Страшная Смута начала XVII века стала истинной катастрофой для России. Наше государство было разрушено до основания. Его растащили, раздробили и разорили. То, что ему удалось восстать из пепла, — настоящее чудо. Поэтому нельзя видеть в кровавых годах Смутного времени одно лишь политическое измерение. Следует также видеть мистическое и нравственное измерения.
Слизь и горный хрусталь
Бог попустил океан бедствий для наших предков. Если со вниманием вглядываться в жизнь русского общества, предшествующую Смуте, нетрудно заметить: все эти несчастия обретены страною и народом заслуженно. Военно-служилый класс, а особенно его верхушка — аристократия — перед Смутой и в начальные ее годы опустилась на самое дно нравственного падения. Развратилась, испакостилась! Себялюбие, измена, жестокость, непомерная гордыня и ничем не сдерживаемая корысть превратились в обычное дело.
И очищение пришло через боль. Столь большую, что от нее содрогнулась вся Русская держава до самых корней. Но зато боль эта принесла с собой исцеление.
Страна как будто испытывалась на жесточайшим образом: остались ли праведники? Осталась ли вера, любовь, честь, трудолюбие и самоотвержение, или всё потонуло в скверне? И погибло нравственное основание народа, то стоит ли существовать такому?
Оттого и череда испытаний, пришедших на нашу землю, оказалась столь длительной и тяжелой. Крайние страдания заставили народ предъявить сердцевину его души.
Пламя Великой Смуты высушило русское море и позволило взглянуть, что там, на самом дне его. Какие типы человеческие обитают у самого основания. Какая истина содержится в их словах и действия. Они, живущие у самого основания русской стихии, в сущности, и определяют ее…
Там нашлась вонючая слизь с земноводными — жестокосердные корыстолюбцы, предатели, отступники Федор Андронов, Иван Шереметев, Михаил Салтыков… Стоит ли много говорить о них? Был бы весь народ наш таков, так давно бы вымер, истребил бы себя сам.
Там отыскались лидеры, наполненные клокочущей энергией, красноречивые, бешено-активные и заражающие своей активностью других — на добро и на зло: Козьма Минин, Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий.
Там обнаружились отважные честолюбцы, умные интриганы, порой — даровитые политики или хорошие воеводы, натуры осторожные и предусмотрительные, но не способные прозреть великих мистических истин того времени. Таковы государи наши Борис Федорович Годунов и Василий Иванович Шуйский. Таков же вождь Первого земского ополчения князь Дмитрий Трубецкой, да еще полководец князь Борис Лыков-Оболенский, незаслуженно обойденный вниманием потомков.
И, слава Богу, там, в слоях, на которых держится всё остальное, были особенные личности. Такие персоны одним своим существованием придают недюжинную прочность всему народу, всей цивилизации. Это… живые камни. Именно живые краеугольные камни — невиданно твердые, тяжелые, стойкие ко всяким испытаниям, неподдающиеся соблазнам. Стихии — то беспощадное пламя, а то кипящая мятежным буйством вода — бьют в них, надеясь сокрушить, но отступают, обессиленные. Они прозрачны, как горный хрусталь. Они верны своему слову, они крепко веруют, они не умеют изменять. А потому, дав присягу, держатся ее в любых обстоятельствах, -— пусть и жизнь потребуется отдать ради этой присяги. Они стоят, когда всё вокруг в ужасе разбегается. Между бесчестным, стыдным деянием и смертью они всегда без колебаний выбирают смерть. Они медлительны, но устойчивы. И когда такие личности оказываются во главе большого дела, другие, чувствуя их устойчивость, прилепляются к ним, приобретая от них это свойство. Они не способны действовать лукаво, они, по большому счету, не умеют, да и не желают просчитывать надолго вперед последствия своих действий. Им достаточно более простого знания: какой поступок в данный момент является правильным, должным. Никогда их деяния и слова не имеют второго смысла, никогда они не дают почвы для мудреных толкований, для выискивания потаенных мотивов. Всё, исходящее от них, просто и прямо. У подобных людей всё на виду, всё ясно, всё подчиняется единственно возможному смыслу. Они руководствуются долгом, иначе не могут. Либо прямая дорога, либо никакой. Либо верность, либо смерть.
Таков патриарх Гермоген. Таков и князь Дмитрий Пожарский.
Патриарх Гермоген
Два года — с лета 1610 по осень 1612-го — самый мрачный период Смуты. Именно тогда Россия оказалась в глубоком омуте. Там, в кружении ледяных потоков, жизнью и достатком рискуя, люди быстро и легко показывают свою суть: осталась в них добродетель, или всё сгнило…
Полноценная государственность на территории бывшей Русской державы не существует. Служебная иерархия стремительно распадается. Столичные органы власти ни в малой мере не контролируют провинцию. Россия разорвана в клочья, и отдельными ее областями управляют разные силы. Казалось, Московское государство исчезло. Северные области его заберут шведы, центральные окажутся под властью Речи Посполитой, а юг безнадежно обезлюдеет под натиском татар…
В Москве сидит польско-литовский гарнизон. Его интересы обслуживают отступническая администрация, во всем послушная воле польского короля Сигизмунда III, а также бессильное и безвластное боярское правительство. Царь Василий Шуйский — в плену у поляков. И нет никакой силы, никакой общественной «партии», способной очистить столицу от захватчиков.
«О горе и люто есть Московскому государству! — в ужасе восклицает летописец. -— Как не побояшеся Бога, не попомня своего крестного целования и не постыдясь ото всея вселенныя сраму, не помроша за дом Божий Пречистыя Богородицы и за крестное целование государю своему! Самохотением своим отдаша Московское государство в латыни и государя своего в плен! О горе нам! Как нам явитися на праведном Суде к Избавителю своему Христу? Как нам ответ дати за такие грехи?»
Надежда, казалось, была утрачена. Но осталась вера, и из веры появилась новая сила, нравственно очистившая русское общество и объединившая тех, кто хотел восстановить русское государство.
Первое время она состояла из одного-единственного человека. Зато человеком этим стал сам патриарх Гермоген. Можно сказать со всей определенностью: всё земское освободительное движение вытекло из его нравственной твердости, как полноводная большая река из тихого лесного ручья.
Гермоген в своей деятельности исходили из соображений долга православного пастыря. Он воспротивился полякам, поскольку разглядел в их устремлениях большую опасность для Русской церкви. Боярское правительство соглашалось принять государем королевича Владислава — сына Сигизмунда III. Но лишь на том условии, что он примет православие. Никто не мыслил подчиниться монарху-католику. Однако король польский не торопился отдавать малолетнего сына «московитам». Он сам желал сделаться преемником Василия Шуйского, не допуская и мысли о смене веры. В Кремле, на прежнем дворе Годуновых, решено было воздвигнуть костел.
Гермоген возмутился и призвал сопротивляться полякам, несшим в Россию католичество с назойливостью, достойной удивления.
Патриарху пришлось жестоко пострадать за свою твердость. Его запугивали, а потом, увидев тщетность своих усилий, попросту посадили под замок, разогнав служителей и ограбив патриаршую казну.
Гермоген требует от провинциальных архиереев рассылать «учительные грамоты» начальствующим людям и в войска «…чтоб унимали грабеж, сохраняли братство и, как обещались положить души свои за дом Пречистой и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили». Гермоген просит паству соблюдать телесную и душевную чистоту, благословляет стоять за веру «неподвижно». Его послания вызывают к жизни веру, угасшую было в условиях Смуты, а вместе с нею и патриотические чувства.
Духовная твердость Гермогена вызвала в москвичах и жителях провинциальных городов желание сопротивляться «латынству». А если «латынству», то и полякам, принесшим его на остриях сабель. Знать готова была полонизироваться. Народ — нет.
Не сразу — недели прошли, а за ними и месяцы — но постепенно русский мир стал набухать новой «партией», стремящейся противостоять католицизму, оккупантам и, в конечном итоге, вернуть старый государственный порядок. В следующем, 1611 году, вызрело это новое истинно-консервативное общественное движение.
Главу Русской церкви держали в изоляции, к тому же, как видно, ему пришлось жить в суровых условиях. В начале 1612 года, по словам летописи, патриарха «уморили голодной смертью».
Прокофий Ляпунов
Но к его обличениям прислушались в разных городах и областях России. Зимой 1611/1612 года начало собираться Первое земское ополчение. С ним был связан князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Однако лидером земцев «первого призыва» стал не он.
На рассветной поре движения самым деятельным и самым отважным среди вождей земства был Прокофий Петрович Ляпунов -— рязанский дворянин.
Ляпунов — одна из «звездных» фигур Смуты. Одновременно и герой ее, и антигерой. Персона, чуть ли не прямо противоположная Пожарскому по складу личности.
Неистовство натуры и яростная быстрота действий сочетались в Ляпунове с искренней верой и большим властолюбием. Он мог проявлять корыстные побуждения чуть ли не одновременно с бескорыстным патриотизмом. Ляпунов умел привлекать к себе людей и разумно властвовать над ними — в его характере крылось какое-то очарование магнетической яркости. Но избыток жизненной силы делал этого человека до крайности переменчивым. Не получалось у него долгое время придерживаться чего-то одного. А неровность в образе действий отталкивала приверженцев, лишая их недавнего воодушевления… Живой сгусток противоречий, Ляпунов, делаясь вождем большого дела, мог и поднять его высоко, и безнадежно погубить.
При Борисе Годунове Ляпунов оказался своего рода «оппозиционером». Он скоро примкнул к знамени Лжедмитрия I. После гибели Самозванца он воевал против Шуйского вместе с болотниковцами, но разочаровался в них и перешел на сторону царя Василия Ивановича. Тогда Ляпунов получил высокий чин думного дворянина, честно бился с «тушинцами», с поляками. Затем принялся строить козни против государя. Обласканный Шуйским, он явился одним из «авторов» заговора, лишившего Василия Ивановича власти. Брат Прокофия, Захарий, действовал активнее всех прочих заговорщиков. Избрание Владислава на царство не встретило у Ляпунова никаких возражений, он дружествовал с московской «Семибоярщиной». Первое время Прокофий Петрович отправлял в Москву обозы со съестными припасами. Более того, он прислал сына Владимира к гетману Жолкевскому — доложить о том, что рязанцы присягнули королевичу. Но дружба продолжалась… лишь до определенного предела.
Вероломная политика поляков вызвала у Прокофия Петровича гнев. Он услышал голос Гермогена и сделался первым его приверженцем. На Рязанщине стала собираться русская сила, которая обещала в ближайшее время прийти к Москве.
Во всем избыточный, в зле и добре, в правоте и несправедливости, Ляпунов еще при Шуйском объявлял себя «белым царем»! Как видно, он вел дело к избранию нового государя из русских, а себя мыслил временным его «местоблюстителем». При благополучном стечении обстоятельств Ляпунов не отказался бы сделаться настоящим царем, честолюбия для подобного действия у него хватало. Пусть так, но хотя бы дело его, дело национально-освободительной борьбы, пошло верным путем.
Князь Дмитрий Пожарский
Сколь разнородны две эти личности! Ляпунов — революционер, вития, переменчивая стихия огня. Пожарский — консерватор, тактик, несокрушимая твердь камня. И вот они соединились. Православная вера — то, что лежит в основе консерватизма Дмитрия Михайловича и то, к чему Прокофий Петрович не допускает свою революционность. Ляпунов, возможно, мечтает о каком-то новом общественном укладе или просто отдается на волю обстоятельств: куда притечет стремительный пожар Смуты, туда и он прибудет с отвагою своей, способностями и честолюбием. Пожарский прямее: для него есть общественная норма -— мир службы, родовой чести и монаршей милости. Мир этот падает, и поляки своей двуличной политикой способствуют его разрушению. Так надо противустать им, не размышляя, каково соотношение сил! Бог правому поможет.
На первом этапе земского движения роль Ляпунова заметнее. Весной 1611 года в Москве вспыхнуло восстание против захватчиков. Пожарский оказался одним из военачальников, возглавивших сражение за столицу, пока не слег от тяжелых ран. Восставшие потерпели поражение. Но вскоре после этого Ляпунов явился с большим войском под стены Белокаменной и принялся очищать ее от поляков.
Иван Заруцкий
Первое земское ополчение билось за Москву на протяжении полутора лет — до осени 1612 года. То усиливаясь, то сдавая полякам позиции, оно щедро оплатило своей кровью противоборство с грозным неприятелем. Однако… победить польский гарнизон столицы все же не сумело.
Давали себя знать нелады в русском лагере. Помимо персон, исполненных подлинного патриотизма, среди земцев нашлось немало ушлых интриганов и корыстолюбцев. Самый видный из них — вождь казаков Иван Заруцкий. Бешеный авантюрист, он искал власти, прибытка и славы. Настоящее дитя Смуты, Заруцкий не останавливался перед убийством своих боевых товарищей, если они мешали его возвышению.
Как только Ляпунов принялся наводить порядок в пестром, слабо дисциплинированном воинстве, казаки Заруцкого погубили его. Позднее Заруцкий организовал покушение и на Пожарского, к счастью, сорвавшееся. А когда Второе земское ополчение во главе с Мининым и Пожарским приблизилось к Москве, он бежал, уведя за собой половину войска. Последний крупный деятель Смуты, противопоставлявший себя законному порядку, за это он в конце концов и принял позорную смерть.
Князь Дмитрий Трубецкой
Зато последний из начальников земской армии, явившейся под Москву, был испечен из другого теста. Это молодой князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой — один из знатнейших аристократов Московского государства, потомок Гедимина.
Он появился на царской службе в 1604 году — в чине стольника ходил против Лжедмитрия I. Тот же чин сохранил Трубецкой и при Василии Шуйском. Перебежав от Василия Шуйского к Лжедмитрию II (июнь 1608), он сразу получил от «царика» боярский чин: «тушинцам» пришлось по вкусу, что в их лагере оказался столь знатный человек…
Однако потом он сделался одним из столпов сопротивления иноземным захватчикам.
Роль князя Д.Т. Трубецкого в земском движении огромна. Трубецкой достоин почтительного отношения, ведь он единственный — единственный из нескольких десятков знатнейших людей Царства! — не отказался от святой роли вождя в земском ополчении. А приняв ее, шел с земцами до победы.
В 1611 году он вместе с Ляпуновым и Заруцким составлял полки Первого ополчения, пришел с ними под Москву, участвовал в битвах с интервентами. Воинские заслуги его перед Россией очевидны. Формально Дмитрий Тимофеевич признавался старшим из воевод земства — его имя писали на грамотах ополчения первым. Да и обращаясь к руководству ополчения, в грамотах из городов его тоже называли на первом месте. Знатные дворяне легко подчинялись аристократу-Трубецкому — в том не было никакой «порухи» для их родовой чести. А вот не столь знатный Ляпунов, и, тем более, безродный Заруцкий не очень-то годились на роль их начальника. Без Трубецкого дворянская часть ополчения могла просто разойтись по домам.
В то же время, источники гораздо чаще упоминают самостоятельную роль иных руководителей -— Заруцкого и особенно Ляпунова. Дмитрий Тимофеевич как будто оказывается в тени.
Но это иллюзия.
Иностранцы видели в нем действительного вождя земцев. Шведы, в частности, считали его «осторожным и бдительным командиром», не допустившим распада ополчения после гибели Ляпунова. Русские считали, что меж двух истинных лидеров ополчения — Ляпунова и Заруцкого — Трубецкой «никакой чести не имел». Но, во всяком случае, Дмитрий Тимофеевич никогда не был просто «живым знаменем», не был игрушкой в руках прочих вождей ополчения. Случалось, он расходился во мнениях с иными воеводами. Так, летом 1612 года он не поддержал Заруцкого, пожелавшего возвести на престол малолетнего сына Марины Мнишек от Лжедмитрия I. Заруцкий ушел из-под Москвы, заслышав о приближении земцев Минина и Пожарского, а Трубецкой остался, удержав половину армии. Ясно видно: этот человек имел самостоятельное значение.
После ухода Заруцкого Дмитрий Тимофеевич единолично руководил Первым земским ополчением. Князь лично участвовал в отражении Ходкевича. В октябре 1612 года именно его подчиненные взяли штурмом Китай-город. Когда к Москве подошли отряды короля Сигизмунда, Трубецкой вместе с Пожарским отбросил их. Наконец, именно он формально являлся старшим из земских управителей России вплоть до Земского собора 1613 года.
Козьма Минин
Второе земское ополчение возглавили нижегородский торговец мясом Козьма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Они собрали войско по крохам. Разоренная земля могла дать мало людей, мало коней, мало денег. Но высокий порыв — встать за землю, за веру, которым загорелись нижегородцы, -— притягивал к ним сторонников с разных концов страны.
Иициатива, связанная с формированием нового воинства принадлежит Минину. Этот человек вышел из провинциальной посадской среды, но сумел выполнить работу, за которую, по понятиям того времени, должен был взяться «профессиональный управленец» -— знатный дворянин. Минин обладал двумя редкими дарованиями. Он был прекрасных оратором, умевшим расположить к благородному патриотическому делу сердца тысяч людей. А оказавшись у казны ополчения, он проявил блистательный административный талант. Его трудами новая земская армия обеспечивалась намного лучше первой.
В августе 1612 года новая земская армия подошла к Москве. Совместно с полками Трубецкого она дала бой польскому гетману Ходкевичу, который шел за выручку кремлевскому гарнизону. Сильная армия Ходкевича три дня билась с ополченцами и потерпела тяжелое поражение. Два месяца спустя ей сдался польский гарнизон в Кремле.
Сохранить в людях стойкость
Победа в борьбе за Москву — общее земское достижение. В этом общем деле князь Дмитрий Михайлович Пожарский сыграл особую роль. Она связана не только и даже не столько с проявлениями полководческого таланта, сколько с особыми душевными качествами князя. Да, тактический дар Пожарского отрицать невозможно. Благодаря командирскому предвидению князя ополчение как следует укрепилось, не уповая на сшибку в открытом поле. Благодаря его умению быстро менять тактический рисунок боя, наша армия скоро научилась встречать польскую кавалерию в пешем строю, заставлять ее, в свою очередь, спешиваться, уничтожая тем самым страшную мощь ее таранного удара. Всё так! Но разве одно только воеводское искусство обеспечило русским полкам преобладание над неприятелем? Нет, нет. Уловок-то как раз было совсем немного. Чаще ни Пожарский, ни Ходкевич не могли вести изощренную маневренную борьбу. Чаща оба военачальника сталкивались с обстоятельствами, в которых им оставалось только гадать, каким будет исход боя. Успех страшного противоборства за русскую столицу заключался в другом. Сражение длилось столь долго, шло с таким упорством, принесло такие потери как русским, так и полякам, что самым полезным свойством вождей, вставших во главе двух армий, стало умение сохранить в своих людях стойкость. Воины Пожарского и Ходкевича готовы были идти лоб в лоб, они на протяжении многих часов отважно сталкивались в многочасовой рубке. Они подолгу вели бой, то колеблясь, то наращивая наступательный порыв. В одной русской воинской повести очень точно передана атмосфера, царившая в те дни на развалинах Белокаменной: «В долгой сече полки обеих сторон истомились, и продолжали биться, за руки друг друга хватая…» Полководцу, ведущему такое сражение, не столько нужны тактические ухищрения, сколько вера в Бога, в правоту своего дела и в мужество своих людей. Когда приходит конец силам человеческим, когда всё бежит, когда ратники ни о чем уже не способны думать, кроме спасения, тогда военачальник находит новые резервы, тогда он просит, настаивает, угрожает, подкупает тех, кого еще можно бросить в пламя сражения, и продолжает борьбу. Если требуется — посылает красноречивых ораторов ради воодушевления воинов. Если надо — сам встает в боевой строй.
Земское ополчение истекло кровью, уступило противнику поле — раз, другой, третий… А в итоге победило. Сколько раз на протяжении Смуты наши воеводы покидали войска при куда менее «аварийных» условиях! Но Пожарский хранил в своей душе искру надежды на лучший исход дела и видел в своих людях такую же искру. Он шел на святое дело. Он был благочестивым человеком, строителем храмов и большим «молитвенником» -— как тогда говорили… И ополченцы его шли на святое дело. Все знали, со сколь грозным противником предстоит столкнуться, каждый мог бы и остаться в стороне, никто не принуждал вступать в земское войско. Но — вступали, воодушевляясь, уповая на Божью помощь. Ввязавшись в такое, нельзя бежать. И Пожарский не допустил бегства. Любыми средствами он сохранял боеспособность.
За ним шли. Он оправдал ожидания. Всё вышло по вере, по правде и по совести.
Из двух военных вождей земства в памяти народной остался именно Пожарский. Князь Дмитрий Тимофеевич ушел на второй план. Отчасти это связано с тяжелой опалой, наложенной на него при царе Михаиле Федоровиче. В опале-то князь и скончался.
Но остается и другая причина холодноватого отношения современников к Д.Т. Трубецкому. Ее нетрудно разглядеть, сравнивая этого вельможу с Д.М. Пожарским. Тот был прям, прост, прозрачен. Тверд в присяге и немятежен. Кому служил, тому служил верно. Куда направлялся, туда шел прямой дорогой. Другое дело — Дмитрий Тимофеевич… У него всякий путь извилист. От царя Василия Шуйского сбежал к Лжедмитрию II. Одно время шел под присягу Лжедмитрию III — «псковскому вору», желая, видимо, сделать из того политическую марионетку, да изменил свое намерение. Дрался вместе с Пожарским против Ходкевича, но в решающие моменты боя не торопился помогать союзнику. Разница между ними особенно хорошо видна по событиям, развернувшимся на Земском соборе 1613 года. Съехавшиеся со всех концов России люди выбирали нового царя. В итоге на престол взошел юный вельможа Михаил Федорович из рода бояр Романовых. Но прежде названо было полтора десятка иных претендентов. Среди них — два военных вождя земского ополчения: князья Трубецкой и Пожарский. Трубецкой хотел воцариться на Москве и с бесхитростным лукавством затеял покупать казаков пирами. Крушение своих надежд он воспринял как великое горе и даже надолго слег с тяжелой болезнью. Князь смирился перед государем Михаилом Федоровичем, но впоследствии оказался замешан в каком-то темном деле, связанным с царскою свадьбой… Пожарский, обладая великой популярностью, быстро отступился. Он прекрасно понимал: среди претендентов — множество людей знатнее его. Чуть только он, невеликой родовитости человек, поднимется на трон с помощью сабель и пистолей, как против него пойдет вся русская аристократия. Затевать новую большую войну против нее? Умыть московские улицы кровью знатных людей? Но не он ли сам приложил столько усилий, очищая страну от Смуты?! И Пожарский не поднял оружие против соборного избранника. Он с чистым сердцем поклонился молодому государю, а затем четверть столетия верно служил ему.
Что в итоге?
Народ наш очень хорошо разобрался, кто прям, а кто крив.
Смута — великая учительница для русского общества. На все времена.
