«Ощущая себя ничтожеством, лучше не станешь»: что я понял за годы в Церкви

Мне 56 лет, из них почти 30 я в Церкви. Я регулярно исповедуюсь, мне есть в чем каяться, я понимаю, в чем грешен, но...

Но ни разу боль моей души, масштаб моего раскаяния не сравнились с тем, как случилось у меня однажды. Очень давно. Впервые в жизни.

Было мне тогда пять лет, дело происходило на даче детского сада, и согрешил я ужасно: на прогулке залез в огромную лужу, и там грязью засосало мой левый сандалик. Из лужи я вышел уже полубосым. И подвергся осуждению воспитательницы (которая, видимо, вообразила, как мои родители потребуют с нее стоимость новых сандалий).

Как я страдал! Я даже не плакал, это горе было сильнее слез! Я не спал после этого всю ночь (ну или мне так показалось). Я ощущал всю свою мерзость, всю гниль своей натуры, я понимал, что нет на Земле (да что там на Земле, во всей Вселенной) никого хуже меня.

Спустя несколько дней боль притупилась, но случай этот я не забыл.

В первый свой год после крещения я поражался своей толстокожести, тому, что не могу по-настоящему покаяться в своих грехах — то есть что по их поводу не испытываю особо сильных чувств. А ведь передо мной были такие примеры! То есть женщины, стоявшие впереди меня в очереди на исповедь. Некоторые так рыдали, оказавшись у аналоя! И я понимал, что вот это настоящая вера, что мне до этого как до Луны.

Однажды я поделился с духовником своими самокопаниями. «Знаете, Виталий, — ответил он мне, — бывает раскаяние острое, а бывает глубокое. То, что Вы видели, это острое. Сильные эмоции, которые быстро проходят. А глубокое покаяние вообще может не сопровождаться эмоциями. Но оно настолько глубокое, насколько человек отважился жить по-новому, насколько всерьез он сопротивляется греху». Это, конечно, не дословно, но вполне передает суть сказанного.

Я далеко не сразу понял смысл его слов, но теперь, кажется, понимаю. Подлинное покаяние — это метанойя, перемена ума, если переводить с греческого. Но чтобы ум действительно переменился, он не должен быть парализован. А острые эмоции именно это и делают — парализуют. От того, что ты ощущаешь себя хуже всех, ощущаешь ничтожеством, ты ведь лучше все равно не станешь. И никому рядом с тобой тоже от этого лучше не станет. И Богу, наверное, такое наше самобичевание радости не доставляет.

Невозможно покаяние без трезвого понимания, что на самом деле хорошо, а что плохо. Иначе говоря, оно невозможно без правильной иерархии ценностей. Для меня, пятилетнего, утрата сандалика была чудовищной виной. Любой вменяемый взрослый человек понимает, что тут вообще никакой вины нет. Но я-то этого не знал! И занимался самоедством — абсолютно бесплодным.

В чем разница между раскаянием и покаянием? В том, что раскаяние может стать ступенью к покаянию, но может и не стать. Бывает (и нередко!) так, что, раскаиваясь, человек ставит на себе крест, он уже ни на что не надеется и ни к чему не стремится, он душит свою волю своими же негативными эмоциями. А когда человек не просто раскаивается, а кается — его ум направлен не в прошлое, а в будущее. В будущее, где грех уже преодолен.

А как же совесть, спросите вы? Ведь ее голос неприятен, муки совести — это именно муки, а не наслаждение! А я отвечу, что муки человеку может доставлять не только совесть. Есть внутри нас голоса, очень на нее похожие, но на самом деле совсем иные.

В лучшем случае это вполне понятные механизмы психики, связанные с социальным поведением. Стыд, например. Стыд — это же просто сигнал: ты нарушаешь принятые в обществе нормы, твой рейтинг понизился, к тебе стали хуже относиться, а значит, ты в опасности! Срочно сделай что-то, чтобы восстановить статус кво! Там, где нет общества (ну или где нет тех людей, чье мнение учитывается), человек не испытывает стыда. В городе было бы стыдно справить естественную нужду на улице. Но в глухом лесу это ничуть не стыдно.

В худшем случае — это вообще голоса бесов, внушающих человеку столь мощное, столь беспросветное чувство вины, чувство ненависти к себе, что он лезет в петлю.

Значит, надо уметь отличать голос совести от прочих голосов. Отличие вполне понятное: совесть не только обличает грех, но и дает понять, как с этим грехом справиться, разворачивает в уме программу действий, подсказывает выход. Совесть не глушит ум бурей эмоций, не ввергает в отчаяние. Совесть не переворачивает вверх ногами систему ценностей и не заставляет переживать из-за чепухи. Из-за сандалика.

Ну а христианину совесть говорит еще и о том, что есть таинство исповеди — самое сильнодействующее средство. Потому что действовать будет Бог.