Колокольня выросла перед нами так неожиданно, словно материзовалась из тумана, как в фильмах с голливудскими спецэффектами. Здесь - самая высокая точка Костромской области, село Высоко. О том, что здесь было село, напоминает только обрушившаяся деревянная изба да старое кладбище. Мы знали, что там, наверху, должен быть храм. Но где? Туман густел на глазах, все утопало в молоке. Надо просто идти вперед и вверх.
Мы шли с утра - третий день похода - поднимаясь по размякшей дороге. От усталости уже смотрели больше себе под ноги да в спину впереди идущего. Позади – леса и затопленная старая сельская дорога, которую болотистая местность и ранний снег превратили в жидкое месиво – кое-где по колено и глубже. Позади – деревни, от которых остались только названия: Подболотное, Заболотное. Разрушенные храмы, смотрящие пустыми глазницами на пустые поля. Позади – ночная переправа через реку Кострому, тут вокруг тоже жили люди, а сейчас гуляет ветер. А что переправа? От некогда мощного моста остались три крепких плоских бревна, вот и вся она! Вот такая неказистая, моя Россия. Хотя две большие деревни нам встретились: там были дети, гуляла молодежь, мужики кололи дрова или ремонтировали машины. Люди с простыми, открытыми лицами и «стоящими» на голове шапками. Мобильная связь там даже есть – как сказал местный парень, из любопытства забредший к нам в лес на стоянку, - Билайн, на чердаке, на вытянутой руке!
Но мы шли в глушь. К храмам с пустыми глазницами, все дальше от развеселых местных жителей, с шапками, едва прикрывающими макушку, и москвичей, приехавших под Галич на ралли на внедорожниках.
Мы – это тринадцать человек. Все разные, знакомые кто 20 лет, а кто 3 дня. У каждого свои мотивы, своя вера, своя молитва. Кто-то крестился, вернувшись с Чеченской войны, кто-то вообще не помнит, как его крестили, кто-то поет на клиросе, а кто-то поет о «тоске по Бозе» под гитару. Есть, есть у нас нечто общее, но его лучше оставить неназванным.
В Высоко тринадцать человек стояли, раскрыв рты, не в силах пошевелиться. Колокольня выросла как из забытой сказки – не зловещая, а грустная, но совсем не отталкивающая. То место, куда мы пришли зимним вечером третьего дня похода, было как катарсис.
Вообще такие условия многое о тебе открывают: наружу лезет то, что обычно пытаешься скрыть, от себя самого в том числе. Квартирующий жилец души, спорщик с мерзким юморком на устах, унылый и огрызающийся – так, на всякий случай. А сейчас, когда холодно, хочется есть, все промокло, темнеет, давит усталость - ум проясняется и оголяется душа. Спорщик высовывает голову, и его пора гнать.
Вот она, колокольня…
Раскатами благовеста пора
Объять необъятное вновь.
Взорвать тишину к девяти утра
И провозгласить любовь.
Есть такая песня. А тут ты стоишь и понимаешь наверняка, что благовест здесь никогда больше не прозвучит. Я видела десятки разрушенных храмов, в одном из них даже пришлось ночевать в ураган. Но это место потрясает так, как будто ничего прежде до него не было!
Постояв у подножия, молча пошли выше.
Вот он, наш главный храм, на самой вершине! Огромный, поистине огромный! Захожу туда, пока ребята отдыхают и осматриваются.
Вот он, алтарь, а вот здесь стоял народ, ничего особенного – я такое видела много раз. Но вдруг чувствую, как к горлу подступают рыдания. Удержать почти невозможно! Совсем неожиданно, без видимой причины. Выбегаю на дорогу, подальше, чтоб никто не видел, и бреду, уже сотрясаясь от рыданий, закрывая лицо руками. К тому, первому храму, к колокольне. Что это? Как это? Как будто не был дома двадцать лет, вернулся, а вместо него – вот они, эти руины? Или что-то другое? Тут были люди, тут совершалась Евхаристия – Благодарение, а сейчас – ветер гуляет, да забредшая молодежь пьет водку в алтаре и выцарапывает свои имена на стенах.
А это мой дом…
За колокольней – оскверненный, почти уничтоженный временем и отсутствием человеческой руки – а может, и человеческой жестокостью - храм. Сохранился коридор, а основная часть – провал. Там и сям висят балки, кое-где кирпичи можно руками вынимать из стен.
Остаток стены, проваленный потолок, вместо пола – яма, над головой – небо и руки-ветви деревьев, которыми эти стены поросли. Вдруг вижу: на подоконнике, на том, что осталось от него, на выпавшем вот-вот снегу, как будто специально – лежит большой, длинный старый гвоздь. Ну, конечно, он мой, он для меня тут лежит! Почти неосмысленное желание – я дотягиваюсь, и беру гвоздь. Чья-то рука его держала, когда возводились эти стены, окна и двери, теперь держит моя. Этот храм, наверное, обрушится, превратится в развалины, а у меня будет его часть.
Дальше – единственное помещение с остатками крыши… Я остановилась на подоконнике – который теперь почти вровень с землей – и не могу двинуться дальше, интуитивно останавливаюсь, словно не пускает что-то. Оглядевшись получше, понимаю, почему. Вот алтарная перегородка – деревянная, но сохранившаяся, полукругом стены, правый предел обвалился, валяется бутылка из-под водки, мусор. А в центре – котлован. Как раз там, где престол. Это алтарь!…
…Мы разбили лагерь неподалеку в лесу. Ночью втроем ходили в храм – ни близость кладбища, ни северная темень ночи, ни развалины и отдаленное карканье ворон, ничего не пугало. Чувство, которое точно не испытываешь тут – это страх.
Уходя следующим утром, молча, каждый сам по себе, заходили в большой храм. Собрались, не собираясь. Зажгли свечи, поставили в ниши и дыры в стенах, чтоб не задувал ветер, гуляющий тут почти свободно. Цену молчания понимаешь вот именно так. Примерно так.
В глазах друзей, если, конечно, осмеливаешься в них заглянуть, что-то совсем иное. Глубокое. Всю дорогу мы шутили так, что буквально валились с ног со смеху. А здесь – тишина и сосредоточенность. Смотришь в глаза и чувствуешь, что ничего не надо говорить. Человеческий язык – удивительная штука, но тут он оказывается лишним.
Кто знает, зазвучит ли колокольная бронза, польется ли с этой горы еще когда-нибудь. А может, лучше ему, этому храму, оставаться таким, какой он сейчас? Благодать никуда не девается.
Я кладу гвоздь в клапан рюкзака. Застегиваем куртки, набрасываем капюшоны и уходим обратно, навстречу «мертвому» многомиллионному нашему городу. Оглядываясь, все оглядываясь и молча, не повторяя даже знакомых и правильных слов. Как писал классик, есть мгновения, когда душа, независимо от положения тела, - на коленях…
Фото Ольги Алымовой
