Исповедь в это воскресенье прошла оперативно, организованно и быстро. От этого и освободился раньше времени, еще до «Отче наш». Ушел в алтарь, собираясь присесть, чтоб разгрузить гудящую поясницу.
Еще епитрахиль снять не успел, как пономарь, пробегающий мимо, сообщил, что какая-то опоздавшая бабушка дожидается возле аналоя.
Взял с престола Евангелие, крест и вернулся в народ. Никого. У аналоя, чуть поодаль, стоят спокойно и молятся прихожане, дожидаются причастия, те, кто послабее, вдоль стеночки на лавку уселись, никого не трогают и ничего не просят.
Ушел обратно. Только снял епитрахиль, другой пономарь:
— Батюшка, там бабушка на исповедь просит.
Снова вышел в люди, всё та же картина: бабушки хоть и есть, да уже раскаявшиеся, добрые и смиренные, батюшек беспокоить и не собирались. Посмотрел на всех внимательно и вернулся назад.
Уселся в пономарке на скамеечку, а тут опять с тем же известием уже третий наш помощник…
— Не стыдно, — говорю, — над батюшками издеваться?
— Нет, — отвечает, краснея, мальчишка и, показывая на приоткрытую дверь, добавляет: — Вон стоит.
Выглядываем оба из алтаря — никого…
— Батюшка, только что была… честное пионерское!
Не стал ругаться, хвостиком махнул и уплыл на свою скамеечку.
Только дыхание перевел, гудящую поясницу стало отпускать, стук в дверь правого придела — на пороге наш храмовый дежурный Володя:
— Отец Давид, там бабушка пришла на исповедь, уж больно настойчиво вас просит.
— И ты, Брут? — умирающим голосом отозвался я, но все же препираться не стал, взял Евангелие, крест, надел епитрахиль, выхожу и вижу: у аналоя на стуле сидит спокойненько наша согбенная старушка раба Божия Любовь, а рядом караулит другая, тоже старушка, только помоложе и не согбенная Нина Петровна.
— Батюшка, я ее поймала! — сказала Нина Петровна, тяжело дыша. — А то она никак с вами не совпадает, слава Богу, встретились.
Бабушка Люба — замечательная женщина, по возрасту уже почти святая, передвигаться быстро она никак не может, ходит аккуратненько, опираясь на костыль. Исповедь ее я, конечно же, принял, но до сих пор тайна мерцающей старушки для меня осталась непостижимой.
