Посвящается ученикам шестых классов школы № 10 г. Ногинска Московской области
Как-то раз после службы меня позвал настоятель. Я быстро собрал ноты в папки и, спустившись в храм, прошел в алтарь. Отец настоятель, благословив меня, сказал:
— Сегодня, Алексей Павлович, тебе надлежит потрудиться на ниве просвещения.
— Как это? — не понял я.
— Да очень просто, пойдешь в четвертую школу и проведешь там беседу с учениками шестых классов. Меня просила директор, но сегодня мне что-то нездоровится.
После этого я совсем растерялся.
— Как же я буду с ними беседовать? Это для вас, отец Евгений, просто. А для меня проще самую сложную четырехголосную партитуру переложить на трехголосную, чем провести беседу со школьниками. Они ведь ждут вас, я даже не священник. Может быть, мне с ними урок пения провести?
— Пение у них есть кому преподавать, а вот дать понятие о вере некому. Семинарию духовную ты закончил, так что, думаю, прекрасно справишься. Расскажи им что-нибудь из Священной истории.
— А что, например? — поинтересовался я.
Настоятель на минуту задумался, а потом, широко улыбнувшись, сказал:
— Расскажи им, как Давид поразил Голиафа из пращи.
Сказав это, настоятель, уже не сдерживаясь, стал прямо-таки сотрясаться от смеха. Меня всегда удивлял его смех. Смеялся он как-то молча, но при этом весь трясся, будто в нем начинала работать невидимая пружина. Теперь же, глядя на смеющегося настоятеля, я с недоумением размышлял: что же может быть смешного в убийстве, хотя бы и Голиафа. Наконец пружина внутри настоятеля стала ослабевать, и вскоре тряска совсем прекратилась. Он достал из кармана скомканный носовой платочек и стал вытирать им выступившие на глазах слезы. Видя мое недоумение, он пояснил:
— Да я, Алексей Павлович, вспомнил, как сам в первый раз попал в школу на беседу с учениками. Прихожу в класс, они смотрят на меня, оробели. Наверное, никогда настоящего священника так близко не видели. Я сам растерялся. С чего, думаю, начинать? Ну не мастер я рассказывать, и все тут. Стал им что-то о вере говорить, уж не помню что, но только вижу — заскучали мои ученики. Даже завуч, сидевшая в классе, тоже стала позевывать, а потом, сославшись на какое-то срочное дело, ушла из класса. Ученики же всем своим видом показывают, как им неинтересно меня слушать: кто уронил голову и дремлет, кто переговаривается. Кто-то жвачку жует, со скучающим видом глядя в окно. Некоторые даже бумажными шариками стали исподтишка пуляться друг в друга. Тогда я решил сменить тему и рассказать, как Давид Голиафа из пращи убил. Когда я стал рассказывать, один ученик спрашивает: "А что такое праща?". Я попытался описать это орудие на словах, но потом вдруг решил показать образно. Говорю одному ученику: "Ну-ка, сними свой ремень". Тут класс оживился. Некоторые стали посмеиваться: "Сейчас, Сема, тебе батюшка ремнем всыплет, чтобы двоек не получал". Всем стало весело.
Я взял кусок мела покрупней, вложил его в ремень и стал им размахивать, показывая, как Давид стрелял из пращи. К несчастью, мел вылетел из моей пращи — и прямо в оконное стекло, которое сразу вдребезги. Класс буквально взорвался от смеха.
Завуч, привлеченная таким шумом, сразу прибежала. Вбегает она в класс — и что же видит: я стою перед разбитым стеклом, вид бледный, растерянный, а в моих руках брючный ремень. Подходит она ко мне сбоку и шепчет на ухо: "Ремнем, батюшка, непедагогично. Мы сами разберемся и накажем как следует". Я ей шепчу в ответ: "Марья Васильевна, наказывать надо меня. Это я показывал, как Давид убил Голиафа, да немного неудачно получилось".
Вижу, как после моего пояснения, завуч сама теперь еле сдерживается от смеха. Но учителя не нам, священникам, чета, эмоции умеют скрывать. Повернула она к ученикам свое исполненное суровой решимости лицо и строго говорит: "Всё, смеяться прекращаем. Давайте поблагодарим батюшку за интересную и полезную беседу". — Поворачивается ко мне, при этом выражение лица меняется на прямо противоположное: "Спасибо вам, отец Евгений, приходите еще, когда сможете".
В этот же день я прислал в школу Николая Ивановича Лугова, и он вставил стекло. А через две недели, совсем неожиданно для меня, весь класс пришел в церковь. Они говорят: "Пойдемте, батюшка, мы вам покажем, как научились Голиафа из пращи поражать". Действительно, привели меня на школьный стадион. Там у них из фанеры огромный Голиаф вырезан. Лицо Голиафа, разрисованное красками, имело такой свирепый вид, что в него так и хотелось бросить камень. Ребята рассказали мне, что вначале у них плохо получалось метание камней, но потом они так наловчились, что теперь даже соревнования между собой устраивают. Дали мне самодельную пращу: "Попробуйте, батюшка, у вас должно неплохо получиться". Я раскрутил пращу, но у меня камень полетел в обратном направлении. Ребята довольные, смеются. Сами стали камни метать, хвалиться передо мной. После, как наигрались, я им говорю: "Пойдемте ко мне в храм чай с баранками и конфетами пить". Так мы и подружились.
— Меня, отец Евгений, вы к ним сейчас посылаете?
— Нет, те ребята уже школу закончили. Это давно было, лет семь-восемь назад. Так, что давай, Алексей Павлович, теперь твоя очередь в школе окна бить.
И отца Евгения вновь стала сотрясать невидимая пружина.
Послушание превыше поста и молитвы. Делать нечего, хочешь не хочешь, а идти надо. Я для солидности пришел в школу в подряснике. Но вид у меня и в подряснике несолидный. Борода не растет. Так, какие-то клочки непонятные, торчат во все стороны. Жена мне говорит: "Чего ты народ смешишь? Ты не священник и не монах, ты простой регент и борода тебе ни к чему", — и настояла, чтобы я брился. Хотя мне уже двадцать восемь лет, но без бороды и при моей худобе на вид мне больше двадцати не давали. Когда пришел в класс, то, как и ожидал, авторитета моя личность в глазах школьников не вызвала. Посматривают на меня, хоть и с интересом, но скептически. Я им говорю:
— Здравствуйте, ребята. Сегодня мы с вами проведем занятие по библейской истории. Тема занятий: Давид и Голиаф.
— Что-то вы на попа не похожи, — прищурившись, говорит мне мальчишка с первой парты.
— Я не священник, но я служу в церкви регентом.
— Кем-кем? — с удивлением переспрашивает парнишка.
— Регентом, — повторил я не без гордости, так как очень ценил свою должность, — я руковожу церковным хором.
— Так выходит, мы с вами петь будем? — не унимается этот вредный паренек.
— Нет, — с досадой отвечаю я, — я буду вам рассказывать про царя Давида.
— Знаем мы про Давида, — машет небрежно рукой этот парнишка, — он крутого одного завалил. Мне родители купили Библию для детей, там все написано.
— Да, — подхватил другой паренек, — клевое дело было. Прямо меж глаз ему засадил камнем, а потом голову мечом отсек, это что-то типа контрольного выстрела.
— Я тоже читал, — сказал толстый паренек с последней парты, — там вообще мокрухи много было, потом Христос пришел и сказал: "Хватит убивать, надо любить друг друга". Это Он правильно сказал, а то люди совсем оборзели, так друг друга и мочат.
— А сейчас что, не мочат? — пропищала девочка, сидевшая рядом с ним. — Вот и вы, мальчишки, только и знаете, что драться, а когда вырастете, что будете делать?
— Молчи, Надюха, кто бы уж говорил, — обиделся сосед, — вы тоже, девчонки, деретесь почем зря.
Класс загалдел, а я растерянно стоял и слушал. Потом говорю:
— Хватит вам спорить. Теперь я действительно убедился, что вы люди грамотные. Сами тогда мне подскажите, что вам рассказать?
Ребята приумолкли, а девочка попросила:
— Расскажите нам, когда вы сами впервые с Богом повстречались?
— Ну, ты, Надюха, даешь, — захохотал ее сосед, — кто же это может с Богом повстречаться?
— А вы знаете, — сказал я, — Надя, как это ни покажется вам странным, права. Каждый человек в своей жизни хоть раз, но встречается с Богом. Правда, не все эту встречу замечают. Я сам воспитывался в семье, далекой от Церкви, и потому о Боге никогда не задумывался. Слышал от учителей и родителей, что про Бога люди всё выдумали, и мне этого было достаточно. Потому, когда произошла моя первая встреча с Богом, я этого тогда не осознал разумом, но в моей душе она оставила глубокий след. И теперь я уверен, что эта встреча в моем раннем детстве повлияла на всю мою дальнейшую жизнь. Я могу вам рассказать об этой встрече, если вы будете слушать.
— Конечно, будем слушать, — закричали все, и в глазах детей я прочел неподдельное любопытство.
— Произошло это со мною, когда я был еще младше вас. Я учился в третьем классе. Главной мечтой в моей жизни была собака. Не скрою, я очень завидовал своим товарищам, имевшим собак. Но моя мама была категорически против. Все мои слезы и уговоры на нее действовали плохо. То есть никак не действовали. Правда, на моей стороне была родная тетка, мамина сестра. Тетя Зина не раз говорила маме:
— Ты неправильно воспитываешь ребенка. Нельзя в них подавлять хорошие побуждения. Просит сын собаку, значит, она ему нужна. Ему нужен друг, о ком он мог бы заботиться.
— Знаю я эти заботы. Повозится день-два, а потом матери убирай, и корми, и гуляй с собакой. Как будто мне больше делать нечего!
Но вот пришел мой день рождения — и случилось чудо. Мамин начальник подарил мне маленького щенка. Я был на седьмом небе от счастья. А мама причитала:
— Какой же вы догадливый, Петр Игнатьевич, ведь именно о таком подарке мечтал мой сын. Признайтесь же дорогой, Петр Игнатьевич, что вы обладаете телепатическими способностями.
— Да никакой здесь телепатии нет, — смущенно улыбался Петр Игнатьевич, — просто ваша сестра, Зинаида Николаевна, мне подсказала.
— Ну, спасибо, сестра, — церемонно поклонилась мама тете Зине и из-за спины Петра Игнатьевича показала ей кулак.
Щенок был презабавный: толстенький, лохматый, совсем как медвежонок, и к тому же ходил, смешно переваливаясь. Я налил ему в блюдце молочка. Щенок полакал, затем обошел всю комнату и все обнюхал. Сделал на полу лужицу. Еще немного походил, затем улегся возле моей кровати на коврик и заснул. Я быстро вытер лужицу, пока не заметила мама, и лег с ним на коврик рядом. Казалось, что никто мне не нужен на всем белом свете, кроме этого пушистого, мягкого и теплого комочка. Я его поглаживал осторожно рукой, а он иногда приподнимал свою морду и благодарно смотрел мне в глаза. Люди так смотреть не умеют. Этот доверчивый взгляд переворачивал всю мою детскую душу. "Вот существо, — говорил я себе, — которое меня понимает лучше всех на свете. Надо придумать, как его назвать". Я лежал возле щенка, пока сам не заснул.
Проснулся я утром в своей постели оттого, что меня кто-то лизнул в нос. Открываю глаза, а это мой щенок. "Вот так бы просыпаться каждое утро" — подумал я радостно, целуя моего щенка в нос.
Было воскресенье, в школу идти не надо, и я весь день мог провести со своим новым другом. Щенок оказался очень сонливым. Он просыпался только чтобы поесть и сделать лужицу, и снова засыпал в любом положении. За это я прозвал его Засоня. То, что он спал, меня не очень тревожило. Вот, думаю, отоспится хорошенько, и будем с ним играть. Я его носил весь день на руках, а он спал.
Когда на следующий день мне нужно было идти в школу, я вновь ощутил себя несчастным человеком. Мне ужасно не хотелось расставаться с Засоней. Я стоял над своим щенком в глубокой и печальной задумчивости. Засоня, даже не догадываясь о моих душевных муках, мирно посапывал во сне. Когда о чем-то очень глубоко задумываешься, то обязательно в голову придет какая-нибудь хорошая мысль. Такая мысль посетила и меня. Я решил взять Засоню с собою в школу. Между мыслью и делом у меня всегда было расстояние не больше одного шага. Потому я решительно шагнул к своему школьному ранцу, не менее решительно выложил из него все учебники и положил туда своего Засоню. "Зачем мне учебники? — размышлял я, — ведь у моей соседки по парте Ленки Заковыкиной всегда учебники в полном наборе. Она даже лишнего набирает. Как только не надорвется такой портфель тяжелый таскать?"
Придя в класс, я незаметно засунул своего щенка в парту. Тот даже не проснулся. "Спи спокойно, — шепнул я ему, — у нас сегодня всего пять уроков, а два последних — физра, и мы с тобой сбежим. Ведь когда убегаешь от чего-то, это что-то вроде физкультуры. У нас на физре только и делают, что бегают. Так не все ли равно, где бегать?"
Первый урок Засоня благополучно проспал. На перемене дежурные стали выгонять всех из класса, чтобы его проветрить. Но я так уцепился за парту, что меня можно было унести только с ней из класса и никак иначе. Дежурные Колька Семкин и Ванька Бирюков всю перемену пытались оторвать меня от парты. Сопели, кряхтели, но ничего у них не вышло. Когда прозвенел звонок, они сказали, что на следующую перемену позовут Саньку Пыжикова из четвертого класса, известного на всю начальную школу силача, и тогда посмотрят, как я смогу удержаться. "Ничего, — успокаивал я себя, — скоро мой Засоня вырастет, как рявкнет — ваш Санька от страха под парту залезет. А пока буду держаться, как могу".
— Ты чего это учебники не принес? — недовольно проворчала Ленка, когда наша учительница попросила раскрыть учебники и переписать упражнение.
— А тебе что, жалко? — огрызнулся я.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке, а елка в лесу, — при этих словах Ленка высунула язык. "Ну и противная же это девчонка, — подумал сердито я, — как бы мне поменяться с кем-нибудь местами. Кольке Семкину она нравится, вот ему и предложу. Пусть только на перемене ко мне не пристает". Но вскоре мои мысли приняли другой оборот: "Вот у меня в парте лежит живая собака, и никто в целом классе не знает, а жаль".
— Слушай, Ленка, — вдруг неожиданно прошептал я, — отгадай, кто у меня в парте лежит?
— Во-первых, не кто, а что, — назидательно поправила меня Ленка, — "кто" можно говорить только об одушевленном предмете.
— Тоже мне умница нашлась, — язвительно сказал я, — у меня как раз одушевленное и лежит.
— Лягушка! — округлив от страха глаза, чуть не вскрикнула Ленка.
— Сама ты лягушка, — засмеялся я, — у меня кто-то покрупнее.
— А кто? — уже заинтересованно спросила Ленка.
— Дед Пихто, вот кто. Сама отгадай.
— Заковыкина и Понамарев, перестаньте разговаривать, а не то я вас выведу из класса, — строго сказала Клавдия Феофановна, наша учительница.
Мы примолкли. Ленка поерзала-поерзала в нетерпении, но потом все же, не выдержав, попросила:
— Лешенька, ну пожалуйста, скажи, кто там у тебя? Я никому не скажу, честное слово.
— У меня там собака, — прошептал я.
— Врешь и не моргнешь. Ну и дурак, — обиделась Ленка.
— Не веришь? — прошептал я, — тогда сама протяни руку и пощупай.
— И пощупаю, — сказала Ленка, и полезла рукой в парту. — Что это у тебя, зимняя шапка? — сказала с ехидством она, продолжая шарить рукой. — Ой! — вдруг громко вскричала Ленка.
— Заковыкина, встать! — взвилась со своего места Клавдия Феофановна. — Что такое там случилось?
— У Понамарева собака, вот я и испугалась, — чуть не плача, сказала Ленка.
— Какая такая собака? Понамарев, встать! Что там у тебя за собака?
Я встал и молча вынул Засоню из парты. Тот уже проснулся и с любопытством вертел головой, видно, удивляясь такому множеству детей.
— Господи! — всплеснула руками учительница, — чего только не притащат в школу! Ты бы еще слона принес. Вынеси сейчас же собаку и возвращайся в класс. А завтра без родителей в школу не приходи.
Я, подавленный горем, вышел из класса. Пока нес на руках своего Засоню, он опять задремал. Я вынес его на школьный двор. Здесь в саду было одно потаенное место у забора за кучей досок. Я отнес туда своего щенка и, положив за досками, сказал: "Подожди меня, Засоня, здесь, я скоро за тобой приду".
Вернувшись в класс, я еле дождался перемены и сразу опрометью бросился во двор. За мной побежали все ученики нашего класса. Даже дежурные, которые должны были проветривать помещение, — и те устремились следом. Сердце мое захолодело, когда я увидел, что Засони на месте нет. Я стал искать рядом. Весь класс принял участие в поисках. Мы перерыли все доски. Тут к нам подошел Сережка Скудельников из третьего "Б" класса.
— Чего ищете? — спросил он.
— Щенка ищем. Вот Лешка Понамарев его здесь оставил.
— Бесполезно ищете, я сам видел, как Валерка-дурачок его взял и унес.
Мы переглянулись в недоумении между собой. Валерка когда-то начинал учиться вместе с нами. Был тихим, забитым мальчиком. Школьную программу освоить не смог и остался на второй год. Затем его перевели в специальную школу для умственно отсталых. Он иногда приходил в свою старую школу и сидел во дворе на досках, наблюдая за нашими играми издалека. С Валеркой никто не водился, считая для себя зазорным дружить с ненормальным. Его дразнили и обзывали, но он ни на кого не обижался, и потому дразнить его было неинтересно.
Однажды когда мы играли в футбол, мяч отлетел в сторону Валерки. Кто-то из мальчишек закричал ему: "Эй, Валерка, давай сюда мячик". Валерка обрадовался, схватил мячик обеими руками и побежал к нам, но тут же споткнулся и, упав, выронил мяч. "Да ты его ногой пинай", — стали кричать ребята. Валерка поднялся и неуклюже пнул мяч, так, что он полетел в обратную сторону, еще дальше от нас. Все стали кричать на него, обзывая "придурком" и другими обидными прозвищами. Но он только улыбнулся и снова побежал за мячом. Когда Валерка поднял мяч и хотел его нести обратно к нам, к нему уже подбежал Игорь Пестряков, наш голкипер, и, грубо отняв мячик, крикнул: "Пошел отсюда, полоумок". Валерка стоял, улыбался и не уходил. Тогда Пестряков развернул его за плечи в обратную сторону и пнул ногой. Все ребята засмеялись. Валерка побежал, оглянувшись, споткнулся, упал, чем еще больше рассмешил ребят. Поднявшись с земли, он, прихрамывая, снова побежал, но уже не оглядываясь. С тех пор Валерка никогда не приходил во двор школы.
— Ну, я этому дураку покажу, — угрожающе сказал Вовка Бобылев, — куда он пошел, не видел?
— Туда, в сторону железной дороги, — махнул рукой Сережка.
Мы все ринулись к железнодорожному полотну, проходившему недалеко от школы. Когда выбежали на железнодорожную насыпь, Ленка закричала:
— Вижу, вижу, вон Валерка ненормальный идет и щенок у него на руках.
Мы пригляделись — точно он.
— За мной! — крикнул воинственно Вовка, и все с улюлюканьем, как индейцы, побежали по шпалам.
Валерка обернулся и, увидев нас, тоже припустил вприпрыжку, смешно подбрасывая ноги.
— Он и бегает по-дурацки, — захохотал Вовка.
— Ничего себе, по-дурацки, — говорила запыхавшаяся Ленка, — вон как бежит, не догонишь.
— Стой, — закричали все, — остановись, Валерка, а то хуже будет.
Но тот припустил еще сильнее. Позади нас послышался протяжный гудок.
— Поезд! — закричала Ленка.
Мы все, словно горох, посыпались с дорожного полотна на крутую насыпь. Поднялись, глянули — а впереди поезда бежит наш ненормальный Валерка. Поезд гудит, а Валерка еще пуще бежит. Завизжали тормоза поезда, но тот по инерции продолжал надвигаться на Валерку. Мы в ужасе закрыли глаза. А когда открыли, то увидели, что поезд, продолжая гудеть, едет дальше.
— Ну, все, — сказал Вовка, — нет больше нашего ненормального. Перерезало его поездом вместе с собакой.
Ленка как зарыдает, а вместе с ней и мы все завыли. Промчался поезд. Смотрим, на той стороне насыпи к домам железнодорожников бежит наш Валерка со щенком на руках. Мы все как закричим:
— Ура! Ура!
И давай друг друга обнимать на радостях. Я даже на время о щенке своем забыл. Радовался, что Валерка жив остался. Но потом вспомнил о Засоне, и так мне грустно стало, что я чуть было не расплакался, да стыдно стало перед девчонками. Хотя до этого все плакали. Но одно дело все, а другое — на глазах у всех — одному. Ребята и так заметили мое состояние и стали утешать. Когда уж домой вернулся, то не выдержал и разревелся. Мама стала расспрашивать, что со мной случилось. Пришлось все рассказать без утайки. Конечно, она меня отругала за то, что взял щенка в школу, но потом ей стало жаль меня, и она сказала:
— Ладно, не плачь, сынок, я завтра в школе узнаю адрес этого мальчика, мы с тобой пойдем и заберем щенка.
На следующий день мы пошли к Валерке. Жил он в деревянном ветхом двухэтажном доме железнодорожников. Открыла нам его бабушка. Узнав, по какому мы делу, сразу разохалась и разахалась:
— Да как же так, мои миленькие, нехорошо получилось, грех-то какой. Я его вчера спрашиваю: откуда у тебя собака? А он молчит и ничего мне не говорит. Ах, батюшки, грех-то какой. Сейчас, сейчас, мои касатики, я пойду, поговорю с ним и верну вам собачку. Он ведь у меня круглая сирота, потому вы его должны простить ради Бога.
С этими словами старушка из кухни, где мы стояли, пошла в соседнюю комнату. Оттуда хорошо было слышно, как она говорит Валерке:
— Внучек, да разве так можно поступать? Это грех брать чужое. Сказано ведь в Священном Писании: "Не пожелай ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его". А ты, горемычный мой, собаку пожелал. Так ведь и собака скот, значит, это грех. Не тобой положено, не тебе и брать. Давай, давай сюда собачку, я отдам ее мальчику, а то он расстраивается, переживает. Ведь это его собачка, не наша.
Вскоре она вышла к нам, неся на руках моего любимого Засоню. Щенок, как всегда, спал. Я взял его на руки и, поблагодарив старушку, быстро пошел вслед за мамой из квартиры. Выйдя из подъезда, я оглянулся и увидел в окне Валерку. Он стоял и смотрел на нас широко раскрытыми глазами, а по щекам его текли крупные слезы. Но, увидев, что я смотрю на него, он как-то нерешительно помахал мне рукой. Что-то дрогнуло в моем сердце, и я помахал ему в ответ. И тогда он вдруг улыбнулся мне, вытер рукавом слезы и снова замахал рукой. Я поспешил вслед за мамой.
— Мама, а что такое "круглый сирота"? — спросил я у нее, когда мы уже выходили со двора.
— Это, сынок, когда у ребенка нет ни отца, ни матери.
Я еще раз оглянулся на окна Валеркиной квартиры. Он по-прежнему махал рукой. И таким он мне вдруг показался несчастным и одиноким, что в моем сознании промелькнула мысль: "А ведь это не он у меня собаку украл, а наоборот, я у него сейчас ее краду". От этой мысли я остановился как вкопанный.
— Ну, ты чего встал? Пойдем, — потянула меня мама за руку.
— Подожди мама, я сейчас быстро вернусь, — крикнул я и побежал к подъезду.
Забежав в квартиру, я столкнулся нос к носу с Валеркой, бежавшим ко мне навстречу. Он остановился, застенчиво поглядывая на меня. А потом тихо спросил:
— Можно мне еще разок погладить твою собачку?
— Бери, — сказал я, — щенок твой, а зовут его Засоня.
— Ты его отдаешь мне? — в удивлении переспросил Валерка.
— Да, он твой, — глубоко вздохнув, подтвердил я свои слова.
Глаза Валерки светились счастьем. Он смотрел на меня таким благодарным взглядом, что я подумал: "Люди так глядеть не могут, да и собаки, пожалуй, тоже". Валерка бережно взял из моих рук щенка. Признаюсь честно, что когда он забирал из моих рук Засоню, я на мгновение пожалел о своем поступке. Но только на мгновение, а потом словно гора с плеч свалилась, и я ему говорю:
— Знаешь что, Валерка, приходи к нам на школьный двор играть, вместе с Засоней, я никому не позволю тебя обижать.
Валерка молча кивнул головой, затем повернулся и, так ничего и не сказав, пошел в комнату. А я с легким сердцем вышел на улицу к встревоженной маме.
— Где твоя собака? — спросила она.
— Я отдал ее Валерке, ведь у него нет родителей, а у меня есть и папа, и ты, мама, — сказал я, беря ее за руку.
Мать остановилась и внимательно поглядела на меня, а потом вдруг порывисто обняла и, поцеловав, сказала:
— Сегодня ты совершил очень важный в твоей жизни поступок, сынок, и я тобой горжусь.
Закончив такими словами свой рассказ, я обвел взглядом класс. На меня смотрели широко открытые глаза притихших детей.
— Вот именно тогда я впервые и повстречал Бога. Он невидимо стоял рядом со мной и Валеркой. Но я запомнил, как Валеркина бабушка стояла и, крестясь на образа, в умилении шептала: "Господь с вами, детки мои".
Через два дня мы со всем классом пришли в нашу церковь, где я им рассказывал об устройстве православного храма. Из алтаря вышел настоятель, и я стал детей подводить к нему на благословение, уча, как нужно складывать для этого руки.
— Сколько же ты стекол перебил в школе? — спросил удивленный отец Евгений.
— Все стекла пока целы, — заверил я его.
— Ну и ну! О чем же ты им говорил?
— Я им про щенка рассказывал.
— Где это в Священном Писании о щенке говорится? Ну, ты, брат, даешь. Мне так, например, легче стекла в школе бить, чем про щенков рассказывать.
При этих его словах снова исправно заработала пружина.
Читайте другие рассказы протоиерея Николая Агафонова:
Протоиерей Николай Агафонов - клирик Самарской епархии, член Союза писателей России, лауреат всероссийских литературных премий "Хрустальная роза Виктора Розова" за 2005 год и "Святого благоверного князя Александра Невского" за 2007 год, автор нескольких сборников рассказов и двух исторических романов.
Фото Soggydan Benenovitch
