«Конкуренты говорили: через три месяца вы уйдете»: петербурженка уволилась из банка, взяла благословение и начала делать роботов

Андрей не так-то прост

— В течение многих гоначей, — вслух читает Натэла Левановна (партнер Надежды Бабенковой. — Прим. автора), — зрлаксы развивали свою культуру и писали свои триции. Помоги зрлаксам просвещаться, создай систему, о которой тебя просит Хес Минаг. А Хес Минаг хочет, чтобы ты создал систему хранения триций, и просит тебя добавить туда малоизвестное творение Голопену, написанную в две тысячи семьдесят восьмом гоначи… Так, я поняла! — объявляет она. — Гоначи — это год, триции — книги, зрлаксы — люди. Ну, Старков! Это условия школьной задачи по нашему курсу «Питон», — говорит она мне. — Дима выдумал эту терминологию, чтобы детям было интересней программировать. Какой неординарный… У нас еще была задача «Сильный Коля».

— А «Слабый Коля» был? — спрашиваю я.

— Нет, — не дрогнув, отвечает Натэла Левановна. — Но был «Простой Андрей». И следующий уровень — «Андрей не так-то прост».

Уверенный стук каблуков по отбитой плитке и звон ключей в связке как будто сообщают: по тусклому коридору идет хозяйка, Надежда Бабенкова, генеральный директор и учредитель компании. На пятом этаже здания бывшего завода «Позитрон» в большом помещении сидит костяк компании — разработчики. Артем, Алексей, Богдан и Егор. Знакомый фотограф шутит, что программист, в отличие от воды, бывает только в двух состояниях — с кружкой чая/кофе или без нее. Сейчас все четверо с кружками.

Надежда громко рассказывает, почему все ребята такие молодые. Компания привлекает, в основном, студентов ИТМО и Политеха, а набив руку на образовательных программах для детей, они чаще всего уходят туда, где зарплаты, с которыми Надежда тягаться не в состоянии. Вот, например, Дима Старков, автор опуса про «гоначей» и «триции», ушел в Яндекс.

— Мы работаем с питерским Технопарком и Ростехом, —тараторит Надежда. — Решения у нас в компании принимаются коллегиально, строгой иерархии нет. Два раза в день планерки — утром и вечером. Вот Алексей у нас пришел в менеджеры со склада, — поворачивается к худощавому молодому человеку, его длинные светлые волосы собраны в хвост. — А Артем — дорос до начальника отдела. Богдан — разработчик. А Егор… — она смотрит на бледного студента, напоминающего персонажей Достоевского, и в ее глазах появляется осторожная грусть, — на мой взгляд, его ждет большое будущее.

Егор успевает метнуть в нее мрачноватый взгляд и снова опускает его в чашку с чаем.

— Ты на каком курсе? — спрашивает она его.

— На последнем, — тихо отвечает он.

— Последний… — с горечью произносит она.

Деньги не про деньги

— Я начала создавать эту компанию в двенадцатом году, — рассказывает Надежда. — Моим сыновьям тогда было шесть и полтора. Старший постоянно собирал конструкторы, и ему захотелось чего-то большего. А я тогда и слова такого «робототехника» не знала, я раньше никогда не управляла людьми, я в банке работала наемным специалистом. С подачи детей заинтересовалась — и настолько, что вскоре решила заняться этим как бизнесом. Начинали мы не как сами себе разработчики, а как представители корейского бренда Robotime. Я тогда поехала заключать с ним контракт в Китай, там у них завод. В Китае я увидела, с каким увлечением работают их разработчики, у самого собственника компании горели глаза, когда он мне показывал каждую детальку конструктора. У него три дочери, одна отставала в развитии. Только потом я узнала, что он занялся этим бизнесом не для денег, а ради развития своего отстающего ребенка. Затем я поехала на международные соревнования по робототехнике и увидела, как горят глаза у маленьких детей, когда они что-то собирают, программируют. От этих глаз я заразилась такой энергией, что мне захотелось чего-то такого же в России. У нас тогда дошкольники были мало вовлечены во всю эту инженерную историю. Мы начали с развития маленьких детей, чтобы в будущем у нашей страны были хорошие специалисты. И я не ради денег. Я ради вот этих глаз. Чтобы у наших детей они тоже так горели. И чтобы таких глаз в стране было больше. Хотите верьте, хотите нет, но у меня, когда я начинала, не было даже бизнес-плана. Мои родители продали наши личную семейную квартиру и дали мне денег для развития проекта.

— Обычно бизнес затевают, чтобы, наоборот, квартиру купить, — вставляю я.

— А они продали! Чтобы я могла реализоваться. Ради моих горящих глаз. И они не ставили мне никаких условий! Конечно, у нас могло ничего не получиться. Но мои родители верили в меня. Потом я пошла в банк, в котором работала, и мои бывшие коллеги тоже мне поверили и дали кредит на дальнейшее развитие. И мне никто не говорил: «У тебя не получится». Хотя, конечно, конкуренты меня не хотели видеть. Они так и говорили — «Через три месяца вы уйдете». А мы не ушли, а наоборот, доросли до того, что стали брендом собственных российских разработок. Три года назад партнер, с которым я начинала этот бизнес — Леонид Сказочкин, — вышел из него. Три года я управляю компанией одна. Но в двенадцатом году он тоже поверил в горящие глаза детей.

— Странно, — замечаю я. — Вы говорите, что вам хотелось новых конструкторов для своих детей. Но они же были. Зачем еще вам свое изобретать?

— В 2012 году?! Никакой робототехники тогда в детсадах не было! А в Азии я видела, как дети, сидя в саду на полу, что-то собирают! А это же база для всей их дальнейшей жизни — робототехника.

— Егор, — я поворачиваюсь к бледному студенту, — от чего у вас в детстве горели глаза?

— У меня? Когда я в шестом классе написал свою первую программу. Тогда понял, — он пристально смотрит на меня, — что могу делать странные сложные штуки, и они намного ближе, чем казались.

— И у меня тоже есть очень яркое воспоминание из детства, — говорит Алексей. — Мне лет шесть, я должен был сыграть на празднике Незнайку для младших детей. Я выучил тексты, сыграл, потом подарки им раздавал.

— А почему именно это воспоминание стало самым ярким?

— Не знаю. А еще я должен был выступить перед родителями — спеть «Папа может» с напарником. А он не пришел. Но я спел.

— В этом году у нас четыре человека заболели ковидом, — говорит Надежда, — а из Белгорода должны были приехать воспитатели, их нужно было обучить работать с нашим проектом для детей «Нейрончик». Алексею пришлось их обучать. Он этого никогда не делал, но у него получилось…

— Потому что мне еще в детсаду сказали, что у меня такая предрасположенность, — убежденно говорит Алексей.

— А я не увлекался техникой, — говорит Богдан. — Мое самое яркое воспоминание — как меня заставили играть на аккордеоне в большом театре. Огромная сцена, огромный зал. Страшно.

— У меня тоже есть воспоминание, — говорит Артем. — Поездка на море, первый раз. Помню. Глаза горели.

— Поэтому ты так любишь природу, — догадывается Надежда. — А хотите я расскажу свое? — она вопросительно смотрит на сотрудников.

— Опасно делиться своими воспоминаниями, — предупреждает Натэла Левановна.

— Мне было восемь, брату девять, — говорит Надежда. — Нас отправили из Нижнего Новгорода к бабушке в деревню. Везти было некому, нас посадили в поезд, и мы поехали одни. А до этого мы окучивали картошку и заработали денег.

— Сейчас ваших родителей лишили бы прав, — замечает Натэла Левановна.

— Мы заработали эти деньги. У меня в кармане был рубль с чем-то. Но нас посадили не в тот вагон, у которого должны были встретить. Мы просто не успели в него. А ту бабушку не предупредили. Едем мы, едем, едем и едем. Люди выходят, новые заходят, а мы все едем. И вот уже на конечной выходим на перрон с чемоданами, а нас никто не встречает. Ночь. Я сказала брату: «Так! Не паниковать! Не плачем. Ни к кому не бежим. Давай вопрос решать. Деньги у нас есть? Есть. Пошли покупать билеты». Мы купили обратные билеты, сидим, семечки грызем, ждем своего поезда. А нас, оказывается, уже все ищут, уже паника — дети пропали. Подбегает к нам начальник вокзала: «Вы — Надежда и Сергей?!» В общем, посадили нас на обратный поезд, и мама нас встретила. Но с тех пор у меня такое четкое понимание — безвыходных ситуаций нет.

В наступившем молчании я успеваю подумать: дети больше не ездят одни в поездах, не окучивают картошку, не имеют возможности учиться на реальных жизненных стрессах. Значит ли это, что им сложнее найти свой путь?

— А мне так грустно, — говорит Натэла Левановна. — У вас такие красивые воспоминания. А я сижу, и единственное, что мне приходит в голову, — это как мы с родственниками поехали в армянскую церковь. А она стояла на горе. И вот мы туда поперлись и почти доперлись. Мой брат держал меня за руку. Вдруг он меня отпустил, и я полетела вниз. Спину ободрала. И поперлась обратно — к церкви.

Подарок Бога

Красное платье Надежды ярко маячит в темных коридорах. Здесь, в здании бывшего завода, много других арендаторов, но она все равно ходит так, будто она тут главная. На третьем году своего существования компания разработала образовательные методики под свои же конструкторы, сформировала методический отдел, создала 130 образовательных центров и клубов робототехники по всей России. Надежда все чаще произносит слово «свой»: своя плата, свой базовый конструктор, искусственный интеллект, нейротехнологии, снимающие сигналы с мозга и сердца.

— Мы преподаем в детском саду и начальной школе, — говорит она, — робототехнику и программирование. В арсенале «Роботрека» — шесть цифровых технологий.

— Вы говорили, что три года назад от вас ушел ваш бизнес-партнер, — говорю я. — А вы думаете, без мужчины компания тогда, в двенадцатом году не заработала бы?

Мой вопрос застает Надежду врасплох. Она резко останавливается, прервав все свое звуковое сопровождение — звон ключей, широкое позитроновское эхо шагов.

— Страшно было остаться одной, — задумчиво говорит она. — Когда он ушел, я не знала, справлюсь ли я. Бизнес — мир сильных мужчин. Но Натэла Левановна сказала: «Спокойно. Справимся. Мы все сами знаем». Я пошла одна, и шаг за шагом мне становилось легче, — она снова начинает движение по коридору. — В итоге я начала ловить кайф. Это как, знаете, когда семья уехала, а ты такой остался дома один… А потом — «совсем один!». Теперь я сама принимаю решения, сама несу за них ответственность. Я стала сильней просто.

— И какая вы сами себе больше нравитесь — та или эта?

— Но в душе-то я все равно осталась мягкой и покладистой. Просто на работе я в скафандре. А дома его не ношу. Не каждый мужчина может выдержать женщину в скафандре. Но муж тоже не сразу принял то, что я выхожу из-под его контроля, что у меня появляются свои деньги, и, решая вопросы, я меньше обращаюсь к нему.

— А разве это не прекрасно — люди перестают зависеть друг от друга финансово и все равно держатся вместе? Значит, их скрепляют не деньги, а что-то большее.

— Все равно был сложный переходный этап. Но потом у него начались проблемы в его бизнесе, я стала помогать семье, и он это оценил.

— А вам не обидно, что вы учите, учите тут людей, а они берут и от вас уходят в «Яндекс»? — спрашиваю я, когда мы — уже на пятом этаже.

— А вы думаете, я зря что ли сюда батюшку приглашала освящать? — она понижает голос до шепота.

— Батюшку?! Какое отношение Церковь вообще имеет к технологиям?

— Церковь ко всему имеет отношение, — говорит Надежда. — Я даже, прежде чем начать этот бизнес, просила благословения. А когда Дима ушел в «Яндекс»… так сложилось, что еще один человек тогда же ушел, мне было тяжело. До слез тяжело. Я пошла в церковь и общалась там с Богом. Просила, чтобы во мне не было обид и чтобы прислал разработчика.

— Ну и что, помог?

— А вы знаете, помог! Прислал… — совсем низким шепотом говорит она, — прислал мне Егора. На следующей день — ни раньше, ни позже! — Егор сам к нам приходит. Именно в этот момент! А он ведь очень непростой, вы видели.

— Вы реально думаете, что Егора Бог прислал?

— Ну вы как хотите, так к этому и относитесь. Я пошла к Нему, рассказала о своей проблеме, и Он помог.

Начинка человека

В кабинете Натэлы Левановны за столом сидит Алексей. На его голове ремешок, на ремешке — датчик. Сонными глазами он смотрит на собранный из конструктора миксер, и тот со стрекотом взбивает воздух. Видимо, приводимый в движение сигналами Алексеева мозга. Прошу дать попробовать мне.

— Можно считать про себя, можно читать стих, можно о чем-то концентрировано думать, — советует Алексей, надевая на меня ремешок.

«Как больно милая, как странно…» — начинаю про себя. Миксер плавно приходит в движение и начинает сосредоточенно буравить воздух. «Но если мне укрыться нечем от жалости неисцелимой, но если мне укрыться нечем от холода и темноты?» Миксер радостно вгрызается в воздух, словно не ведая: перед ним — ничто, и ничего он не взобьет. «Трясясь в прокуренном вагоне…» — сбиваюсь и не могу вспомнить продолжения. «Трясясь в вагоне… » — растерянно мечется мой мозг. «Др-р» — заедает миксер. «…в вагоне…». «Др-др-др» — миксер останавливается.

— Он считывает сигналы мозга, — говорит Алексей. — Вы знаете, что мы все из сигналов состоим? Мозг их излучает, сердце излучает. А наше оборудование позволяет снять эти сигналы и интегрировать их с роботом. Так дети изучают не только технологию, но и окружающий мир, узнают, как работает мозг, что такое сон. А потом сами делают роботов, которые управляются при помощи этих сигналов.

— Интересно, а душа излучает сигналы? — спрашиваю я.

— С душой мы не работаем,— отвечает строгая Натэла Левановна. — Но вот дать ребенку, потерявшему конечность, нейропротез — это что, не про духовность? Разве не духовно — помочь человеку, который вчера был беспомощным, а сегодня начал есть и пить самостоятельно благодаря сигналам мозга? Разве все это — не про душу?

— Я про сигналы. Мы ведь знаем, что порой люди совершают импульсивные поступки, — говорю я. — Ими самими до конца еще не осознанные. Действуют раньше, чем мозг успевает подумать. Например, бросаются кого-то спасать, жертвуя собой. Может быть, в этом импульсе сигнал души обгоняет мозг. И что же будет, если мы позволим только мозгу управлять гаджетами?

— Так вот и работайте сами больше с душами, — отзывается Натэла Левановна. — Чтобы сигнал мозга не пересилил. Душа не орган. Тут уже кто чем начинен.

— А вот китайцы тоже задавали мне вопросы про душу, — говорит Надежда. — У них же своя философия сложная. Я сказала, что мы работаем только с органами, сигналы которых можем поймать. Наша задача — передать ребенку технологию. А как он ее разовьет, зависит уже от того, какую духовность и мораль в него вложат. Это все должно быть вместе! Вместе! — повышает голос Надежда. — Если бы во всем мире новых технологий не было, пожалуйста, прыгайте себе по полянкам, цветочки собирайте, наслаждайтесь! Но эти технологии уже есть. И если мы с ними не будем работать, то придет кто-нибудь из-за границы со своими разработками и нас поработит. Вон Турция новый дрон военный придумала. А если бы Россия в ответ ничего не делала? Я вообще считаю, что наш проект свыше благословлен.

— Да, — задумчиво соглашается Натэла Левановна. — У нас, бывает, на выставках робот не заводится, когда подходит один человек, и тут же работает, когда подходит другой. Как будто кто-то дает понять, что не надо показывать технологию именно этому человеку.

— У меня есть духовный отец, — говорит Надежда. — Мы вместе ездили в Израиль, на Святую Землю. А он батюшка молодой, современный. Разговорились, он узнал, чем я занимаюсь, и говорит: «А почему бы воскресным школам не пригласить вас?» И мы поехали к настоятелю храма, который отвечал за образовательные проекты. Мы с ним сели, все ему рассказали… Это был достаточно жесткий диалог. Он считает, что IT-технологии разрушают общество и не нужны. А молодой батюшка напомнил ему, что вопрос, нужны или не нужны, больше не стоит: мы давно живем в этих технологиях. С воскресными школами у нас ничего не получилось. Но тот молодой батюшка приходил сюда и освящал наше помещение. Мое мнение: технологии — это просто технологии. Если в ребенке будет жив закон Божий, он не использует технологию во зло. Скоро у нас дома умные будут, но начинка человека остается той же, как бы ни менялись технологии. Начинка — это духовность и нравственность. Илон Маск уже вживляет чип в мозг обезьяны. С одной стороны, расширяет память, но с другой — программирует человека. Вот этого Церковь и боится.

Неличное личное пространство

По экрану компьютера бегут колеблющиеся волны электроэнцефалограммы. Альфа- и бета-ритмы пульсируют на пиках. У меня на голове — ремень с восемью датчиками. Альфа-ритм обычно колеблется в диапазоне 8–14 Гц, и наибольшую амплитуду имеет в состоянии спокойного бодрствования. Бета-ритм — диапазон в 14–30 Гц, присущ активному бодрствованию. Несколько лет назад в России был разработан интерфейс, позволяющий парализованному человеку печатать на компьютере без использования рук — он просто смотрел на нужные клавиши на дисплее. Интерфейс считывал сигналы мозга, как сейчас датчики, связанные с сигнальным устройством, считывают мои. Я — часовой на посту. Рядом — устройство, в которое уходят мои сигналы.

— «Сила мысли» тут ни при чем, — настаивает Артем. — Мы не можем читать мысли. Только считываем сигналы. Когда мы расслабляемся, в мозге возникает один тип сигнала, когда активно о чем-то думаем — другой. И все это детектируется устройством. Эмоции можно распознавать по лицу, по мимике, и технологии уже научились отличать улыбающегося человека от плачущего или спокойного. Но мимику можно имитировать. Как распознать, действительно мне человек рад или он притворяется?

— А зачем нам это знать?

— Ну, психологи могли бы определять, насколько человек правдив. Вот вы, например, часовой, — напоминает он мне, — вы стоите на посту. Как только вы задумаетесь, отвлечетесь или начнете засыпать, наше устройство издаст сигнал. Генералы, которые заказывали нам разработку, еще предлагали электричество к часовым подключать, — тоном Артем дает понять, что это предложение — шутка.

— Предположим вы идете по улице, — говорю я, наблюдая за тем, как бета-ритмы делают пики на экране, — а улица вся утыкана камерами. Камеры распознают ваши эмоции. Вы раздосадованы, но не потому, что хотите уничтожить человечество. Просто опять-опять-опять эта яичница подгорела! Вам надо, чтобы ваши эмоции считывались?

— По секрету скажу, — отвечает Артем, — что такие камеры уже стоят в аэропортах и на стадионах. Они измеряют уровень вашего волнения. И если что-то не так, к вам просто подойдет человек и поинтересуется, все ли в порядке.

— Вторгнется в мое личное пространство?

— Я считаю это нормальным проявлением заботы о нашей безопасности. Задача — защитить нас от терроризма.

— Но я не террорист. Я просто иду по улице, а за моим внутренним миром без спроса подглядывают.

— Но мысли-то ваши не распознаются! У вас вся Москва уже камерами покрыта. Это — наша безопасность. По большому счету мне нечего скрывать. Когда человеку нечего скрывать, он и к открытости относится адекватно.

— Но для того чтобы продолжать быть человеком, человек должен сохранять тайну личной жизни. У человека должна быть возможность воздерживаться от зла не потому, что он под тотальным контролем, а потому что это его свободный выбор.

— Да никто не будет к вам приставать, если вы просто идете по улице грустная.

— А если я иду агрессивная, но я не собираюсь ни на кого нападать? Мне просто нужно это состояние, чтобы самостоятельно разобраться с ним и проявить свободу воли, которой я наделена Богом от рождения. Ведь Он сотворил нас по Cвоему образу и подобию. А если человек лишается свободы выбора творить зло или добро — то это уже не Божий замысел, а чей-то другой.

— Посмотрите на китайское общество и к чему они пришли благодаря технологиям, — говорит Артем. — Они уже не работают за миску риса.

— А мне не нравится, как в Китае! — раздается из другой комнаты сильный голос Надежды. — Там идешь на пляж, карточку приложи. В метро — карточку приложи. За каждым человеком следят. Я этого не хочу!

— Ну, это не про меня, — отзывается Артем. — Хотите за мной следить? Да пожалуйста! Мне это даже польстит — что моя жизнь кому-то интересна. И вообще я — атеист. Основная цель нашего появления на свет — продолжение рода и генетическое разнообразие. Мы — частицы. Каждая из нас несет потенциал. Каждая частица связана с другой. Кстати, ваш альфа-ритм показывает, что вы не расслаблены. Вы осмысливаете то, что я говорю. Закройте глаза. Показатели бета-ритма падают. Альфа-ритм пополз вверх. Мы все это показываем детям, они у нас становятся юными нейрофизиологами.

— Рота! Подъем! — раздается из устройства зычный командный голос, выводящий меня из расслабленного состояния.

— Скоро будет реализован такой же проект для дальнобойщиков, — говорит Артем. — Чтобы они не засыпали за рулем. А эмоции у нас там, — он переходит на другую половину комнаты. Здесь на столе стоят два монитора размером со смартфон. К одному приделано туловище и пластмассовые ручки из деталей конструктора. Получился человечек, созданный по образу и подобию человека, созданного по образу и подобию Бога. Но по дороге что-то самое важное потерялось, и это вовсе не генетическое разнообразие.

— Это наш проект, в прошлом году вышел на рынок, — продолжает Артем. — Включает в себя модуль распознавания визуальных образов с помощью искусственного интеллекта.

Я кисло улыбаюсь в монитор, и на «лице» человечка тут же появляется треугольная улыбка.

— Он видит улыбку и улыбается вам, — поясняет Артем. — Если вы удивитесь, он тоже удивится. Детям очень нравится.

— Но сердцем я не улыбалась, — говорю я. — Только ртом. И даже моя кошка это бы поняла.

— А для того чтобы понять, улыбались ли вы сердцем, нам нужно подключить к нему прибор, детектирующий работу вашего сердца. Сейчас в модуле только четыре эмоции. Но если дети готовы будут написать свою собственную программу, то эмоций будет больше. За одно занятие они могут сделать свою нейронную сеть и обучить ее. Этой программой занимается Егор, исправляет в ней всякие баги.

Бог или баг?

— Если говорить доступно, — начинает объяснять мне Егор, до этого задумчиво сидевший за чашкой остывающего чая, — то я занимаюсь созданием некой прослойки, которая упрощает для детей работу с программным обеспечением.

— Мне говорили, что вы еще багами занимаетесь. Чем баг отличается от просто ошибки?

— Баг — это не преднамеренная ошибка, ее просто заранее не предусмотрели.

— Упущение?

— Например. Баги встречаются везде, это нормально.

— А в человеке может быть баг?

— Может, — вскинув на меня глаза, говорит Егор. Каждое слово он тщательно обдумывает, между вопросом и его ответом проходит какое-то время. — Мне кажется, баг в человеке — это особенное поведение, исключительно именно этого человека.

— А у вас есть баг?

— Конечно. Но только… у каждого из нас свои понятия нормы.

— Разве они не общеприняты?

— Ну, например, «разрабатывать программное обеспечение» не общепринятая норма.

— Такой нормы нет вообще. Есть обычные нормы — не убей, не укради.

— К таким я позитивно отношусь. Но баг — это что-то неожиданное, то, что не планировалось. То, чего разработчик не хотел.

— А может так быть, что создатель специально этот баг заложил? А вообще, у человека есть Создатель, как думаете?

— Я — агностик. Я не считаю, что моя жизнь зависит от того, правдив ли факт существования Бога или нет.

— Почему?

— Потому, что я в любом случае ничего с этим не смогу сделать.

— А вы хотели бы с этим что-то сделать?

— Я хотел сказать, что это никак не повлияет на меня. Я хочу быть хорошим человеком не потому, что есть Бог.

— Допустим, человека постоянно перемыкало на вспыльчивости, и все считали это багом. А однажды он шел по улице, увидел, как толпа бьет одного, его перемкнуло, и он спас человека. А если б не этот баг, не спас бы. Бог мог предусмотреть эту ситуацию и вложить ради нее в человека баг. А все думают, что это — ошибка.

— Я считаю, что человеку необязательно знать, баг это или не баг. Человек должен принимать себя таким, какой он есть. Мне тоже не нравится мой баг — я слишком усидчив. Если мне что-то интересно, я должен дойти до конца, докопаться до сути. Но проблема может быть просто нерешаемой, а я продолжаю над ней работать.

— Это мучает вас?

— Высасывает. Но… в каком-то смысле я получаю от этого удовольствие. Бывают сложные задачи, которых еще никто никогда не решал, и не так уж ценно то, что я их решу. Но я все равно пытаюсь дойти до конца и трачу слишком много времени.

— А какова цель?

— Я обычно не задаю себе таких вопросов. Я не знаю, для чего я это делаю. А если спрашивают, отвечаю отговорками: чтобы Надежда похвалила.

— Истинного ответа боитесь?

— Наверное, я не хочу себе признаваться в том, что просто получаю удовольствие от решения задач. А оно того не стоит. Я слышал такое мнение: как нет смысла в жизни, так нет его и в смерти. Так и зачем куда-то торопиться в таком случае? Некуда. Все равно каждый человек придет к своему концу. И в том, что в жизни нет смысла, тоже нет ничего страшного.

— Разве в любви нет смысла?

— Я про объективный смысл жизни. Его нет. Каждый выбирает свой.

— Но любовь — это универсальный, всем подходящий смысл. Вы собрали робота и помогли ребенку его оживить. Его глаза горят счастьем. А пять минут назад он плакал. Разве это не смысл?

— Возможно…

— Так смысл или не смысл?

— Я не могу в это верить. А вдруг это не так?

— Надежда сказала, что она пошла в церковь и молилась, чтобы Бог ей помог, и Он прислал ей вас. Вас она назвала подарком от Бога. Что вы сейчас чувствуете?

Егор испуганно смотрит на меня.

— Я — агностик, — говорит Егор. — Как минимум это — неожиданно… это ответственно… это льстит. Но если это так, если это не совпадение, то это… в любом случае прекрасно.

— Ну, вот я же считываю ваши эмоции безо всяких проводков и искусственных интеллектов, по вашим глазам. И я знаю, что это теперь тоже будет вашим главным воспоминанием.

— Потому что это, правда, прекрасно, если это так… — улыбается Егор, у него загораются глаза. — Я… я испытываю радость.

Разрыв кассы

— А чем же ваш бизнес отличается от просто бизнеса? — спрашиваю Надежду. В обеденный перерыв она и Натэла Левановна пьют чай.

— Тем, что он социальный. Это когда ты зарабатываешь деньги на том, что решаешь для общества какую-нибудь важную социальную проблему. Например, устраиваешь по Петербургу туры для инвалидов. Или шьешь и продаешь одежду для недоношенных детей. Или вот, как мы, развиваешь у детей интерес к новым технологиям. Продажа сигарет и алкоголя — тоже бизнес. Но там цель другая. Когда я училась, нам говорили: «Запомните как “Отче наш” — основной целью бизнеса является получение прибыли. Получение прибыли». А я не согласна. Наверное, именно поэтому я не просто предприниматель, а социальный предприниматель. У нас совсем другая цель — зарабатывая деньги, нести добро. И потому социальный бизнес — это больше, чем бизнес. И за ним сверху присматривают. Вот недавно была ситуация. Натэла Левановна об этом не знает.

— Так-так… — многозначительно произносит Натэла Левановна и отставляет чашку.

— Денег на зарплату у меня сильно не хватало, — Надежда переходит на шепот, чтобы ее не услышали разработчики. — Что же мне было делать? Разрыв кассы получился. Решила взять кредит. И тут звонит мне человек из школы с религиозным уклоном и делает заказ, который позволяет закрыть финансовую дыру. Мне как раз ровно такой суммы и не хватало… Как?! — кричит она, и ее голос эхом раскатывается по позитроновским коридорам. — Ну как?! Не какая-то просто школа — двести пятьдесят шестая. А с религиозным уклоном! Это они, — она показывает вверх, одновременно сгребая со стола связку ключей. — Ну, конечно, они. Постоянно они. Мне — грешной, мне — не святой.

Надежда уходит на склад, приговаривая — «Значит, правильно идем. Правильно все делаем. А вот свернули б не туда, они бы нам ни дня больше не дали работать».

Фотографии Ксении Ивановой