Что это?
Куда идут эти люди?
Почему они все молчат?
Даже всегда шумные дети молча сидят на руках у матерей или идут рядом. Только шум от движения ног и шелест одежды слышится от этих необычных людей.
Как странно...
Ох, да как их много! Даже не сосчитать. Наверное, не одна сотня, может даже и не одна тысяча человек идет.
Идут куда, зачем? Кто их ведет, почему они все молчат?
Очень странные у них лица. Похоже — они все о чем-то думают. Невероятно — но даже у грудных детей сосредоточенные лица.
Что они-то могут думать?
Странно, очень странно.
Редко когда можно увидеть нескольких человек, думающих об одном и том же и имеющих одинаковое выражение лица, а здесь их сотни.
Лица их спокойны и светлы. В глазах нет ни тревоги, ни беспокойства о будущем. Даже у матерей нет никакого беспокойства о том, чем кормить детей.
Да, кстати, а чем они питаются? Ведь ни у кого из них нет еды, нет воды. Они просто идут, а мой дом последний на выходе из города, и дальше нет ничего — только степь.
Может, за ними следуют подводы с едой?
Да нет. Не видно ничего подобного, да и сумки есть лишь у нескольких людей, что окружают человека в длинной и светлой одежде. Много еды в них не унесешь.
Куда же и почему они идут?
Идут, ни о чем не заботясь. Идут так, как будто совершают самое главное дело жизни. Идут — совершенно уверенные в правоте своего непонятного дела.
Почему, куда? О чем они знают — чего не знаю я?
Странно все, очень странно. Может, спросить кого-нибудь: куда и зачем они идут? Что за цель связала их вместе и движет вперед?
Нет, невозможно нарушить это молчание. Молчат они так, будто что-то внимательно слушают. Слушают что-то очень важное для себя.
Но я ничего не слышу — только шорох ног и шелест одежды.
Слух у меня был всегда неплохой, и даже учители пения всегда хвалили, но сейчас ничего не слышно; да и все они молчат.
Нет, не все.
Человек в длинной белой одежде что-то говорит тем, кто идет рядом с ним. Говорит очень спокойно и негромко, но, похоже, все они прекрасно его слышат, потому что никто не пытается стать к нему ближе. Лица их тоже спокойны и мирны — как и у всех идущих людей.
Неужели все слышат этого человека?
Нет, это просто невозможно. Ведь многие люди от него очень далеко, а он вовсе не кричит.
Как же они могут его услышать?
Посмотри — а ведь ты уже довольно-таки далеко прошел вслед за ними, и дом остался открытым… Но кто этот человек и что он говорит?
Постойте… Я, пожалуй, знаю некоторых из идущих.
Вон тот всегда сидел и просил у дороги, и люди много ему подавали, потому что он был слепой от рожденья. Где же теперь его трость? Да и, похоже, он сейчас хорошо всё видит.
Но ведь так — не бывает. Кто же смог его излечить?
А этот? Я думал, он давно уже умер, и даже немного печалился об этом. Когда я последний раз его видел, он уже разлагался, и к нему невозможно было подойти из-за ужасной вони, а сейчас он, похоже, прекрасно себя чувствует. И его тоже кто-то ведь вылечил.
Странные вещи происходят здесь, очень странные...
Может, этот человек в белом — и есть тот, о ком рассказывал мой сосед?
Как я тогда смеялся над его небылицами. Он обиделся тогда, но повел себя весьма необычно — попросил прощения и ушел. Я остался тогда сидеть с дурацкой улыбкой и совершенно нелепыми чувствами, как будто сделал большую гадость. Я даже хотел попросить прощения, хотя до сих пор не понимаю — за что.
Вот и этот человек говорит, что нужно прощать и любить даже тех, кто тебя обижает.
Интересно, как это? До сих пор у меня слезы подступают к глазам, когда я вспоминаю, как меня предали.
Что — может, простить?
Ведь тогда вся моя жизнь стала пустой. Всё, ради чего я жил, оказалось не со мной, чужим. Всё потеряло смысл.
И это можно простить?
Этот странный учитель говорит — что нужно.
Но как?
Он еще говорит, что нужно — любить.
Я много думал над этим. Конечно, можно любить, можно постоянно о ком-то думать, заботиться. Это даже приятно. Только вот когда тебя предают, как это пережить?
Продолжать любить?
Интересно — я так не думал.
Действительно, если люблю я, то это и есть — моя любовь. А если не любят меня, то это уже вроде как и не мое вовсе дело.
Так, что ли?
…Все садятся на землю. Мы уже долго идем, хотя усталости и не чувствуется. Уже солнце, кажется, пошло на закат. Может, сосед прикроет дверь в моем доме? Как же надо тогда любить?
Не судите — да не судимы будете?
Сильно сказано.
У нас — если не осудил ты, значит, сам окажешься виноват. Проще осудить, чем оправдаться.
Какие вкусные рыба и хлеб. Я такой хлеб ел в детстве, когда мама пекла.
Она любила печь. Когда она пекла, то словно совершалось великое таинство, весь дом замирал, все ссоры прекращались, сердце наполнялось чудесным трепетом. В тот момент все друг друга любили. Все чувствовали любовь моей мамы.
Да, это — тот самый хлеб.
Никто так меня не любил, как мама. Сколько раз я обижался на нее. Ведь, по неразумию, именно за то доброе, что она делала для меня, порой обижался — а она всё равно любила. И когда уходил из дома и болтался неизвестно где…
Только мамина любовь и держала меня.
Да, никто и никогда так меня не любил.
Это — тот самый хлеб. По-моему, сосед называл мне имя этого человека.
Конечно же, правильно — всех прощать.
Ведь обиды — мои, это — только мой удел, и мою только жизнь они отягчают.
Конечно же — надо, но как тяжело.
В момент обиды горечь и слезы застилают глаза, и нет никакой возможности остановить эту бурю чувств.
Потом, может быть, и получится заставить себя успокоиться, но только потом. Сколько успеваешь сделать такого, о чем стыдно и вспоминать. Ужасно…
Да, конечно, ты прав, но как научиться прощать — еще до обиды?
Любить?
Не получается ли это всё как-то слишком просто? Прощать, любить, не обижаться — прямо какой-то рецепт счастья.
…Когда у меня отнялись ноги, все меня бросили.
Я считал себя преданным.
Жена ушла от меня. Детей, правда, у нас не было, но я считал, что мы любили друг друга. Сейчас у нее другая семья и растет сынишка.
Лучший друг только раз зашел ко мне, но почему-то после его ухода мне стало еще тоскливей.
Как мне всё удалось пережить, знает один Господь. Я плакал. Я узнал тогда, что значит плакать. Я выл, как воет собака. Я не хотел жить.
Потом уже я начал пытаться двигаться. Сначала с помощью палок и сложных приспособлений. Потом ноги чуть-чуть отошли, и я стал выходить за калитку…
Только сосед иногда приходит ко мне, чтобы скоротать свой вечер.
Да — сейчас уже не та обида, не то отчаяние, но как только память рисует мое прошлое, так снова слезы подступают к глазам.
А ты говоришь: любить, прощать. Даже если я и буду убеждать себя, что я простил и люблю, то куда деть из сердца всю эту горечь?
Я хотел бы поверить тебе, но то, что я пережил, ставит между мной и твоими словами непреодолимую стену.
Прости, я за тобой шел, чтобы…
Нет, этого не может быть!
Я ведь не…
Я уже пять лет не мог сделать и шага без дикой боли — а сейчас ноги не беспокоят меня, и я забыл о своей болезни.
Это значит, что я выздоровел? Это же невозможно.
Я с утра иду со всеми и только к ночи вспомнил, что не могу так ходить.
Может, это подействовало лекарство? Нет, я уже год не имею возможности его покупать.
Что же это? Мне страшно.
Меня исцелил Ты?
И Ты беседовал со мной, ничем не обратив моего внимания на то, что Ты исцелил меня. Только когда я стал собираться уходить, глаза мои открылись.
Я никогда не чувствовал себя таким счастливым.
Благодарю Тебя.
Прости, что я сомневался в Твоих словах. Я еще так глуп, мой Учитель. Я буду верным Твоим учеником… я буду стараться. Это единственное, чем я могу отблагодарить Тебя. Я понимаю это…
Он ушел.
Ушел совсем один.
А я? Странно, но я не чувствую, что мы расстались. Такое ощущение, что если я задам Ему вопрос, то тут же получу ответ.
И внутри появилось совершенно новое, радостное и теплое чувство. Куда-то пропал страх перед будущим.Теперь я совершенно точно знаю, что прежнего уже не будет и даже не могу представить себе, как мог так жить раньше.
Сейчас это чувство говорит во мне, что всё плохое уже прошло.
Дальше будет не так.
Будет хорошо.
Что? Ты говоришь — это чувство веры?
Протоиерей Георгий Сучков
(1965 — 2006 гг.)
Родился в Петербурге в семье педагогов. После учебы в псковской школе служил в армии. Окончив в 1991 году Саратовскую консерваторию, Георгий стал певчим Свято-Троицкого кафедрального собора в Пскове. В том же году рукоположен в дьякона, а в 1992-м — в иерея. С 1994 по 1998 годы служит в псковском храме святого Александра Невского. А с 1998 года и до самой кончины о. Георгий — настоятель храма «Старого» Вознесения. В 2005 году возведен в сан протоиерея. Отошел ко Господу 15 января 2006 г.
Публикация диакона Георгия Малкова
Рисунок Артема Безменова
