1917. Живая история — совместный проект журнала «Фома» и радио «Вера», посвященный столетию революционных событий.
В течение этого года мы будем говорить о событиях, которые имели место в России сто лет назад – в 1917 году. Попытаемся понять мотивации людей и разобраться в цепочке событий, которые привели, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.
Слушать:
Читать:
Алла Митрофанова:
- В этой рубрике мы говорим о событиях, которые имели место сто лет назад — в 1917 году, пытаемся восстановить цепочку событий, которые привели, как это раньше было принято говорить, от Февраля к Октябрю.
В дневниках современников тех лет то и дело упоминаются акты мародерства. Кто-то пишет, что свои же при отступлении разграбили Ригу, насиловали и убивали. Другие пишут о мародерствах в Петрограде и вообще в крупных городах. И зачастую все это происходит при участии милиции, которая призвана к обратному — защищать порядок. Но вот так...
Почему так выходит, что борьба за справедливость, равенство и братство, казалось бы, цели той революции, оборачивается насилием и разрушением. Как все это можно объяснить? Попытаемся разобраться, и на связи с нами Федор Гайда, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Московского университета и один из постоянных авторов журнала «Живая история».
Добрый вечер Федор Александрович.
Федор Гайда:
— Добрый вечер. Происходит обычное, нормальное развитие той самой революции, которая, как это обычно и бывает, начинается как политическая, а потом, если ничего этому не препятствует, начинает развиваться в социальную. В результате активным участником этой социальной революции становится уже каждый обычный человек, но преимущественно человек, который старается за счет происходящих событий каким-то образом повысить свой материальный и социальный статус.
Давайте посмотрим, что происходит с армией. Армия в феврале—марте завоевала себе политическую свободу; во-первых, произошла ее демократизация: появились комитеты самых разных уровней, которые взяли под контроль оружие, фактически руководили армией на разных уровнях, офицеры без них ничего сделать не могли. Причем это армия воющая, многочисленная, которая должна решать боевые задачи и которая в этой ситуации решать их практически не могла. Но при этом это были люди вооруженные, которые уже годами привыкали к насилию, причем к насилию невиданному и неслыханному — это мировая война, и войн такого масштаба ранее в истории человечества не было никогда. Так вот, эта армия была неэффективна в условиях боевых действий, она очень плохо показала себя летом 1917 года при наступлении Керенского, когда, по сути, не смогла ничего сделать, за исключением штурмовых частей. Но, после того как они были выбиты, вся остальная армия уже не наступала, а, наоборот, бежала. Эта армия как раз в это самое время позорно сдала Ригу, но, поскольку революция входит в социальную фазу, она активно участвует в событиях, по сути называемых мародерством, грабежом, но, естественно, прикрывается громкими словами о свободе, равенстве и братстве.
То же самое, в общем-то, можно сказать и о милиции. Откуда она взялась? Она тоже детище Февральской революции. В связи с ликвидацией департамента полиции и, собственно, всей полицейской вертикали, как, собственно, и административной вертикали в России, возникает так называемая народная милиция. Говорится о том, что она будет выборная, что бывшие полицейские чины в ней участвовать не могут. Эта милиция совершенно непрофессиональна, никто в нее особенно идти служить не хотел; формировалась она по добровольческому принципу, шли в нее в основном люди, которые хотели пройтись с оружием по родному городу. Никакого порядка такая милиция, конечно, не устанавливает, а вот участвовать в беспорядках она может, хочет и активно участвует.
Таким образом начинается атомизация общества, когда каждый, и особенно человек с ружьем, пытается активно изменить ситуацию в собственную пользу. Крестьяне в это время уже делят землю. Рабочие установили восьмичасовой рабочий день. Что делать солдату или милиционеру? Они тоже во всем этом участвуют, они тоже грабят, тоже делят и, естественно, не собираются выполнять своих прямых обязанностей. А кто их может заставить это делать? Конечно, никто.
В результате мы видим: те самые военные части, тыловые гарнизоны на выборах в Учредительное собрание активнейшим образом голосуют за большевиков, т. е. за тех, кто им обещает скорейший мир и раздел всего возможного имущества. Дальше, когда происходит так называемое триумфальное шествие советской власти, кто в этом активнейшим образом участвует? Те же самые тыловые гарнизоны. Они получили свободу в феврале, а полностью взяли власть в свои руки в октябре. Так развивается ситуация.
Алла Митрофанова:
— Вы говорите, а у меня складывается такое ощущение, что упомянутый Вами человек с ружьем в какой-то момент почувствовал вседозволенность. При этом у него было понимание, какая сила на его стороне, ведь у него на плечах ружье, он в кого хочет, в того и стреляет, и ни перед кем не обязан за это отвечать. Это страшная история.
Федор Гайда:
— Конечно. На самом деле поставим себя на его место. Он призван на фронт, скажем, в четырнадцатом—шестнадцатом году, он давал присягу, присягал монарху. Монарха не стало, смысл войны ему абсолютно не понятен в этой ситуации. Одно дело, когда царь позвал: царю виднее, войны ведут цари, и если они их ведут, значит, им это для чего-то нужно. Когда царя нет, как объяснить этому человеку, зачем он воюет, с какой целью, за кого, не очень понятно. Немец до Саратова не дойдет.
С другой стороны, это действительно человек, на самом деле привыкший к проявлениям силы со всех сторон, человек, находящийся в постоянной стрессовой ситуации, а кроме этого еще и потерявший представление о ценности человеческой жизни, становится идеальной машиной убийства.
Причем он уже убивает не немцев, немцев убить сложно: немец защищается, а начинает наводить порядок, в том числе и убивать, в общем-то, тех, кто беззащитен, тех, кто не может оказать ему какого-то сопротивления. Так начинается гражданская война.
По большому счету она началась уже тогда, в семнадцатом году, и осенью семнадцатого года это было очень заметно.
Алла Митрофанова:
— Федор Александрович, но все равно, для того чтобы перейти в такую острую фазу войны со своими собственными согражданами и убивать беззащитных людей, нужно, чтобы в голове не было совершенно никаких препятствий, преград, но полное отсутствие представления о том, что человеческая жизнь не напрасна и не случайна. Может быть, я утрирую, но есть же внутри нас, условно говоря, какие-то рамки, которые сдерживают нас и не дают нам становиться животными. Получается, что в такой ситуации все эти рамки распадаются, перестают работать?
Федор Гайда:
— Конечно, здесь очень четкое, вполне крестьянское представление: Бог на небе, царь на земле. Причем взаимосвязь очень тесная и очевидная. Ведь люди семнадцатого года, и в первую очередь простые люди, люди крестьянского происхождения, это очень четко чувствовали: если царя не стало, что-то не в порядке становится с их религиозностью, верой — эта связь нарушена кардинально. Поэтому, кстати говоря, очень часто крестьяне участвовали в каких-то антицерковных выпадах именно в семнадцатом году, именно в связи с этим.
Есть очень показательный случай, описанный в дневнике одного очевидца. Он рассказывает, как на Пасху семнадцатого года, хотя это еще весна, но тем не менее революция уже происходит, идут две крестьянские девушки и мальчик-подросток с красными бантами мимо церкви.
Девушки крестятся, а парень им говорит: «А что вы сейчас креститесь. Бесполезно, поздно уже креститься: ни царя нет, ни Бога нет».
Хотя они празднуют Пасху, но для них это уже какой-то непонятный праздник.
Алла Митрофанова:
— Да, богатая пища для размышлений. Спасибо большое за комментарий.
Федор Гайда:
— Спасибо Вам.
