Павел Флоренский: искатель Истины

Имя отца Павла Флоренского массово стало известным на рубеже 1980–1990-х годов, когда в отечественную культуру начали возвращаться забытые имена, но многие знали о нем еще со второй половины 1960-х — 1970-х. Именно тогда его труды не только распространялись в самиздате, но и начали постепенно публиковаться как в СССР, так и за рубежом. Чем же объяснить его популярность, учитывая, что отец Павел был не единственным священником-ученым и уж тем более не единственным священником, замученным в годы репрессий?

Я думаю, тут сыграло роль несколько обстоятельств.

Во-первых, Флоренский не просто ученый, но ученый-энциклопедист. Кроме того, он успешно работал и приобрел большой авторитет в инженерно-технической сфере в 1920-1930-е годы, уже будучи священником, а также известным религиозным философом и богословом. Это довольно редкое сочетание, и ситуация отца Павла в этом отношении уникальна.

Во-вторых, в 1920-е годы был весьма высок его авторитет, как искусствоведа и теоретика искусства. Именно публикация его искусствоведческих работ, в особенности связанных с иконописью, после десятилетий забвения вызвала наибольший резонанс.

В-третьих, следует учесть огромное обаяние самой личности отца Павла, бросающееся в глаза даже на столь богатом яркими индивидуальностями фоне Серебряного века русской культуры. О масштабе его личности согласно свидетельствуют мемуаристы, да и сами мы легко можем его почувствовать, окунувшись в сохранившиеся тексты.

Наконец, в-четвертых, его семье чудесным образом удалось сохранить богатейший архив, который и до сих пор еще не вполне освоен исследователями и не целиком опубликован. Постепенная публикация имеющихся в нем материалов поддерживала и продолжает поддерживать интерес к наследию, жизни и мысли Флоренского.

Хотя в церковной среде не существует единства мнений по поводу богословских воззрений священника Павла Флоренского, его труды, во всяком случае, сохраняют безусловный интерес в контексте проблем христианской миссии. Сам отец Павел называл это «положительной апологетикой»: обратите внимание на его работы «Догматизм и догматика» (1906) и «Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания» (1921). Он не столько защищал христианскую веру и Церковь от нападок, сколько старался сделать их истинность, их красоту, глубину и цельность видимыми и неотразимо притягательными. Он стремился помочь всем нам излечиться от слепоты и равнодушия к реальности горнего. Именно в этом ключе и следует воспринимать его самое известное апологетическое произведение, «Столп и утверждение Истины», которое создавалось в годы первой русской революции (первоначальная версия была завершена к 1908, а окончательная издана в конце 1913), еще до принятия священного сана. Надо заметить, что для этого времени — конца XIX и начала XX веков — характерно массовое недоверие образованных людей к Церкви и ее учению. Именно к таким людям — позитивистского склада, рационально мыслящим, воспринимающим светскую науку как безусловный и последний авторитет — и обращена книга отца Павла. Для разговора с такими людьми он нашел наиболее подходящий язык, он сумел разрушить изнутри интеллигентский стереотип, согласно которому православное вероучение не заслуживает серьезного отношения со стороны современного образованного человека. Именно благодаря этой книге многие современники Флоренского пришли в Церковь. И не только они — и в наши дни есть те, для кого «Столп и утверждение Истины» становится дверью в Православие.

Но это — если воспринимать «Столп и утверждение Истины» именно как апологетическое сочинение. Если же рассматривать его в строго догматическом ключе, то оно содержит ряд спорных моментов. Поскольку я философ, а не богослов, то не рискну вдаваться в богословский разбор сочинения Флоренского — подчеркну лишь еще раз мысль, что оно в свое время сыграло, да и продолжает играть положительную роль, приводя к вере очень сложную с миссионерской точки зрения аудиторию.

Именно с такой позиции я и советую рассматривать не только «Столп и утверждение Истины», но и другие работы отца Павла — в том числе, широко известные «Мнимости в геометрии» (1922) и «Иконостас» (1919–1922). Не стоит искать в них догматически выверенного изложения богословских истин, равно как и оценивать их с точки зрения строгого применения современных научных теорий. Эти работы интересны прежде всего в контексте основного хода мысли самого отца Павла, это кусочки целостного апологетического проекта — то есть его попытки осмыслить весь мир как единую сеть указаний на истину Православия. Важно не то, насколько парадоксальны выводы отца Павла, насколько прав он или неправ в каких-то частностях. Главное, что мы можем почерпнуть из его работ — это живой и конкретный пример того, насколько органично глубина интеллектуального исследования может сочетаться с приверженностью православной вере.

И еще: меньше всего следует рассматривать отца Павла Флоренского как популяризатора, умеющего говорить простым языком о сложных вещах. Напротив, он говорит нарочито сложным языком, языком не всякому доступным. Чтобы его понять, требуется достаточно высокий уровень культуры, но главное — сочувственное усилие мысли читателя. Тот же «Столп и утверждение Истины» — очень сложная, многоплановая и неоднозначная книга. Однако именно благодаря этому она открыла путь серьезному отношению к Православию для многих интеллектуалов.

В этой связи возникает вопрос, какие же произведения отца Павла можно было бы без сомнений рекомендовать любому современному читателю? Я думаю, это, прежде всего, его воспоминания «Детям моим» (1916–1925). Они дают замечательный пример внимательного и любовного вглядывания, как в мир природы, так и в мир человеческих отношений. В них очень ярко рассказана история обращения самого отца Павла к вере. Это интересный и поучительный опыт духовной автобиографии.

Затем я бы рекомендовал письма, которые отец Павел писал из сталинских лагерей своим детям (1933–1937). Он не просто делился с близкими какими-то своими переживаниями и мыслями. Он говорил с каждым из детей отдельно, причем именно о том, что этому ребенку было важно и интересно в тот момент, с учетом его возраста и состояния души. Это не только свидетельство мужества, отказа от эгоистической сосредоточенности на себе, способности видеть и чувствовать другого человека и его нужды, но и энциклопедия жизненной мудрости.

А еще я всем советую прочитать воспоминания об отце Павле Флоренском Сергея Иосифовича Фуделя. Это не только книга «Начало познания Церкви», изданная впервые в Париже в 1972 году. Это и многочисленные посвященные отцу Павлу фрагменты, которые рассыпаны по его книгам «Воспоминания» и «У стен Церкви». Быть может, это самое точное и верное из того, что написано об отце Павле.

Владислав Шапошников,

кандидат философских наук, зав. кафедрой философии естественных факультетов философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова

Об отце Павле Флоренском

Сергей Фудель, «Начало познания Церкви»

Когда Флоренский преодолевает присущую иногда и ему «богословскую математику», он перестает быть профессором богословия и становится учителем жизни.

Я помню, что в молодости, когда мы читали его книгу, мы ничего не понимали в ее учености, но чувствовали, что вышли из леса цитат, обязательных для всех богословских книг, хотя его книга тоже была полна цитатами, что, несмотря на явную современность автора, мы уже вышли вместе с ним не только из пестрого зала религиозно-философских собраний, столь распространенных в те дни, но даже из мансарды Достоевского, где его юноши спорят о Боге. Здесь уже никаких споров не было. Понятая в своем страдании и любви, эта книга читалась как запись об уже осуществленной жизни в Боге, доказанной великой тишиной навсегда обрадованного ума. Ум наконец нашел свою потерянную родину — дом Отчий! — то теплейшее место, где должно быть его стояние перед Богом. Мысль оказалась живущей в клети сердца, где в углу, перед иконою Спаса, горит лампада Утешителя. В этой клети не было ничего «от мира», но в то же время мысль, восходя на крест воцерковления, охватывала здесь все благое, что было в мире, в истории, как свое, как принадлежащее Богу — Творцу и твари и мысли.

Нам через эту книгу сделалось понятно, что борьба за крест в истории есть борьба не только за личное спасение всего себя, то есть тем самым и своего разума, но и борьба за любимую землю человечества.

Сергей Фудель, «Воспоминания»

Его ряса казалась не рясой, а какой-то древневосточной одеждой. Его голос в личной беседе звучал из давно забытых веков религиозной достоверности и силы. То, что он писал, и то, как он писал, давало не такие слова, по которым мысль прокатится, как по арбузным семечкам, и забудет, а какие-то озаренные предметы. Пусть кое-что из того, что он написал, было недозрело. Главная его заслуга заключалась в том, что, овладев всем вооружением современной ему научной и религиозно-философской мысли, он вдруг как-то так повернул эту великую махину, что оказалось — она стоит покорно и радостно перед давно открытой дверью богопознания. Этот «поворот» есть воцерковление мысли, возвращение запуганной, сбитой с толку и обедневшей в пустынях семинарии религиозной мысли к сокровищам благодатного Знания. Это не «научное доказательство бытия Божия» и не рационалистическая попытка «примирить религию с наукой», а какое-то отведение всей науки на ее высочайшее место — под звездное небо религиозного познания. «Доказать» научно, в смысле рационалистическом, бытие Божие нельзя, и «примирять» тоже ничего не надо. Надо как раз обратное: надо, чтобы наука «доказала» самое себя, надо заставить науку сделать еще один, и дерзновенный, шаг вперед и дать ей самой увидеть открывшиеся для нее вечные горизонты.

Казалось, что еще немного — и ботаника, и математика, и физика заговорят человеку ангельскими языками, словами, свойственными именно этим точным наукам, но проросшими в Вечность и омытыми там от Нетленного Источника.

Я не знаю, так ли это будет, т. е. пойдет ли религиозная мысль когда-нибудь по его пути, или эта новая наука будет только в Царстве Божием, но свое дело он сделал.