1917. Живая история — совместный проект журнала «Фома» и радио «Вера», посвященный столетию революционных событий.
В течение этого года мы будем говорить о событиях, которые имели место в России сто лет назад – в 1917 году. Попытаемся понять мотивации людей и разобраться в цепочке событий, которые привели, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.
Слушать:
Читать:
А. Митрофанова
В этой рубрике мы говорим о событиях, которые имели место сто лет назад, в 1917 году. Пытаемся восстановить цепочку событий, которые привели, как раньше принято было говорить, от февраля к октябрю. Французская революция конца XVIII века и русская революция — уже тогда, в октябре 1917 года многие отмечали в газетах, да и в своих личных дневниках, что эти две революции очень похожи. Они по итогам действительно похожи: расстрел царской семьи в России и казнь Людовика XVI и Марии Антуанетты во Франции, и там и там жестокая расправа с инакомыслящими людьми, уничтожение храмов, монастырей и святынь. Но все это в России случится после октября. А накануне событий — почему люди проводят такие аналогии? И если они заранее знают сценарий революции, то неужели их это не ужасает? Почему все так, попробуем разобраться.
И на связи с нами Федор Гайда, доктор исторических наук, доцент исторического факультета Московского университета и один из постоянных авторов журнала «Живая история». Добрый вечер, Федор Александрович.
Ф. Гайда
— Добрый вечер. Дело в том, что эти революции сближаются не только тем, о чем вы говорите. Они сближаются своим общим характером, своим размахом. Французская революция конца XVIII века, которую в России именно предпочитали называть Великой французской революцией, она была просто ориентиром, она была лекалом, по которому старались как раз революции и делать. И интерес к Великой французской революции в России был неизменным, собственно, с конца XVIII века. Конечно, она воспринималась по-разному, но тем не менее она всегда была каким-то образцом, каким-то примером, хоть отрицательным, хоть положительным. И другие французские революции тоже, но эта — в первую очередь. И она активнейшим образом изучалась, и в том числе, естественно, на научном уровне. И эти научные наработки, они активно, так сказать, применялись в жизни. Потому что в России политику очень часто делали научные деятели. Вот тот же самый Павел Николаевич Милюков, лидер кадетской партии, он пристальным образом изучал события французской революции и делал революцию по-научному. И это касается и первой русской революции 1905–1907 годов, и, соответственно, той революции, которая началась в 1917 году.
Точно так же, как Великая французская русская, революция имела свои этапы. И началось все, конечно, не с большевиков. А начинается все с того, что во Франции называлось жирондистами, а в России, соответственно, можно подверстать под Временное правительство. Действительно в феврале 1917 года деятели февральских событий, они как раз очень часто и говорили о том, что они жирондисты. В этом смысле, они, наверное, себя заколдовали, потому что уже тем самым они признавали, что на смену им придут якобинцы.
Придут революционные радикалы, которые, в отличие от жирондистов, ни перед какой кровью не остановятся. Но, как бы то ни было, а сравнения эти, они приходили в голову всем, решительно всем — и сторонникам, и противниками революции, и людям, которые по-разному эту революцию представляли. И в результате, действительно, что мы видим. Мы видим, как русская революция действительно набирает свой размах, она постепенно проходит те же самые стадии, что и французская революция. И скорее принципиальное отличие ее, оно было осознано только потом.
Потому что так как-то оказалось, что во Франции якобинцев свергли, в конечном счете был термидорианский переворот, якобинцев свергли и казнили. А в России все сложнее, потому что большевистская партия, она не только пришла к власти, она еще у власти и осталась, закрепилась, была создана новая государственность. И те люди, которые этой государственностью управляли, они как раз себя очень активно с якобинцами продолжали сравнивать, в том числе, в общем, и в сталинский период. В этом смысле, конечно, существенное отличие. Но оно было неожиданно даже для большинства на самом деле активных участников 1917 года.
Те же деятели Временного правительства, даже уже когда были свергнуты, они продолжали и в период Гражданской войны, и в период эмиграции, они все равно продолжали надеяться на то, что якобинский период рано или поздно закончится. Что всего несколько лет этого террора, и все равно все вернется к тому, к чему должно вернуться. А вернуться должно к стабилизации, такой буржуазной, так сказать, либеральной стабилизации. Но не произошло.
А. Митрофанова
— Федор Александрович, но помимо того, что есть вот это существенное отличие: во Франции был термидор, а у нас его не случилось, все-таки анализируя события того времени, конца XVIII века во Франции, неужели те люди, которые, как вы говорите, кроили революцию в России, не обращали внимания на то, сколько людей стали жертвами этого переворота? И не только Людовик XVI и Мария Антуанетта, но и огромное число людей, которые просто были, ну просто занимались своим делом. Неужели на это на все тогда внимания не обращали?
Ф. Гайда
— Нет, конечно, обращали. Но важно, какое придавали этому значение. Вот, скажем, те политические силы, которые составляли оппозицию к 1917 году, вот либеральная оппозиция в первую очередь, они как раз и предполагали осуществить революцию на основе французского опыта, но по-научному, что называется. То есть сделать так, что даже если революция становится неизбежной (а к февралю 1917 года либералы считали, что революция неизбежна), но вот если она произойдет, то надо сделать так, чтобы она оказалась стабилизирована на вот этой начальной стадии, чтобы не дошло дело до якобинцев, чтобы не дошло дело до революционного террора. Они исходили еще из какого соображения, что вот этот революционный террор, если до него дойдет дело, в конечном счете просто закончится военной диктатурой, придет какой-нибудь Бонапарт к власти и, в общем-то, результаты революции большей частью будут перечеркнуты.
Поэтому очень важно было, если революция все же началась, если все же она оказалась неизбежна, надо предотвратить, да, и вероятность прихода к власти левых радикалов, и вероятность прихода к власти потом роялистов, монархистов, реакционеров. Ну вот так получилось, что, наверное, от реакционеров убереглись, а вот как раз от левых радикалов не смогли. И в значительной степени это все-таки связано с тем, что вот, так сказать либералы, которые к власти пришли в феврале 1917 года, они действительно не знали, что с государством делать, они не умели управлять. У них все из рук стало вываливаться. Поэтому да, приход радикалов оказался неизбежен.
А. Митрофанова
— А почему, может быть, вам как историку это более понятно, революция, которая задумывается... ну такие вот самые благие намерения у людей, которые пытаются преобразовать таким образом страну, в итоге она приводит к рекам крови? Почему это так, в чем этот парадокс, что это за спусковой такой механизм, который во время революции срабатывает, и люди начинают терять фактически контроль надо собой?
Ф. Гайда
— Ну, в любой революции, естественно, участвуют те силы, у которых представление о светлом будущем разное. То есть революция неизбежно — это не какой-то один проект, который активная часть общества пытается навязать всем остальным или, так сказать, объяснить большинству, да, что это действительно выгодно для этого большинства, что это будет благоприятствовать развитию большинства.
Как бы то ни было, это борьба разных проектов. И ни один из них на самом деле, если мы посмотрим на все революции в мировой истории, ни один из них никогда не получается воплотить так, как его желают воплотить его адепты. Никогда такого не выходит. И в этом смысле революционный путь, он всегда окажется обманом, он никогда не принесет вот того желаемого, он всегда приведет к чему-то другому. И очень часто, естественно, к большому кровопролитию. Почему? А дело в том, что вот те самые проекты, которые пытаются реализовать революционеры, активные участники революции, как правило, эти проекты с конкретной жизнью, жизненными реалиями не очень хорошо связаны, не очень хорошо сочетаются.
Дело в том, что эти проекты, они, как правило, они достаточно рационалистичны, они являются плодом некоего размышления. Они предлагают какую-то рациональную модель новой жизни. Но при этом сама по себе жизнь настоящая, действительность, она достаточно противоречива, она построена часто, ну, скажем так, на том, что не всегда вот так спокойно-то словами объяснишь. В реальной жизни есть плюсы и минусы, есть неизбежные компромиссы, есть светлые и темные стороны, а революционный проект этого не предполагает. Он предполагает создание такой новой жизни, где никакой оборотной стороны не будет. И вот когда тот или иной проект начинает реализовываться, начинает проходить проверку практикой, оказывается достаточно быстро, что он не работает. А дальше встает вопрос: вот его сторонники, они готовы после этого от этого проекта отказаться, они готовы отпустить руки, они готовы расписаться в собственном бессилии, как это сделали русские либералы в 1917 году?
Или они засучат рукава и начнут лить кровь для того, чтобы жизнь втиснуть в это прокрустово ложе собственных теорий, устранить всех, кто, по их мнению, им мешает. Причем мешает и реально, и потенциально. И если потенциально, да, то классовая теория, она как раз предполагает уничтожение классовых врагов, то есть тех врагов, которые не обязательно мешают в реальной жизни, они могут мешать в теории. В результате, да, неизбежно совершенно при вот этом процессе осуществляется массовое насилие. Но результатом всего этого неизбежно будет создание такой новой реальности, которая не связана с изначальным проектом. То есть всегда эта новая реальность будет другой, не той, какая она была до революции и не той, о чем мечтали революционеры.
А. Митрофанова
— Собственно,, на примере нашей истории мы можем в этом убедиться. Спасибо вам большое за комментарий.
Ф. Гайда
— Спасибо вам.
А. Митрофанова
— Федор Гайда, доктор исторических наук, доцент исторического факультета Московского университета и один из постоянных авторов журнала «Живая история» был с нами на связи. В работе над этой рубрикой мы активно пользуемся материалами сайта prozhito.org — это огромная база дневников и воспоминаний современников, в то числе и XX века. Рекомендую всем, кто интересуется историей глазами очевидцев.
