писатель, блогер, отец, который делится со своей аудиторией родительским опытом
Видимо, я уже никогда не смогу объяснить Артёму, почему у меня щемит где-то под сердцем. Для него это двор и двор. Там детская площадка, папина машина и…всё, пожалуй. Как ему понять про дворы моего детства?
Начать с белья.
Оно ведь там сушилось. И мы время от времени с разгону влетали в белоснежные простыни чумазыми мордочками, и баба Зина по-следаковски пристрастно сличала отпечаток с оригиналами.
Баба Зина, молодая еще женщина чуть за пятьдесят, часто на нас кричала, поэтому была «бабой», а тетя Тоня, разменявшая восьмой десяток, раздавала нам конфеты, поэтому была «тетей».
Бабушки на лавочках. Наши бабушки. Сидели там, как судьи на фигурном катании, и оценивали наши кульбиты: «Смотри, Тимофеевна, как твой знатно шандарахнулся». А дедушки лупили по столу костяшками и так смачно вопили «рыба!», что у меня сводило живот от голода.
В Москве тогда еще росли деревья. У нас перед домом их даже хватало на детский лес. Мы так и отпрашивались у родителей: «Мы сбегаем с ребятами в лес, ладно?»
Футбольный мяч в окно.
Сам не исполнял, но присутствовал. Однажды старшие ребята запулили его к Сафроновым с первого этажа. Их окно было открыто, семья обедала. Как рассказывала потом Сафронова младшая, папашка на чем свет стоит костерил материн борщ, когда в его тарелку плюхнулся мяч. Пока отец семейства снимал с ушей капусту, согнувшуюся в хохоте мать разгибали трое.
И, конечно, посреди двора торчал наш собственный ручной горбатый «Запорожец».
К нему из соседней школы даже водили уроки труда. С ним не экспериментировал только ленивый. В какой-то момент он стал напоминать машину времени из «Назад в будущее».
А уж сколько стены в лифте перевидали Ромео и Джульетт, вам и не снилось, и «Маша» в «Маша плюс Ваня» вдруг исправлялась на «Катю», а потом плюс и вовсе заменялся на минус.
Когда опускались сумерки, из окон раздавались угрозы, причитания, мольбы. Загнать нас домой было невозможно. Только запахом. Об этом знали наши бабушки, вернувшиеся со своих лавочек и начинавшие кашеварить. Над двором скоро повисали трассирующие ароматы — чего-то жизнеутверждающе-мясного, добродушно-мучного или — запрещенный прием! — жареной картошки с луком.
Мы водили носами, как мышонок Реми в «Рататуе», и сомнабулически расходились по подъездам с закрытыми глазами
