопровозглашенные пророки, помочь гибнущему царству не сумел: халдеи разбили его войска. После продолжительной осады Иерусалим был уничтожен, а храм, который являлся средоточием всей религиозной жизни богоизбранного народа, — разрушен.
И убивал их юношей мечом в доме святыни их, и не пощадил ни юноши, ни девицы, ни старика, ни глубокого старца (2 Пар 36:17), — говорится в древней хронике. Современные археологи обнаружили следы чудовищных разрушений в соответствующем тому времени археологическом слое.
Седекия, попытавшийся сбежать из пылающего города, был схвачен и приведен в стан Навуходоносора. Перед тем как последнего царя Иудеи ослепили, он, связанный по рукам и ногам, видел, как воины по приказу языческого правителя поочередно убивали его детей — одного за другим.
Так свершились страшные слова, сказанные Богом Иеремии: За грехи, которыми вы согрешили пред Богом, будете отведены пленниками в Вавилон Навуходоносором, царем Вавилонским (Посл Иер 1:2). Случившееся было не столько политической, сколько сакральной катастрофой: уничтожение единственного храма для иудейского народа означало полное прекращение религиозной жизни. Ведь жертвоприношения могли приноситься только в доме Божьем, теперь лежащем в руинах.
«Обнови дни наши»
«Ветхий Завет, — пишет Сергей Аверинцев, — это книга, в которой никто не стыдится страдать и кричать о своей боли. Никакой плач в греческой трагедии не знает таких телесных, таких “чревных” образов и метафор страдания: у человека в груди тает сердце и выливается в его утробу, его кости сотрясены, и плоть прилипает к кости. Это конкретнейшая телесность родовых мук и смертных мук, пахнущая кровью, потом и слезами, телесность обид унижаемой плоти; вспомним “наготу срама” пленников и будущих рабов, о которой говорит Михей (один из пророков. – Прим. ред.)». Боль и раскаяние в Плаче Иеремии действительно «чувствуются», «ощущаются» повсюду — от структуры текста, до «кричащих» внутри него образов и метафор.
Сама форма книги имитирует традиционные древние погребальные причитания. Подобные скорбные тексты были хорошо известны уже в месопотамской литературной традиции. Однако текст Иеремии, при всех его внешних стилистических и образных перекличках с ней, все же имеет существенное отличие. Пророк, в отличие от языческих авторов, которые лишь сетуют на чрезмерную суровость к ним богов, не ведая об их мотивах, знает, за что Бог покарал свой народ. Вся книга Плача пронизана постоянным покаянным чувством и осознанием справедливости Божьего наказания: мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил. Ты покрыл Себя гневом и преследовал нас, умерщвлял, не щадил (Плач 3:42–43).
Вновь прислушаемся к Аверинцеву: «Как это ни парадоксально, Яхве (то есть Бог Ветхого Завета. – Прим. ред.) при всей Своей грозной запредельности и надмирности гораздо ближе к человеку, чем столь человекоподобные боги греческого мифа. Зевсу и Аполлону нет ни малейшего дела до внутреннего мира своих почитателей; они живут в космическом бытии и “в своем кругу”, принимая от людей только дань лояльности. Напротив, Яхве ревниво и настойчиво требует от человека любви».
Даже сама структура Плача Иеремии в зашифрованном виде содержит в себе центральный нерв книги — тему глубочайшего раскаяния. Четыре из пяти песен текста пророка написаны алфавитным акростихомВ переводе Плача Иеремии на русский язык профессора П. А. Юнгерова алфавитный акростих в определенной степени сохранен, где каждая из 22 строк начинается с буквы ивритского алфавита: Алеф, Бет, Гимель, Далеф и так далее. Согласно древнему толкованию, пророк Иеремия выбрал именно такую форму, чтобы показать, что иудейский народ нарушил Закон Божий «от Алефа до Тава», то есть, переводя на русский язык, «от А до Я», за что и претерпел столь ужасное наказание.
Текст Плача изобилует яркими, осязаемыми метафорами, перекликающимися друг с другом образами и символами. Так, Иерусалим предстает здесь в образе вдовы и матери, которая плачет и днем, и ночью. Погибшие от меча вавилонян иудеи, чьи трупы лежат на улицах разрушенного города, сравниваются с потемневшим золотом или драгоценными камнями, разбросанными и втоптанными в пыль перекрестков и дорог.
С особенной силой, экспрессией, наглядностью выражается боль, пронизывающая собой каждую строку Плача; метафоры, ее выражающие, — натуралистичны, «телесны». При внимательном чтении они ощущаются и переживаются «как свои», как конкретные, реальные, физическое муки «моего тела»: Истощились от слез глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего, когда дети и грудные младенцы умирают от голода среди городских улиц (Плач 2:11); изливай, как воду, сердце твое пред лицем Господа (Плач 2:19); измождил плоть мою и кожу мою, сокрушил кости мои; огородил меня и обложил горечью и тяготою (Плач 3:4–5); Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им (Плач 4:4).
Однако именно потому, что Бог «Авраама, Исаака и Иакова» — Живой Бог, видящий сердца и дела иудеев, в Плаче, сквозь горестную пелену боли и сокрушения, постоянно просвечивается робкая, а иногда и страстная надежда на то, что Господь не до конца оставил иудеев, что Он, увидев глубокое раскаяние, избавит их от пленения и позволит им восстановить разрушенный храм и Иерусалим: Обрати нас к Тебе, Господи, и мы обратимся; обнови дни наши, как древле (Плач 5:21).
Так в конце концов и случилось: через 70 лет иудеям позволили вернуться в Иерусалим и восстановить разрушенный Навуходоносором храм.
Мировой плач
Плач Иеремии стал камертоном скорби, вневременным образцом лирического плача. Многие последующие поколения обращались к этому тексту в эпохи страшных катастроф и бедствий. Отталкиваясь от его поэтики, ритмики, образов, они создавали собственные горестные песни над пепелищами своих домов, над могилами родных и близких.
В русской православной литературной традиции известно сразу несколько плачей, текстологически перекликающихся с библейской книгой, — например, в «Слове о погибели Русской земли», которое посвящено трагедии монголо-татарского нашествия в XIII веке, или же в «Повести о нашествии Тохтамыша», написанной по случаю страшного разорения Москвы в 1382 году полчищами хана Золотой Орды. Автор этого текста, как и пророк Иеремия, видит в бедствиях, обрушившихся на город, Божье наказание за грехи людей: «Си вся приключишася на христианском родѣ от поганых за грѣхы нашя».
С особенной силой Плач Иеремии зазвучал в годы Второй мировой войны, когда еврейские поэты, оплакивавшие массовое уничтожение своего народа, вновь обратились к этой библейской книге. «Сказание об истребленном еврейском народе» считается одним из самых известных таких стихотворных плачей. Автор этой поэмы — Ицхак Каценельсон (1886–1944) — успел завершить ее незадолго до гибели в газовой камере Освенцима. Разложив рукописи в три бутылки, он закопал их под деревом в городе Виттель (Франция), где поэта держали перед отправкой в лагерь смерти. Бутылки эти затем нашли и поэму опубликовали в Париже в конце 1945 года.
Чем Плач Иеремии важен христианам?
Размышляет протоиерей Алексий Сысоев, клирик храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Ясеневе
Плач Иеремии далеко выходит за рамки того конкретного исторического события — разрушение Иерусалима в 586 году, — которому он посвящен. Иеремия плачет как Божий пророк, и это надо ощутить; так мы получим верный ориентир для понимания этой горестной библейской книги. Книга Плача Иеремии не совсем о земной катастрофе, вернее, сама эта земная катастрофа переживается пророком как сакральное явление — как пронзительное поучение веры.
Иеремия плачет о погибели народа, который некогда перед лицом всего мира решился на подвиг — жить во имя Господне, выступать под знаменем единого для всех Бога. Теперь же этот народ уничижен, оказался в глубочайшем бесславии. И пророк не столько стенает о страдании человеческом, сколько о том, что поругано имя Божие, что цвет человечества в плену у нечестивых. Сердце Иеремии разрывается перед лицом всеобщего страшного разочарования. Как такое вообще могло случиться? Почему Бог, покровительствующий иудейскому народу, выведший его из египетского рабства, теперь не защитил, оставил на поругание? Вопрос этот для Иеремии центральный и самый мучительный, но и ответ он находит совсем не плоскостно-человеческий. Повторюсь: он мыслит как пророк.
Иеремия обращается к своим соплеменникам; он ищет их и не находит, но не потому, что они в плену. Нет, народа Божия не стало задолго до падения Иерусалима под ударами Навуходоносора. Он уже растворился в чужом, в противном Богу — в чужих традициях, в чужих ценностях, — рассеялся, утратил свое лицо. А потому Иеремия на всеобщее разочарование иудеев отвечает так:
Ибо Он (то есть Бог. – Прим. ред.) не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих. Но, когда попирают ногами своими всех узников земли, когда неправедно судят человека пред лицем Всевышнего, когда притесняют человека в деле его: разве не видит Господь? Кто это говорит: «и то бывает, чему Господь не повелел быть»? Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие? Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои (Плач 3:33–39).
Эти слова напрямую обращены к каждому из нас. Но что еще важно — пророк, переживающий вместе со своим народом катастрофу, этими словами купирует все возможности для уныния и отчаяния, свидетельствуя о глубочайшем откровении: и жизнь, и смерть — в руках Божьих. Когда человек забывает об этом, мир сотрясается скорбями.
Мы, христиане, говорит нам пророк, не имеем право жить обывательски. Игнорируя это, мы сами же начинаем разрушать фундамент, на котором стоим, как разрушили его иудеи. Каждый наш поступок и каждое наше слово напрямую воздействует на этот мир, на его бытие. Всякий раз, когда мы лжем, воруем, лицемерим, то в этот самый момент как бы перестаем существовать, соскальзываем в жуть небытия, становимся подсудными, закручивая вихрь очередной катастрофы.
Помню, когда я был в Китае, то увидел там удивительный сувенир — сосуд, перевязанный посередине веревкой. Если начать наливать в него масло, то в какой-то момент, когда оно заполнит сосуд до середины, он перевернется и все выльется наружу. Такова механика человеческих катастроф: они запускаются нашим же обывательским малодушием, попустительством, нежеланием мыслить и страдать вместе со Христом. Когда мера утрачена и наша неправда стала избыточной, над человечеством свершается суд.
И наоборот, как только обыватель в человеке преодолевается, когда он, скажем, мог бы солгать, но не солгал, то в этот самый момент, по словам Христа, он наследует землю, правит ею, становится, как писал апостол Петр, частью рода избранного, царственного священства (1 Пет 2:9). Мир в этом поступке вокруг него выстраивается, концентрируется, поднимается на новую, качественную ступень. Предание Церкви постоянно говорит нам, что на праведниках зиждется весь мир; их подвиг — основа мирского благосостояния. «Спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся», — говорил преподобный Серафим Саровский.
И хочется в связи с этим сказать, что среди верующих сегодня часто встречается вредная, просто опасная, на мой взгляд, позиция: я грешник — и точка. Все, что я знаю, это то, что Христос пришел грешников спасти «от них же первый есмь аз», и так — всю жизнь одно и то же, с надеждой, что «там» уж как-нибудь пронесет, авось смилостивятся. Но этого мало для того, чтобы быть подлинным христианином.
Достаточно ли сделать первый шаг и на этом остановиться? Разве может человек, как бы почиющий грешник, быть согласно призванию, свободным? Быть, по слову апостола, «царственным священством»? Нет, не может. Более того, такой установкой он сам отсекает от себя Христа.
Христианин — это не тот, кто знает, что он грешен. Христианин — это тот, кто, веруя, умерший греху в водах Святого Крещения, теперь Богови живет; живет умом Христовым, Его чувством и, пребывая в мире неприметно, но властно, правит делами этого мира. Он — соль земли.
В этом — вся значимость Книги Плач Иеремии для нас: мы должны жить только во имя Господне, иначе нас настигнет то же, что настигло иудейский народ много веков назад.
А как плачут или должны плакать христиане? Так же, как ветхозаветный пророк? Нет, уже не так, потому что мы находимся в совершенно новом положении по отношению к праведникам дохристианской эпохи и должны постоянно об этом помнить.
Апостол Павел в своем Послании к Римлянам, говоря о положении ветхозаветного человека, писал, что с появлением закона, данного Богом на горе Синай, появился и грех: Ибо, когда мы жили по плоти, тогда страсти греховные, обнаруживаемые законом, действовали в членах наших, чтобы приносить плод смерти (Рим 7:5). То есть в законе грех человека высвечивается и обличается, и в этом — весь ветхозаветный плач. Реальность греха во мне через закон обнаружена, но избавиться от этой реальности я никак не могу. Потому все в Ветхом Завете пронизано терпеливым ожиданием Того, Кто преодолеет закон и даст человеку свободу, Кто снимает с него все его неправды.
Теперь же грех полностью смывается с человека в Крещении; Христос бывшее делает не бывшим. И, как писал преподобный Иоанн Лествичник, нам открывается совершенно иной плач — радостотворный, приносящий особую, внутреннюю радость. Святитель Феофан Затворник сравнивал его с тем состоянием, которое мы испытываем, «увидавшись с родными после долгой разлуки: и радостно и жалостливо, — слезы текут».
В нем мы переживаем возвращение к самим себе настоящим, подлинным, начинаем видеть мир как Христос. Тогда слезы радости, умиления и глубочайшего сострадания всему застилают наши глаза.
В этом плаче уже нет той, ветхозаветной безутешности, нет ужаса осознания неизбывности своей неправды. Радостотворный плач, как пишет архимандрит Софроний (Сахаров), дается человеку Духом Святым: «Он вызывается прикосновением к нам Духа Божия. Он посетил... сердце исполнил нетленною любовию, ум же поразил новым видением... Он дух наш восхитил в сферы нетварного бытия. Огонь Гефсиманской молитвы — сострадания всему страждущему тварному миру — приблизился к нашему хрупкому существу, и сие последнее целиком отдалось власти посетившей его Любви. Таким плачем плакали Апостолы и наши Отцы, воспринявшие небесное благословение. Огонь сей брошен на землю наших сердец Самим Христом».
