Генералы, офицеры, солдаты, казаки, священники и профессора, члены их семей, простые беженцы… Как будто крупный город снялся с места и уплыл из России. Можно сказать, Белый Китеж переместился в дальние края…
По России прокатился вал из конференций, круглых столов, сборников и газетных статей, посвященных 95-летию Русского Исхода. Миллионы людей находят в этом глубокий смысл, нескончаемым потоком идут споры в Сети. Так что именно отмечают? В цифре 95 нет никакой магии. Не миллениум… Более того, сама дата, если рассматривать ее со всей научной строгостью, вроде бы начинает расплываться.
Что такое «Русский Исход»? Отъезд за границу тех, кому не милы советская власть и правительство большевиков? Но таких отъездов было множество. Иногда маленьких, никому не заметных: собрал человек харчи, накопил денег, нанял проводника и встал на маршрут, скажем, из охваченного голодом революционного Петрограда в Финляндию… Но порой и масштабных. Таков прорыв белых на ледоколе «Козьма Минин» и пароходе «Ломоносов» со сданного ими Русского Севера в Норвегию; или, например, отплытие эскадры в 30 кораблей из Владивостока осенью 1922 года. В обоих случаях от «карающей длани» новых властей спасались тысячи беглецов.
А с помощью знаменитого «философского парохода» советская власть по собственному желанию избавилась от неугодных: сотня ученых и писателей была выслана по морю в Германию. Тоже ведь своего рода исход…
Много было исходов, но Исход — один.
А именно Крымский, произошедший на закате 1920 года. Красная армия и махновцы стремительно вливались на просторы полуострова. Белый Крым агонизировал. Многим из тех, кто ранее нашел там пристанище, в течение нескольких дней, а то и нескольких часов пришлось решить для себя, остаются они или уплывают вместе с Русской армией Врангеля, только что раздавленной превосходящими силами неприятеля. И в ноябре-декабре путешествие вдаль от родных берегов предприняли, по официальным данным, около 150 тысяч человек на 126 судах. Возможно, больше. Цифра впечатляющая. Даже владивостокская эвакуация вывела из зоны досягаемости большевиков раз в пятнадцать меньше народу!
Казаки отправились страдать от голода и холода на греческий остров Лемнос, армейцы бедовали в большом лагере близ турецкого городишки Галлиполи, белые моряки отправились вести нищенский образ жизни в тунисский порт Бизерту. Жители провинциального североафриканского городка с изумлением увидели настоящий боевой флот у своих пристаней: два линкора, два крейсера, новенькие нефтяные эсминцы, подводные лодки, громадный транспорт-мастерская «Кронштадт», десятки других судов... По разным местам раскидала Крымская эвакуация Русскую армию и многое множество гражданских лиц. Многие ждали: еще вернемся, еще сразимся под знаменами Белого дела, не всё потеряно!
А десятки тысяч оставшихся в Крыму — тех, кто понадеялся на милость соввласти, — ожидала лютая расстрельщина. Самая безжалостная, самая масштабная изо всех карательных акций, волна за волной обрушивавшихся на нашу страну с 1917 года. Историки называют разные цифры: 50 тысяч, 70 тысяч и даже 80 тысяч жертв. Выбрать самую «скромную» из них — и та будет ужасна.
Никакой иной акт расставания белых с Родиной не сплачивал столь значительное число людей. Ни на одном фронте Гражданской войны поражение не вызывало таких последствий. И нигде наивные люди, ждавшие милосердия от победителей, не испытали подобных ужасов.
Но Исходом с большой буквы оставление России через крымские врата называют далеко не по одной лишь причине его многолюдства и не только из-за трагедии, разразившейся сразу после него. Есть и другая причина.
Те, кто вышел из Белого Крыма, отличались от беженцев из прочих областей, опаленных Гражданской войной, не столько количеством, сколько качеством. В этом всё дело.
Исход избрали, по словам белого поручика-артиллериста Сергея Туржанского, «те, кто никогда не найдет общего с большевиками языка», т. е. «квинтэссенция контрреволюционного элемента». В первую очередь — непримиримые добровольцы. Точно так же смотрели на суть Исхода представители «пролетарской диктатуры». По их словам, в Крыму времен барона Врангеля сконцентрировался самый последовательный «контрреволюционный элемент». Те, кто не хотел примирения с новой властью ни при каких обстоятельствах. Не по драчливости, не из-за каких-то материальных интересов или эстетических разногласий, а из-за того, что видел в ней беспросветное зло. Бесовщину. Тьму. Те, для кого «старый порядок», то есть православная Империя с царем — помазанником Божьим во главе и русской культурой в основе общественного быта, выглядел, при всех, быть может, недостатках, все-таки цитаделью нормальной человеческой жизни. Местом, где сила — не главное, выше нее стоит забота о душе, о ее спасении. Местом, где народ — через Церковь — прочно связан с Господом Богом.
Новая власть принялась разрушать это место. Для начала сокрушила защитников старой России, а затем, сноровисто закатав рукава, принялась перекладывать в стране каждую стенку кирпич за кирпичом. Утопия, воплощавшаяся в жизнь многолетними усилиями, уже тогда, в 1920-м, очень многим казалась адом на земле, и вот они-то в первую очередь не захотели жить в аду. А потому ушли из России, когда старая Россия скончалась, а на месте новой вспухли бесконечные гекатомбы.
Эти сто пятьдесят тысяч беженцев влились в русскую эмиграцию, во-первых, как живой запал непримиримости к большевистскому режиму и, во-вторых, как живая чаша, в которой старая Россия еще оставалась жива. Они влияли на общественную мысль, хранили культуру, обычаи, даже старую речь, быстро обернувшуюся новоязом в стране победившего лозунга. Они с необыкновенной бережностью относились к исторической памяти, надеясь, что когда-нибудь смогут ее вернуть новым поколениям русских. Они холили и лелеяли старинную церковность. В той же Бизерте, например, новый православный храм был возведен русской общиной к осени 1938 года. Что творилось тогда с храмами России советской?!
Они, наконец, слагали стихи о высокой трагедии страны — и о своей личной, связанной с исчезновением отечества.
Один из тех, кто покидал Тавриду в 1920-м, белый поэт Николай Туроверов, выразил боль расставания с родиной, которая безвозвратно исчезает у тебя за спиной:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все мимо, мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
А в наши дни те остатки старой России, совершенно другого мира, отличающегося от нашего и в мелочах, и в главных смыслах, мира, сохраненного наследниками Исхода, пришли к нам и смогли исполнить давнюю мечту беглецов 1920 года: кое-что передать нам.
Вот слова одного молодого современного общественного деятеля, встретившегося с архиепископом Женевским и Западноевропейским Михаилом, наследником Исхода по прямой: «Потомок русского казака, вынужденного покинуть Россию после революции и Гражданской… Мне повезло отвозить владыку в аэропорт, когда вылетали из Москвы, и он стал первым увиденным мной вживую русским, который не знал на своем личном опыте, что такое Советский Союз. Русский, который хоть и прожил всю сознательную жизнь вдали от Родины, но которого совершенно не коснулась советизация нашей нации, нашего сознания, этот страшный социальный эксперимент. И вот что я вам скажу, братцы. Другие люди... Другая речь. Другое мышление. Другие манеры. Всё немного другое. Более глубокое какое-то. Более утонченное и в то же время совершенно простое, естественное».
Не было бы Крымской эвакуации, не случилось бы этой встречи и многих тысяч таких — России нынешней и России старой.
Так что же сегодня отмечают те, кому важна цифра 95 лет?
Прежде всего, то, что Исход сохранил для нас дореволюционную русскую культуру в ее первозданном виде. Ничего не надо выдумывать, не требуется романтических мифов, когда потомки крымских беглецов живы и готовы делиться своим духовным наследием.
И еще одно. Не за горами дата алая, дата огненная — 2017 год. Как много зазвучит голосов: «До чего же хороша была советская Россия, которую мы потеряли! Какой там был рай! И как всё злодеи растоптали! Неуважение к собственной истории… предатели… каленым железом… возродить… запретить… и т. п.». Но за окном — не девяностые. Страна уже идет по иному пути и на прежний не вернется. Сложилось сообщество людей, которые не поддавались и не поддадутся очарованию багровых знамен. Так вот, они отмечают событие, состоявшееся 95 лет назад и подарившее нашему времени твердые свидетельства того, как из этого «рая» бежали в ужасе и омерзении сто пятьдесят тысяч русских людей. Те, кому выпал счастливый шанс — бежать.
Так не пора ли склеить позвонки двух столетий — двадцать первого и девятнадцатого — переболев двадцатым и счастливо излечившись от него?
Справка "Фомы": Лица Русского Исхода
Александр Ханжонков (1877–1945)
Один из пионеров русского кинематографа, Александр Алексеевич Ханжонков, задолго до революции прославился как создатель множества отечественных кинолент и масштабной сети проката иностранных фильмов. В 1911 году он выпустил знаменитый фильм «Оборона Севастополя». Между 1917 и 1920 годами он продолжает снимать фильмы в Крыму, при белом правительстве. Разгром Врангеля приводит его в Константинополь, Ханжонков вновь занимается кинематографией. Рискнув вернуться несколько лет спустя в Советскую Россию, он попал под суд и лишился прав работать в сфере кино.
Анастасия Бизертская (1912–2009)
Дочь русского офицера Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн в детские годы после Крымской эвакуации была увезена в Бизерту. Более 70 лет она оставалась российской подданной — жила с паспортом беженки, отказываясь принять французское гражданство. Верила, что Россия возродится, стряхнув большевиков. В глубокой старости она посетила Россию, родные места и получила новый паспорт — Российской Федерации. Умерла, оставив книгу воспоминаний о русской общине Туниса «Бизерта. Последняя стоянка».
Генерал Александр Кутепов (1882–1930)
Александр Павлович Кутепов, убежденный монархист и православный человек, в кровавых боях Февраля 1917 года до последней крайности отстаивал дело государя Николая II. Во время Гражданской войны он стал не только одним из ведущих белых полководцев, но и личностью, обладавшей безусловным нравственным авторитетом в среде добровольчества. В эмиграции возглавил Русский общевоинский союз, продолжал борьбу с большевиками.
В 1930 году был похищен советскими агентами в Париже, принял мученическую смерть за свои идеалы.
Николай Туроверов (1899-1972)
Донской казачий офицер Николай Николаевич Туроверов прошел три войны — Первую мировую, Гражданскую и Вторую мировую. Был непримиримым противником большевиков, получил несколько ранений на фронте. После Крымской эвакуации 1920 года вместе с тысячами других белоказаков отправился на остров Лемнос, а оттуда — во Францию. Прославился в 1920-х — 1940-х годах как поэт, выступавший в роли истинного рыцаря Белого дела.
На заставке фрагмент картины "Белая Россия. Исход". Дмитрий Белюкин. 1992–1994
