НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ

К вере меня привел случай. По первому образованию я физик. Поработав года четыре по специальности, я потерял интерес к профессии и пошел учиться в Академию художеств на факультет истории искусств.

Моей темой была монументальная монгольская архитектура. Однажды мы были в экспедиции в Полоцке, и я зашел в Спасо-Преображенский собор. И тут на меня накатило. Постояв какое-то время на службе, я совершенно отчетливо понял и почувствовал, что Он есть. Какой радостью меня обдало это внезапно обретенное знание! Мне, как в детстве, захотелось бегать, прыгать, кричать от счастья ! И местные бабульки, которые шли из храма, уже не казались мне чужими. Я даже подумал: «Вот теперь, бабки, у вас нет от меня секрета!»…

Я пришел к Богу не от какой-то беды. У меня и до того была счастливая жизнь, чудные друзья, замечательный брак, хорошая работа! Сейчас, оглядываясь на самого себя до Церкви, я спрашиваю — а чем такой человек плох? Он честно трудится, воспитывает детей, культурно отдыхает. Разве его жизнь неполна? Понять это можно только тогда, когда жизнь действительно становится полной. Слепой от рождения не представляет меры своего несчастья. Разве только временами, натыкаясь на препятствия и набивая шишки, он смутно догадывается, что чего-то недостает для нормальной жизни. Думаю, всякая живая душа должна тосковать о Боге. Тосковал ли я? Не знаю. Только, если бы не тосковал, не брал бы, наверное, пять абонементов в филармонию, едва успевая на все концерты. А что было делать в 70-е годы, как не спасаться искусством от общего идиотизма! Кто-то запивал, но меня это, к счастью, миновало. Думаю, несмотря на внешнее благополучие моей жизни, кризис все же был неизбежен. Как у Счастливцева из пьесы Островского, который приехал к родственникам, а после рассказывал, как там хорошо живут, сытно едят и много спят: «Я было поправился и толстеть уже стал, да вдруг как-то за обедом приходит в голову мысль: а не удавиться ли мне?»…

В следующем году мы копали там же, в Полоцке, и я решил подойти к местному священнику, чтобы задать вопрос о крещении. «А вы не боитесь около меня идти?» — спросил он. Это были 70-е годы, он шел по улице в подряснике. «Нет, не боюсь», — ответил я. «Торопиться нельзя», — сказал он и дал мне богословские книжки — подготовиться. Каждый день, пока не начинались работы, я вылезал из палатки и читал. Книги были для меня трудны, но мил сам по себе факт, что я читаю такой текст… Спустя какое-то время я попал к отцу Александру Меню, который меня оглашал и, наконец, крестил. Это произошло у Зои Масленниковой, которая снимала дачу специально для бесед после службы. Меня и крестили там, на веранде. А в Ленинграде отец Александр посоветовал мне ходить к приснопамятному Василию Лесняку, которого все мы очень любили.

Часто люди сетуют, как много в храмах народа, какие очереди на исповедь, жалуются, что батюшки вечно заняты, и к ним не подступиться. Но ты ведь ждешь настолько важного, хорошего, серьезного, что невозможно получить это просто по заказу, как в универмаге, где вышколенные продавцы сразу же выбегают к тебе навстречу. Нужно набраться терпения. Если ты хочешь переменить свою жизнь, понять что-то главное — найдешь способ прийти еще раз, найти, дождаться… Помню, как когда-то придумывал себе командировки — в Киев, в Москву, чтобы побыть в лавре! Тут уже не считаешь грошовых своих минут, своего «драгоценного» самолюбия — посмотрели на тебя или нет, ответили тебе с первого раза или со второго, а хочешь только стоять и слушать!..

Итак, я воспользовался советом и стал ходить в Шуваловский храм, к отцу Василию. Там у него возникла замечательная община. Для меня стало еще одним доказательством бытия Бога, что мы, такие разные, собрались вместе. Доктор математики, архитектор, лифтерша, полубомж… Встречались обычно у нас дома. Еще ходили в больницу: помогали в отделениях, выполняли санитарную работу. Я чувствовал, как это нужно и важно. Думалось порой: «Вот не пришел бы я, она бы здесь так и лежала — мокрая». Происходило это, в основном, по вечерам после работы. Но усталости не было: служение не отнимало, а давало силы..

Постепенно стало ясно, что наша община должна стать приходом. И я пошел к батюшке с тем, что словами сказать боялся, в чем еле сам себе признался, — с желанием стать священником. Думал, если он сейчас прогонит, то все оставлю, как есть. Но батюшка сказал — «да». Я предполагал, что назначат в тюрьму или в больницу. Казалось, это и есть наша стезя. А отец Василий говорит: «В Карелию».

Что за Карелия такая? Где? Пришел домой, рассказал жене. Посмотрели на карте… и решили ехать. Приехали — а там служить негде, жить негде, но вдохновения у нас хоть отбавляй! Там, в Карелии, меня и рукоположили.

В первое время было так чудно… помню, приезжали в Санкт-Петербург как за границу, где люди ходят в чистой обуви, где не надо топить печку и носить воду из колодца. Ужасно вспоминать, как все здесь было неуклюже и неумело. Нам дали крохотное помещение, бывшую насосную станцию — 6 на 6 метров. Некому было петь и читать, но радость начала служения перекрывала все неудобства. Собрался замечательный народ, к тому же не оставляли друзья из Петербурга, приезжая почти каждые выходные. Пусть людей в приходе — раз-два и обчелся, пусть это все, в основном, пожилые люди да дети, но вдруг оказалось, что вместе мы — Церковь! Это удивительно и особо явственно ощущается на таком вот пустом месте — Церковь живет присутствием и деятельностью не только людей.

Помню, один мальчишка-пятиклассник спросил, как я у них оказался, а я ответил, что сначала речь шла о моем назначении в Медвежегорск. И вдруг он так возмутился: «Как! Это Вы были бы сейчас в Медвежегорске, а я бы тут загнивал!» И еще одна картинка врезалась мне в память. Вечер после службы, в храме полумрак, никого. Одна наша прихожанка, обычная церковная бабулечка трет какие-то подсвечники, я поправляю икону на аналое. И вдруг она оборачивается и тихо так говорит: «Отец Лев, а ведь это… настоящая жизнь, самая что ни на есть настоящая!» И я отчетливо понял, что она имеет в виду…