В 1911 году в списках сельскохозяйственной переписи Тульской губернии появилась запись о детях Димитрия Ивановича и Натальи Никитичны Никоновых, проживающих в селе Себино Епифанского уезда. Среди прочих была в ней строчка: «Дочь 28 лет, девица безграмотная». Переписчик поставил рядом букву «к», что означало «калека». Эта строчка относилась к будущей святой — блаженной Матроне Московской.
Матрона родилась в большой семье. У неё было четыре брата и три сестры. Четверо детей умерли в младенчестве, а вот с именами двух братьев Матроны связан один из многих трагических сюжетов в жизни святой, когда самые близкие, казалось бы, люди её предали.
Иван Никонов, старший из братьев, в 19 лет женился на 17-летней Евдокии, дочери крестьянина Николая Ивановича Федотова. В 1907 году в его семье появился сын Дмитрий. Крёстной к первенцу Николай позвал набожную сестру Матрону, об удивительном молитвенном даре которой с ранних её лет знали не только близкие, но и жители соседних деревень: к сестре приходили толпами со всей округи, убеждаясь, что слепой дочке Никоновой открыто больше, чем зрячим. Дочь Машу, которая родилась у Ивана Никонова через два года после Дмитрия, тоже крестила тётка, Матронушка. И сына Василия, снова – она. Уже это показывает, что Иван свою сестру любил и ценил.
А вот младший брат, Михаил Никонов, видимо, с самого начала калеку невзлюбил. Хотя признавал, что семье от сестры есть большая выгода — удивительным образом слепая не стала близким обузой, а наоборот, сделалась кормилицей: отец Никоновых долго болел, зарабатывать не мог, потом умер, а к Матроне за советом и помощью шли люди и в благодарность несли еду, вещи, деньги...
Скоро судьба распорядилась Михаилу надолго покинуть родное Себино. Приближалась Первая мировая война. Братья Никоновы тянули жребий — кому идти в солдаты. Выпало Михаилу, и он ушёл сначала просто служить, а потом и воевать.
Михаил не был дома целых восемь лет. За старшего оставался Иван. Был он грамотным, деловым, сумел сколотить крепкое хозяйство: и скотина, и двор — всё содержалось в порядке. И Матроне жить давал, не обижал. А потом грянул 1917 год.
Михаил вернулся из армии «перекованным», большевиком. Скорее всего, именно он подсказал брату Ване, что имущество семьи надо срочно продавать, потому что грядут перемены, а при новой власти лучше оказаться в бедняках, пусть даже и номинально. Сам уже партийный, Миша убедил Ивана вступить в Коммунистическую партию. Под влиянием брата, Иван, судя по всему, изменил и отношение к Матроне. Во всяком случае, когда в 1918 году в семье Ивана родился младший ребёнок — сын Петя — крестить его отец уже не решился и «неблагонадёжную» сестру в восприемницы не позвал.
У братьев началась новая жизнь. Карьера их шла в гору: в мае 1917 года граждане села Себинопри полном сходе единогласно постановили лишить должности Губанова Василия Тихоновича, который был прежде членом волостного совета, и выбрать на его место Ивана Дмитриевича Никонова. То есть Иван выбился в волостное начальство. А Михаил и того круче — стал председателем Себинского комитета бедноты, органа советской власти с довольно большими полномочиями в селе.
Началось раскулачивание. Михаил с другими членами комитета бедноты лютовал, с односельчанами разбирался жестоко, добро отбирал, а кто отдавать не хотел, того наказывал. По свидетельству исследователя биографии святой Матроны Московской Геннадия Зайцева, были в практике комбедовцев под предводительством Михаила Никонова и перестрелки, и убийства.
Между тем обедневшим жителям Тульской губернии стало не до лечения душевных ран и не до визитов к прозорливой себинской слепой. Самим бы с голоду не помереть — куда уж платить какой-то там калеке за советы! Поток посетителей к Матронушке схлынул, дохода семье она больше не приносила. Молитва Матроны, иконы в ее комнате — все это совсем не вписывалось в новый атеистический образ жизни Михаила и Ивана. Богомолка стала откровенно мешать братьям. Они теперь редко заходили в родительский дом и встреч с Матроной избегали. Братья уже не скрывали, что из-за сестры могут лишиться не только должности, но и свободы.
Вопрос встал ребром: идеологическое противостояние внутри семьи вынуждало Матрону Никонову уехать из родного дома. Девушка безропотно собрала нехитрые пожитки и вместе с подругой отправилась в Москву.
О её скитаниях, о неприкаянности, голоде и холоде, который пришлось пережить святой, написано много. Матрона Никонова меняла адреса, переезжала от знакомых — к родным, от родных — к случайным людям, порой к тем, кто относился к бездомной страннице враждебно… Квартиры, комнаты, домики, подвалы, сараюшки… С жильём в столице было сложно, выбирать не приходилось. Почти везде — без прописки, постоянно под угрозой ареста… Прописывать её боялись: Матрона принимала по сорок человек в день, донести мог любой из них. А не посетители, так соседи пожалуются властям на шум, на беспокойство — и всё равно прихода милиции не избежать. Послушницы-хожалки, которые ухаживали за Матроной, тоже подвергались опасности. Матрона переживала за них и за хозяев, у которых находила временный приют, старалась в меру сил не обременять долго своим присутствием.
Вот что вспоминает одна из женщин, у которой Матрона долго жила в Москве: «Я приехала в Сокольники, где матушка часто жила в маленьком фанерном домике, отданном ей на время. Была глубокая осень. Я вошла в домик, а в домике — густой, сырой и промозглый пар, топится железная печка-буржуйка. Я подошла к матушке, а она лежит на кровати лицом к стене, повернуться ко мне не может, волосы примерзли к стене, еле отодрали. Я в ужасе сказала: “Матушка, да как же это? Ведь вы же знаете, что мы живем вдвоем с мамой, брат на фронте, отец в тюрьме и что с ним — неизвестно, а у нас — две комнаты в теплом доме, сорок восемь квадратных метров, отдельный вход; почему же вы не попросились к нам?” Матушка тяжело вздохнула и сказала: “Бог не велел, чтобы вы потом не пожалели”».
Но что же братья? Ведь они знали, где Матрона и что с ней — до 1945 года, пока жива была мать, сестра не раз приезжала в Себино, чтобы её проведать. Неужели Иван и Михаил ни разу не поинтересовались судьбой изгнанницы?
Известно, что до 1930-х годов братья Никоновы ещё оставались в Себино. Говорят, Иван с Михаилом крепко поругались, Иван переживал, что выгнал Матрону. Говорили даже, он нашёл на чердаке иконку, спрятал под подушку, молился втихую, каялся.
А потом в селе случился загадочный пожар — ночью ни с того ни с сего сгорела изба председателя комитета бедноты Михаила Никонова. Соседние дома огонь странным образом не тронул. Совпадение? Возможно. А может быть, и месть раскулаченных.
Как бы то ни было, в 1938 или в 1939 году Михаил с семьей из Себино уехал. Куда — неизвестно. Есть сведения, что в 1942 году 54-летний Михаил ушёл на фронт и пропал без вести.
Иван, скорее всего, оставался в родном селе до войны. Самого его по возрасту на фронт уже не взяли — в 1941-м Ивану Дмитриевичу исполнилось 55. Но воевать отправились три его сына: Дмитрий, Василий и Пётр. В 1943-м Ивану и Евдокии пришла первая похоронка на Дмитрия. Потом — на Василия. Погиб на фронте и третий сын Ивана, Пётр Никонов.
Село Себино война не пощадила. В 1942-м, когда немцы подступали к Москве, себинцы только-только успели оставить дома и спрятаться в лесу, как в село вошли фашисты. Никого не нашли, разозлились, сожгли село полностью. Сгорело и хозяйство Ивана вместе с родительским домом Никоновых. Две дочери Ивана после войны вышли замуж и разъехались. История повторилась: остался брат святой скиталицы сам бездомным и неприкаянным. Сбывалось пророчество маленькой Матроны. По свидетельству Евгении Калачковой, односельчанки святой, «мать родная Матроне говорила: “Дитя ты моё несчастное!” А Матрона ей отвечала: “Я-то несчастная! У тебя Ваня несчастный, да Миша!”»
О послевоенной судьбе Ивана Никонова известно немного. Есть свидетельства, что брат, сам уже смертельно больной, приезжал к Матроне в Загорск, просил прощения, раскаивался. Анна Дмитриевна Прохорова, внучатая племянница блаженной Матроны, вспоминала: «Мать Матронушки умерла в 45-м году, тетка Марфа — в 41-м. Братья ее были дядя Миша и дядя Ваня. Они были неверующими, особенно дядя Миша. Они ее вообще не понимали. Дядя Миша тут всех кулачил, дядя Ваня уж к ней ходил, когда стал плохой. Он был маленький ростом, с усиками, худенький. Приходил на кладбище, плакал. Тетя Дуня, его жена, тоже к ней ходила».
А вот свидетельство Анны Филипповны Выборновой, дочери старосты себенской церкви (орфография сохранена): «Брат Матрюшен не верил: “Что там она знает?” Свой родной брат, а не верил. А как коснулось его горе, так и поверил в сестру. И вот в последнее время (она жила в Москве) брат начал к ней ездить и прощение сколько раз просил у сестры!»
Четверть века прошло с тех пор, как уехала Матрона из родного дома. О чём были разговоры брата и сестры? Можно только догадываться. Иван мучился мыслью, что выгнал калеку из дому, сам дома лишился, детей потерял. Отказался от помощи Божией, отвернулся от Бога — остался одиноким и больным… Винил себя в слабости, в трусости, в предательстве. Плакал, не верил, что сможет сестра такой грех простить…
А Матрона брата жалела. Потому что простила его уже много лет назад. И молилась за него, за его душу, за его семью и детей все годы скитаний, как молилась за всех людей — и просителей своих, и гонителей.
