Самые простые
…Это была настоящая редакция, со стеклянными дверями и перегородками, с постоянно гудящим принтером и разбросанными повсюду распечатками текстов, верстки, макетов книг и т. д. Необычным было одно: видеть в этой обстановке сестер в монашеских облачениях. Дело происходило в издательстве Свято-Елисаветинского монастыря в Минске. «Будь они без облачений, решил бы, что это обычные журналисты…» — пронеслось в голове. Но следующая мысль: «Нет-нет, они другие. По поведению на работе, может быть, и похожи на всех остальных, но внутренне — другие, особенные...» Вот только какие?
Мы вышли на улицу и сели в машину, чтобы ехать из издательства в монастырь. Старенькая иномарка темно-зеленого цвета — привет из середины 90-х, явно кем-то пожертвованная. Я, пожалуй впервые в жизни, ехал в машине с водителем-монахиней. Странное ощущение.
У матушки Иларии время от времени звонил мобильный телефон. «Как и у всякого нормального человека», — подумал я. Мать Илария — благочинная монастыря. Если пытаться искать мирскую аналогию — «главный администратор». Монахиня посетовала, что когда сторонние люди видят ее с мобильным телефоном, у них нередко возникает вопросы: мол, какие же вы тогда монахини, если пользуетесь мобильниками — как все? Вы же должны быть сосредоточены (читай — угрюмы), все время молиться (не поднимать глаз от пола), посвящать себя Богу (бегать от людей) и т. д.
— А как Вы относитесь к такого рода «претензиям»? — спросил я.
— Это своего рода стереотип. — ответила мать Илария. — Знаете, бывают искаженные представления о духовности. Некоторые почему-то думают, что чем выше и глуше монастырская стена, тем более духовны те, кто за ней прячутся. И чем более они нелюдимы и хмуры, тем сильнее их вера. Странно. Самые высокодуховные люди из тех, кого я встречала, были самыми простыми и самыми открытыми. Нормальными.
Монастырь в больнице
В маленькой деревянной церкви в честь свт. Нектария Эгинского на территории интерната для детей с особенностями психофизического развития еще не успели провести электричество. Мы пришли сюда вечером, когда было уже темно. Пришлось на ощупь искать свечи.
— Я часто с большой радостью вспоминаю нашу первую Литургию в этом храме с больными детишками из интерната, — рассказывает мать Иоанна. — Было утро, еще темновато, свечи держали сами дети. Поэтому всю службу свет в храме как будто дрожал...
В храмах Свято-Елисаветинской обители все — от росписи до скамеек — сделано «своими руками»: работниками мастерских монастыря
Вообще Свято-Елисаветинский монастырь «вырос» из сестричества милосердия, которое с конца 80-х под руководством протоиерея Андрея Лемешонка работало с больными в Республиканской клинической психиатрической больнице (РКПБ), психоневрологическом интернате № 3 (учреждения находятся по соседству). В 1998 году одна из сестер приняла монашеский постриг. А днем рождения монастыря считается 22 августа 1999 года, когда митрополит Филарет совершил постриг еще трех послушниц. Началось строительство храма в том же месте, рядом с РКПБ. Нечастый пример: монастырь появился, в сущности, на территории больницы. До сих пор у них есть общая стена.
Монахини никогда не переставали окормлять больных. И сестричество милосердия по-прежнему действует, в нем сегодня двести сестер. Их называют «белыми сестрами», а монахинь — «черными». И те, и другие бывают в отделениях чуть ли не каждый день. Журналистов туда, к сожалению, не пустили.
— Каково работать с больными детьми, которые вас, в сущности, не понимают? — спросил я.
— А с чего Вы взяли, что не понимают? — удивилась монахиня Марфа, старшая сестра по детскому интернату. — Они как раз понимают лучше остальных. Иногда понимают даже то, чего мне бы не хотелось…
— Это как?
— У меня был такой случай. Я шла по коридору в отделение и почему-то никак не могла сосредоточиться, прийти в нужное настроение. Отчего-то в голове крутились мысли о предстоящем ужине. Тут навстречу из палаты вышел мальчик и прямо ко мне обратился: «Обжора! Только о еде и думаешь…»
Матушка на секунду остановилась и добавила:
— Не случайно говорят, что такие люди ближе к Богу. Мы все только пытаемся туда двигаться, а их Господь уже к себе приблизил — и лишил их сердцá зла. Вдумайтесь, ведь именно таких людей часто называют убогими…
Идея создать подворье с обширным хозяйством выросла из необходимости дать работу бездомным
«То-то-шка!»
...А еще эти дети играют в спектаклях, которые с ними ставят сестры и братия монастыря под руководством заслуженного артиста Белоруссии Александра Ждановича..
— Однажды девочка, которая играла Тотошку в «Волшебнике Изумрудного города», совсем разболелась и не могла принять участие в очередном спектакле, — рассказал Александр. — На ее место пришлось поставить мальчика, который раньше не играл, но смотрел наши спектакли много раз и знал их наизусть. Правда, у него были проблемы с речью, поэтому мы договорились, что он будет просто выполнять все движения, без слов. Но девочка, с которой он играл сценку, во время спектакля по привычке обратилась к нему: «Как тебя зовут?» Мы ожидали неловкой паузы, но вдруг мальчик, который обычно говорил с большим трудом, очень четко и даже с интонацией ответил: «То-то-шка...»
Александр Жданович — один из ведущих актеров Национального академического драматического театра им. Горького. В его репертуаре сегодня одиннадцать спектаклей, в большинстве из них — центральные роли (например, Голубков в «Беге» Михаила Булгакова). А работа на телевидении в передаче «Калыханка», белорусском аналоге программы «Спокойной ночи, малыши», само собой, делает его любимцем детской аудитории. Вместе с супругой Людмилой он навещает больных детей в интернате и ставит с ними спектакли. Я не смог не спросить:
— Каково Вам заниматься «больничной самодеятельностью»?
— Вряд ли скажу что-то новое, но больные дети нужны нам, здоровым, не меньше, чем мы им. Это воспитание в себе любви и жертвенности. Да, со стороны это звучит сухо, но все меняется, когда в реальности погружаешься в общение с ними. Я поначалу сетовал (видимо, сказывалась привычка работы в профессиональном театре), что в детском интернате всё происходит неорганизованно: то репетиции есть, то нет, никогда не можешь быть уверенным, что получится сделать спектакль хорошо и в срок. Но со временем я стал понимать: чем хуже, тем лучше. В том смысле, что Господь управит сам, наша задача — честно выполнять свою работу. И когда в день премьеры ожидаешь провала, а спектакль вопреки всему проходит хорошо — вот тут-то и учишься по-настоящему доверять Богу.
Бомж — это образ мышления
На трудной заснеженной трассе старенький фыркающий «фольксваген» слушался сестру Ирину беспрекословно. Черные монашеские одеяния и тут плохо гармонировали с непринужденностью опытного водителя. Сестра везла нас из монастыря в деревню Лысая Гора, где находится монастырское подворье. По дороге рассказывала:
— Когда я стала нести послушание на подворье, было очень тяжело. Я даже плакала поначалу. Всё не понимала, как я буду управляться с такими сложными людьми?
«Сложные люди» — это бомжи, бывшие заключенные, наркоманы, алкоголики. Здесь их называют «братья». Они тут работают — занимаются обыкновенным физическим трудом. На подворье есть свое хозяйство: ферма, пасека и питомник для собак.
— Но постепенно я начала понимать, — продолжала сестра Ирина, — если пытаться из себя кого-то строить, что называется «ставить себя», они очень быстро тебя раскусывают. Особенно освободившиеся из тюрьмы: общаясь с надзирателями, они становятся очень тонкими психологами. С ними нужно быть просто нормальным человеком. Это действует, хоть и не сразу. Большинство из них вообще никогда не знали, каково это, когда к тебе относятся без злобы...
«Бомж — это не социальный статус, это образ жизни и образ мысли. Есть только один способ с этим бороться: приучать к труду. Долго и терпеливо. Этим мы и занимаемся»
Братья попадают на подворье через монастырь. Когда они приходят (а идти им обычно больше некуда), батюшка с ними беседует и предлагает им пожить на монастырском подворье. Там братья трудятся, молятся, исповедуются, причащаются. Собственно идея создать подворье с обширным хозяйством и выросла из необходимости как-то социализировать таких людей.
— Конечно, братья «срываются», — рассказывает сестра Ирина. — А бывает, что и просто уходят, кричат: «Отдайте мне мои вещи. Я сам буду жить, без вас!» Мне сразу хочется спросить: «Какие вещи? Ты же к нам весь оборванный пришел...» Но человек уходит бродяжничать, пить, а потом возвращается. Просит прощения, хочет обратно. Мы берем. И они потихоньку перевоспитываются.
Каждую субботу на подворье служится Литургия. Круглые сутки читается Псалтирь — каждый брат по часу. Устав тут, конечно, не монастырский, но утреннее и вечернее молитвенное правило — обязательно, а среда и пятница — постные дни.
— Бомж — это не социальный статус, это образ жизни и образ мышления. Вот с ним-то мы и боремся, — добавляет сестра Ирина.
— Как?
— Тут есть только один способ: приучать к труду. Долго и терпеливо.
Румяный мужчина лет тридцати, высокий и крепкий, с добрыми приветливыми глазами — это главный из братьев по ферме, где разводят свиней, коров, коз, лошадей. В брате чувствуется знание собственного дела. И нетрудно догадаться: чтобы следить за большим хозяйством, нужна железная хватка руководителя и, что уж говорить, «авторитет среди мужиков». А иные мужики, в силу «образа мысли», не самые надежные. Глядя на этого хозяйственника, я было подумал, что для устроения фермы решили позвать просто опытного руководителя со стороны.
Каждую субботу на подворье служится Литургия. Круглые сутки читается псалтирь — каждый брат по часу. Устав тут, конечно, не монастырский, но утреннее и вечернее молитвенное правило — обязательно, среда и пятница — постные дни
— Как он попал сюда? — спрашиваю мать Ирину.
— Он бывший наркоман.
В питомнике для собак трудится брат Александр. На первый взгляд, хмурый, неприветливый и малоразговорчивый. По рассказам, в пятнадцать лет ушел из дома и больше там не появлялся. Каким-то образом попал в Афганистан. После армии снились страшные сны: пошел на операцию взвод из двадцати человек, вернулись пятеро. Запил. Однажды оказался на подворье. Саше дали послушание следить за собаками, которых монахини к тому моменту завели для охраны подворья. Саша занялся по-мужски серьезно — и через несколько лет на подворье возник собственный питомник, где разводят азиатских овчарок. Три стены Сашиной комнаты заняты дипломами и медалями, которые монастырские собаки заняли на международных конкурсах. Глаза хмурого Саши загорелись, когда разговор зашел о его питомцах:
— У нас тут четыре интерчемпиона, то есть четыре овчарки, занявшие первые места на нескольких чемпионатах в разных странах.
Сегодня на подворье живут более ста братьев, но с виду оно кажется безлюдным. И не только потому что территория большая. Просто братья все постоянно «на послушаниях» — заняты работой на своих местах. Праздношатающимися их не увидишь. Чтобы как-то разнообразить жизнь на подворье, монахини с братьями ставят спектакли. Для постановки в этом году выбрали «Маленького принца».
Питомник, в котором сегодня разводят азиатских овчарок, когда-то начался с покупки одной собаки для охраны монастыря
Все свое
Эти фрески сделаны нашими мастерами... — рассказывала мать Илария, благочинная монастыря, в храме Державной иконы Божьей Матери.
— В смысле — вашими? — удивился я. Фрески были и вправду необычно красивые — чувствовалось, что работали профессионалы.
— Работниками нашей стенописной мастерской...
В другом храме монастыря похожий диалог повторился.
— Иконостас сделан нашими мастерами.
— То есть из вашей собственной мастерской?
— Да. Обратите внимание на лики первого иконостаса нашего монастыря. Можно видеть с какой простотой и даже детскостью выполнены иконы. Если сравнивать первые работы с иконами, которые пишутся сейчас в мастерской, то видно как совершенствуется труд наших иконописцев.
В монастырских делах принимают участие около двух тысяч человек. Монахинь из них — всего девяносто
Оказалось, что на сегодняшний день «свое» в монастыре действительно всё — здесь больше двадцати мастерских. Огромные паникадила для всех храмов обители сделали в монастырской кузнице и мастерской цветных металлов. Облачения для священников — совместная работа швейной, золотошвейной и вышивальной мастерских. Там же шьют и просто одежду для мирян — элегантную и одновременно подходящую для храма. Мастерская резьбы по дереву, столярная мастерская и позолотная мастерская делают иконостасы. Названия керамической, иконоокладной, переплетной и свечной мастерских говорят сами за себя. Стулья, столы, табуретки, скамейки, шкафы — словом, любая мебель в монастыре — продукты мебельной мастерской.
Рядом с воротами монастыря стоит деревянное двухэтажное кафе, по форме напоминающее мельницу. Я в шутку спросил:
— А этот теремок тоже ваши мастера построили своими руками?
Мне ответили совершенно серьезно:
— Конечно. Это чтобы паломники могли зайти перекусить...
Большинство продуктов в этом кафе — тоже собственного производства. Рядом — магазин. Там продается монастырское мясо, молоко, сало и т. д. Хотя тут и «все свое», сестры говорят, что смысл создания мастерских в помощи людям, а не в самообеспечении.
— Многие, кто трудятся в мастерских, не могут найти себе работу в современном обществе, — рассказала сестра Иоанна. — Некоторые из них находятся на реабилитации после длительного пребывания в психиатрической больнице. Именно с целью социальной адаптации людей и появился Дом трудолюбия — отдельный корпус, где сосредоточена основная часть мастерских. Примером тут послужил Дом трудолюбия, который создал святой праведный Иоанн Кронштадтский.
На подворье монастыря есть место и для культурной жизни
Начали с кассет
Несколько комнат под самой крышей, низкий потолок, деревянные стены, много компьютеров, железные кружки с горячим кофе на столе — в студии во имя святого исповедника Иоанна Воина царит атмосфера творческой лаборатории. Рабочий день — с десяти, но сотрудники приходят в девять — каждое утро начинается с акафиста небесному покровителю. Здесь производят аудиозаписи, снимают документальные и художественные фильмы и недавно начали рисовать мультфильмы.
— Будем стараться делать душеполезные мультфильмы для детей, — рассказал один из сотрудников.
— Главное, не переборщить с назидательностью, — аккуратно заметил я.
— Это точно. Когда мы обсуждали в своем коллективе сценарий нашего первого мультфильма, кто-то сказал, что получается даже «слишком не-назидательно». И слава Богу!
Первая аудиопродукция собственного производства появилась в Свято-Елисаветинском монастыре еще в эпоху аудиокассет. Вышло вот как. Уже много лет в обители еженедельно проходят беседы отца Андрея Лемешонка с прихожанами. В притворе выставляются скамейки, он превращается фактически в лекторий со всеми необходимыми атрибутами популярной лекции: записки с вопросами, опоздавшие гости, не успевшие занять сидячие места, но готовые три часа провести на ногах, лишь бы слышать, о чем сегодня будет говорить батюшка. Тему беседы выбирает сам отец Андрей. Публика здесь своя, и начинает отец Андрей без предисловия:
— Как человеку понять другого человека? Это не так-то просто...
Видно, что прихожане включаются в его ритм моментально.
— И все же в храме помещается ограниченное количество людей, — рассказывают сотрудники монастырской студии. — А сестрам очень хотелось делиться проповедями своего духовника с как можно большим количеством людей. Решили записывать их на кассеты, а затем тиражировать и распространять.
Эта практика существует по сей день. Только теперь вместо кассет — компакт-диски в красивой упаковке, а вместо небольшого аудиопроигрывателя с функцией записи — целая студия. И помимо проповедей и аудиокниг духовного содержания, в ней озвучивают мультики, пишут радиоспектакли, недавно записали большой монастырский хор. Про его руководителя, знаменитого регента Ирину Денисову (с 2009 года — монахиня Иулиания), силами той же студии сняли документальный фильм «Инокиня». Картина получил премию на Минском кинофестивале «Листопад-2010».
«...Часто думают, что чем более верующие люди нелюдимы и хмуры, тем сильнее их вера. Странно.Самые высокодуховные люди из тех, кого я встречала, были самыми простыми и самыми открытыми»
Без бизнес-плана
Пример студии во имя св. Иоанна Воина — показательный. В том смысле, что студия возникла сама собой, по обстоятельствам. Никто не садился прописывать концепцию и бизнес-план, не искал спонсоров и не изучал целевую аудиторию. «Просто нельзя не заниматься просвещением», — решили сестры. Начали с малого, выросли до большого. По той же матрице возникало и росло каждое монастырское дело. Эта матрица именно такая: «Есть вещи, которые нельзя не делать». Монахини рассуждают так:
— Никто не планировал создавать православную общину для бомжей, зэков и алкоголиков на подворье монастыря. Но эти люди есть, и они приходят в монастырь за помощью. Если Бог привел такого человека на порог храма, то как же мы можем его прогонять? Значит, нельзя не помочь.
— Никто не планировал, что у православной общины на подворье появится ферма. Просто люди стали приходить чаще, община росла. Значит, им нельзя не предложить работу. Так появилась ферма.
— Никто не планировал создавать мастерские. Но это неплохой способ трудоустроить тех, кто не хочет или не смог найти себя в светских компаниях и фирмах. Значит, мастерские нельзя не создавать.
И тут я понял: ритм жизни монахини в монастыре может совпадать с ритмом жизни сотрудника какой-нибудь светской компании — большая ответственность, много обязанностей, постоянно возникающие новые задачи… Но это только внешнее сходство. Потому что содержательно это две жизни — принципиально разные. То, что я увидел в Свято-Елисаветинской обители, убедило меня вот в чем: если менеджер обычной светской компании работает для себя, то сестры — существуя в том же ритме — для других. И, возможно, только когда пытаешься системно — как в монастыре — ставить на первое место не себя, начинаешь понимать: есть вещи, которые нельзя не делать.
Фото Владимира ЕШТОКИНА
