Про Санкт-Петербургский общественный благотворительный фонд «Родительский мост» я узнала случайно: в троллейбусе были развешаны неброские информационные листы.
Запомнилось, что это что-то хорошее и правильное, помогающее детям найти родителей.
Беглый просмотр сайта http://www.rodmost.ru добавил впечатлений. Как оказалось, фонд начал работу в 1985 году как движение единомышленников: петербургских родителей, усыновителей, опекунов, которые отстаивали право каждого брошенного ребенка на жизнь, развитие и семью. Фонд начал работу еще тогда, когда взять под опеку или усыновить ребенка с отклонениями в развитии было практически невозможно. Благодаря ему многие дети обрели семьи и выжили.
Можно ли усыновить ребенка из жалости и что делать, если передумал? Для чего создаются и на что существуют фонды, подобные «Родительскому мосту», если есть государственные структуры? Обязательно ли быть верующим, чтобы правильно сориентировать приемного родителя? В чем состоит подготовка приемных семей и нужна ли она вообще? На эти и многие другие темы я решила поговорить с президентом фонда Мариной Левиной — мамой 11 детей, старшие из которых работают вместе с ней, а младшей всего три года, и кто из них кровный, а кто приемный, говорить в их семье не принято.
Чтобы ребенок не стал «таблеткой»
— Марина Юрьевна, чем занимается «Родительский мост» и чем отличается от аналогичных государственных учреждений?
— Мы занимаемся подготовкой и сопровождением будущих усыновителей и опекунов, а также помогаем семьям с кровными и приемными детьми в кризисных ситуациях.
Когда первые петербургские семьи в конце 1980-х — начале 1990-х годов усыновляли детей, никто не задумывался, что будущим родителям может потребоваться какая-то дополнительная помощь, а тем более подготовка. Но проблемы, с которыми мы сталкивались, оказывались схожими. Наша организация тогда представляла собой объединение родителей, которые поддерживали друг друга. Тогда же мы познакомились с опытом специалистов из негосударственных служб помощи семьям из Англии и Голландии и узнали, что в Европе каждая такая семья проходит процедуру подготовки и сопровождается специалистами. Именно это помогает избежать отказов от детей в будущем.
Уже в 1996 году мы зарегистрировались как профессиональная служба подготовки и сопровождения семей, а затем как служба помощи семьям в кризисных ситуациях.
Для меня, как для руководителя, очень важно, что мы все время ищем новые методы работы, повышаем квалификацию сотрудников Фонда, совершенствуем программу обучения и методы работы с семьями, преследуя единственную цель — обеспечение приемному ребенку максимально комфортных условий жизни и развития в семье.
Каждый случай требует индивидуального подхода, долгосрочного профессионального сопровождения, в этом одно из отличий нашей работы. Конечно, мы всегда сотрудничаем с государственными и муниципальными службами: объединяя усилия, можно сделать больше.
— Насколько обязательна подготовка приемных родителей?
— Почти во всех странах пришли к обязательному обучению усыновителей и опекунов. Более того, за рубежом государство пользуется услугами общественных организаций, оплачивая их работу на основе конкурсов, обращая при этом внимание и на качество услуг, и на результаты работы. В России мы только в начале этого пути. Сегодня и у нас рассматривается вопрос о том, чтобы будущие родители обязательно проходили подготовку и сопровождались после размещения ребенка. Наш Фонд инициировал создание межрегиональной рабочей группы по разработке стандартов профессиональной деятельности в области семейного устройства детей. Стандарты — это описание процесса работы с семьей, они помогают оценить качество работы специалистов.
— А чем подготовка отличается от обучения?
— Подготовка — это индивидуальная терапевтическая работа с семьей. Иногда она длится два-три месяца, иногда растягивается на год-два. Только та семья, в которой родители осознают свою мотивацию, пережили личностные или семейные кризисы, а другие дети не находятся в состоянии возрастных переживаний или конфликта с родителями и готовы принять сестру или брата, — готова к усыновлению или опеке. И такую семью дальше уже можно обучать.
— На практике тех, кто решается на усыновление, немного, и они должны еще два года готовиться. Не «отпадут» ли эти немногие в процессе такой подготовки?
— Безусловно, «отпадут». И слава Богу. Если семья не готова, то размещение в нее ребенка может привести к неминуемым разрушениям: рушится брак, старшие дети уходят из дома, случаются болезни и даже смерти.
— И такие случаи действительно бывают?
— Увы, их очень много. Эти семьи не были готовы к принятию ребенка, их решение было просто эмоциональное. Причем здесь проблемы не от бедности, такие семьи могут быть вполне благополучными. Здесь другое. Например, потенциальный родитель говорит: «Я беру ребенка как возможность реализоваться». Это типичный случай бывших топ-менеджеров, утративших значимую работу. Для того чтобы себя поддержать, люди усыновляют ребенка. Найдя другую работу или как-то иначе пережив кризис, они начинают задумываться, нужен ли им приемный ребенок вообще. В таких ситуациях ребенок — просто «таблетка». Другой случай — усыновление «в пару к своему ребенку». Такие родители могут питать самые разные иллюзии, например: «У меня родится малыш, я возьму ребенка постарше, и он обязательно будет за ним ухаживать, и всем нам будет хорошо».
Бывает, что решение взять ребенка связано с утратами: несостоявшийся брак, потеря кого-то из родственников. Очень часто детей усыновляют из-за утраты самолюбия: сильную обиду человек переживает тяжелее, чем смерть близкого человека.
Но ребенок не может быть лекарством, выходом из ситуации, возможностью улучшить материальное состояние или решить жилищные проблемы. Он вообще не может быть средством, в том числе средством решения психологических проблем.
Брать или не брать?
— А какие причины могут привести к здоровому решению о принятии ребенка в семью?
— Любой терапевт, целитель, хороший психолог — всегда раненый. Это значит, что у него был собственный позитивно прожитый опыт, который он осознал, и хотел бы поддержать других в подобной ситуации. Это можно сказать и об усыновителях. Такой человек уже понимает, как устроен мир, как устроен он сам. Он осознает, что все, что он делает, направлено на ребенка. Он готов, в силу своей целостности, понять и принять любое поведение ребенка, в том числе и его нелюбовь. Вообще, кто сказал, что приемный ребенок (как и кровный) обязательно должен любить родителей? Это совершенно не так.
— Но таких, как Вы говорите, «целостных» людей — единицы. Насколько я знаю, Вы сами начали брать в свою семью детей, будучи довольно молодой, и вряд ли были такой зрелой, как описываете. Вы же не можете сказать, что все дети, которые выросли в Вашей семье, — плоды Вашей эмоциональной ошибки?
— Нет, конечно. Это было сделано осознанно. Мой личный жизненный травматический опыт развернулся для меня в позитив. Вот так резко — и в другую сторону. Я росла в семье, в которой была «отвергающая мама» (есть такой психологический тип), теперь я это понимаю. У меня ушло тридцать лет на то, чтобы ее полюбить. Либо человек такие вещи осознает — и тогда не использует ребенка, а развивается; либо ребенок становится для него бесконечной таблеткой от депрессии.
Мы с мужем, еще будучи совсем молодыми, попали в Дом ребенка, там увидели малыша, который сильно болел и мог умереть, решили его усыновить. С этого все началось. Через какое-то время появился «Родительский мост». Именно такая последовательность.
— То есть толчком может быть все, что угодно: жалость, комплексы, детские травмы. Но главное ведь не повод, а его осознание?
— Да, толчком может быть всё что угодно. Например, человек попал в больницу, а на соседней койке мать отказалась от ребенка. У нас был случай: молодая пара сидела дома на подоконнике, мимо их окна проходил алкоголик и подал им младенца. Все его тело было в ранках от потушенных окурков. И они его взяли. Это судьба, это провидение, это путь этих молодых людей, это путь ребенка. Но, даже приняв такое решение, очень важно пройти подготовку. Чтобы осмыслить это решение. Прохожий дал им ребенка, а у них возникло желание понять, почему он к ним попал. Они задумались и на этом этапе начали ходить к нам.
Долой стереотипы
— Часто встречается ситуация, когда семья живет без детей много лет. Правилен ли посыл страдающих родителей: «Своих у нас нет, усыновим чужого»?
— Первое, с чем мы работаем в таких парах, это вопрос: почему бездетная женщина страдает? Что лежит в основе этого страдания: ей обидно, что она не такая, как все; ей страшно потерять мужа; она чувствует себя неполноценной? Бесплодие и для женщины, и для мужчины — несчастье, которое переживается годами. Но можно помочь принять себя таким, как есть: «Я не могу иметь детей, но я могу это пережить. Только нужно понять, что делать дальше». Не обязательно всем мужчинам и женщинам иметь детей. Может быть, у них свой путь, например, они реализуются как профессионалы.
У нас есть замечательный специалист-психотерапевт, которая одновременно работает в детском хосписе и в отделении реанимации в больнице. У нее нет детей. И это не из-за каких-то проблем: она красивая, умная, неплохо зарабатывающая женщина. Но вся ее жизнь была посвящена детям, которые умирали. Мы очень редко берем на работу специалистов, у которых нет собственных детей. Но этот случай стал исключением, потому что эта женщина — мать всем этим детям. Она знает, что такое материнство. У нее особое предназначение. Вот и возникает вопрос: может быть, так надо, что своих детей у нее нет?
Не должно быть стереотипа: в каждой семье — по ребенку. Пускай этот вопрос решает сама семья. Есть браки, в которых нет места детям. Мы показываем таким родителям, что у них есть выбор: либо раздвинуть свои связи внутри семьи, освободив место для ребенка, либо, если они не хотят этого делать, остаться такой симбиотической связью без детей. Некоторые люди настолько целостно живут в браке, что для ребенка просто нет места ни в их быту, ни в их сердцах, ни в их отношениях. Можно очень долго рассуждать, хорошо это или плохо, но это действительно их право. Отдать ребенка в такую семью — значит оставить его сиротой. Для одного из родителей он всегда будет конкурентом. Иногда такая семья говорит: «Нет, мы ничего менять в своих отношениях не будем». Хорошо, что они вовремя понимают это, и разрушения не происходит: никто не заболевает, не умирает, ребенок не остается сиротой при родителях, его не отдают бабушке или в дорогой интернат.
Семья или стая?
— То есть бывают случаи вторичных отказов?
— Да, и их чрезвычайно много. Сейчас, наверное, это веяние времени. Появляется много семей, больше похожих на группу. В основном это люди 30–40 лет. В такой семье нет ролей, все равны. Как стая птиц, у которой нет вожака. Жизнь приемного ребенка в такой системе ничем не отличается от пребывания в группе в хорошем детском доме. Он остается ничьим, потому что в такой семье нет супружеских отношений в смысле внутрисемейной иерархии. У них все время кто-то живет, они постоянно кого-то кормят и принимают. Очень часто такое бывает в больших семейных кланах, относящихся к национальным диаспорам. Это расширенные семьи с размытыми границами и неясными ролями. Но если такая семья хочет, то она может работать.
У людей с высоким достатком наблюдается еще одна тенденция: «У нас трое детей, у всех по няне, папа работает в Москве, мама — топ-менеджер в крупной компании, и мы хотим усыновить четвертого». «А что будете делать с четвертым ребенком?» — «Наймем ему еще одну няню». Это тоже пример групповых отношений. В такой семье ребенку очень сложно ориентироваться, он вообще не понимает, куда попал. Привязывается к няне, а мама от этого начинает страдать. Я однажды наблюдала такую семью. На кризисное консультирование они пришли вместе с нянями, бабушками и дедушками. И таких примеров достаточно.
Распространены и молодые пары с «гражданскими отношениями». Они снимают общую квартиру и удобны друг другу, потому что не нужно искать сексуального партнера. Если гражданская жена хочет — пускай усыновляет ребенка, это будут ее проблемы, а муж поддержит ее по возможности. Ребенок при этом попадает в странную семью: папа не несет никаких обязательств и готов уйти в любой момент, мама в странных отношениях с ним, оба немножко используют друг друга. Тут тоже необходимо, чтобы пара осознала: зачем им нужен этот брак, что они от него получают, хотят ли что-то менять. Отрадно привести статистику: в прошлом году у таких наших семей было три свадьбы.
Во время подготовки мы рассматриваем вместе с семьей риски. Есть риски, связанные не с взаимоотношениями внутри семьи, а с личностью каждого человека. Для нас очень важно, чтобы эта личность была зрелая, соответствующая своему возрасту, осознающая свои границы. Одним из рисков вторичных отказов является неприятие собственных родителей. Наша задача — изменить эту ситуацию: помочь понять, принять, простить, полюбить. Верующим мы предлагаем пойти в храм, для неверующих есть психотерапевтические методы. Впрочем, большинство наших клиентов верующие люди.
— Это опять-таки тенденция времени или так было изначально?
— Мне кажется, неверующему человеку сложнее помочь чужому ребенку, да и осознать смысл жизни тоже. Что он может сказать ребенку, например, о смерти? Что смерть — это конец, смысл жизни туманен, и вообще, «мне страшно». Кстати, многие наши родители говорят, что они атеисты, но когда начинаешь с ними беседовать, оказывается, что это не так. Просто они пока не принадлежат ни к какой конфессии, эти люди в пути.
Чаще всего приходят люди, у которых есть устойчивое представление: есть я и есть нечто надо мною. Другое дело, что отношения с этим «нечто» могут быть разными: любимый я или нелюбимый сын Божий, в каких я с Ним отношениях, боюсь я Его или не боюсь. Но важно, что это понимание все-таки есть. И есть осознание, что не все в жизни можно изменить: «Я уже не могу родить этого ребенка, я вообще не могу родить, я не владею в полной мере жизнью и смертью». С человеком, имеющим такие установки, работать гораздо легче.
Сотрудницы общественного благотворительного фонда Родительский мост"
Православие как принцип
— Вы не называете себя православной организацией, но я знаю, что многие ваши сотрудники — верующие люди. Это случайно?
— Неслучайно. Мы не можем брать специалистов, которые не разделяют общих положений и ведут работу с разных терапевтических позиций. У нас же бывают кризисные семьи, где внезапно умирает опекун либо случаются другие трагедии: насилия, убийства. Мы должны предложить клиенту какую-то одну парадигму и не можем в таких ситуациях говорить: мол, ничего, надо пережить, забыть. Мы должны сказать: «Давай осознаем проблему, давай попытаемся понять, ведь во всем есть какой-то смысл…».
Кроме того, как у верующих людей, у нас есть определенные ограничения. Мы не используем манипулятивных технологий, техник, связанных с NLP (нейролингвистическим программированием), нам не близок психоанализ в силу его отстраненности от клиента. И я честно скажу: теперь при приеме на работу я спрашиваю людей об их мировоззрении. Это не значит, что все должны быть православными. Наши сотрудники принадлежат и к другим конфессиям. Но основные установки у них одинаковые.
— Вернемся к главному. С чего начинается работа с усыновителями?
— Школа для родителей начинается с очень простого, но глубокого упражнения. Мы просим человека объяснить значение своего имени. Спрашиваем: знаете ли Вы, какой святой Вам покровительствует? Кто Вас назвал так и почему? Две трети наших клиентов этого не знают. Бегут звонить мамам. Потом выясняются разные вещи: не называли два месяца, потому что не могли придумать имя. Либо ждали мальчика и вначале называли девочку мужским именем.
Так происходит узнавание, осознание, идентификация себя — кто я, какие у меня ценности, во что я верю? Это самое главное, это мы можем передать детям. Не имущество, не машину, не деньги, даже не знания — а свою систему координат, веру и убеждения. Всему остальному может научить хороший педагог в детском доме.
Социальная реклама.Хорошо или плохо?
— В последнее время стала чаще появляться социальная реклама — «Ищу маму». Можно ли вообще такое рекламировать?
— Я против рекламы, которая пытается воздействовать на чувство одиночества. Например, нельзя использовать в рекламе некоторые цвета, изображать пустые дворы. Нельзя, чтобы реклама вызывала депрессивные состояния. Считаю, что надо «продвигать» не образы детей, а саму идею. При этом важно сразу предупреждать, что усыновление — это трудно, больно и ответственно. Сегодняшняя социальная реклама взывает к чувству долга, вины и даже тщеславию. В прошлом году в нашу службу поддержки кризисных семей обратились 140 усыновителей, взявших ребенка благодаря рекламе. Они неплохие родители, но они были просто не готовы к усыновлению ребенка.
Сколько бы мы ни продвигали идею о том, как хорошо рожать (даже не усыновлять!), — все равно процент людей, готовых к этому, ограничен. Остальные — не готовы. Об этом свидетельствует опыт западных стран: рождаемость там падает независимо от мер, которые предпринимает правительство, и от уровня социального благополучия. С помощью рекламы невозможно увеличить процент тех, кто захочет усыновить ребенка. Мы, скорее, должны попытаться побудить человека к действию: если ты готов — приди к нам позаниматься. Я за рекламу, построенную на определенных принципах и ценностях. За честность при общении с родителями. И против манипуляций, против желания «пропихнуть» ребенка в семью: ничего хорошего из этого никогда не выходит.
— Существуют ли в Петербурге организации, подобные вашей?
— Да, например, Центр помощи семье и детям, в котором родителям читают лекции, консультируют и поддерживают после усыновления. Организация «Врачи — детям», где проходят тренинги. И Социальнореабилитационный центр «Дом милосердия», больше ориентированный на семейно-воспитательные группы.
— Занятия в вашем центре бесплатны. Откуда же финансирование?
— Мы существуем на гранты зарубежных фондов, на средства компаний-меценатов, на пожертвования частных лиц. Нам можно перечислить деньги через почту, «Петроэлектросбыт», «Уникассу». В прошлом году мы расставили по городу копилки для сбора средств на поддержку нашей работы с семьями и неожиданно для себя собрали крупную сумму — около миллиона рублей. Такая поддержка со стороны обычных людей очень приятна. Как и то, что наши пожилые опекуны (а у нас 35 блокадников) приносят то банку варенья, то мед, то просто блинов напекут. Наши «кризисные мамы» тоже стараются помочь — у них нет денег, но они приходят, например, прибрать кладовку с детскими вещами, помочь на акциях по сбору средств. Мы, в свою очередь, стараемся поблагодарить всех, рассказать о результатах своей работы на сайте, в газете.
Мама одиннадцати детей. Несколько слов о мотивации
— Серьезная должность, огромная семья. Как Вы все успеваете, не мешает ли одно другому?
— Распределение времени — один из самых сложных моментов в моей жизни. Работа, наверное, отнимает у меня больше времени, чем следовало бы. Но, с другой стороны, для детей крайне важна мамина реализация.
Помню, в трудные времена мы задумались об эмиграции, друзья звали в Канаду. Старший сын, ему было лет 12, спросил: «А чем вы там заниматься-то будете?» Я ответила, что могу быть уборщицей или официанткой, а папа мог бы продавать пельмени. И вдруг увидела его лицо... «Ну и что, мама, ты будешь счастлива?», — спросил он. Я ответила: «А разве это важно? Главное, что семья будет в достатке, и будете счастливы вы». И тогда сын произнес фразу, которую я запомнила надолго: «У несчастливых родителей не могут быть счастливые дети». Так никуда мы и не уехали.
Лично мне мои дети — усыновленные и кровные — подарили новую жизнь, новую меня. Дети — зеркало, в котором ты не всегда бываешь красивым. Они заставили обратиться к себе, отсюда мое желание стать психотерапевтом. Опыт моей семьи помогал и в работе. По крайней мере, помогал учить других на моих ошибках.
— Существует расхожее мнение: мол, нарожали (наусыновляли) кучу — а дети недосмотрены… Как Вы относитесь к утверждению о том, что лучше иметь меньше детей, но больше времени уделить каждому?
— Один из мотивов, с которым приходят наши родители, — «хочу многодетную семью». Мы в «Родительском мосте» начинаем с этим мотивом разбираться. Я хочу многодетную семью, чтобы меня все наконец увидели? Или я хочу этого ради чего-то другого?
Там, где царят радость и любовь, где родители понимают, что только вместе с детьми они получают удивительную возможность развития, — все как-то складывается. А там, где явно или скрыто есть мотив использования: второй ребенок для материнского капитала, третий — для квартиры, этот ребенок, чтобы муж не ушел, а этот, «чтобы мама увидела, что я большая девочка», — тогда это страшно. Мне кажется, если каждая многодетная семья захочет разобраться в своей мотивации, то сможет честно осознать, почему именно в ней много детей.
Рисунки Ксении НАУМОВОЙ
Фото Мадины АСТАХОВОЙ, архив Центра «РОДИТЕЛЬСКИЙ МОСТ»
