Все наши дети ходили в детский сад. Но так сложилось, что к их адаптации я не имела особого отношения. Отводил их папа по дороге на работу. Теперь работа у нашего папы другая: он успевает школьников подбросить, а сидеть с младшими при входе в группу и обниматься по полчаса ему уже некогда.
И в этом году я повела младшую Ксюшу в сад. В первый день она бежала бегом! Ведь сбывается мечта: Ксюше можно наконец-то зайти в группу, где были раньше старшие дети, и со всеми игрушками наиграться. Забрала дочку через два часа. Очень всё понравилось.
Но на следующий день, как только мы очутились возле шкафчиков, дальше идти наотрез отказалась. Так и стали мы каждый день сидеть по часу, смотреть в щелочку, как танцуют, а потом рассаживаются за столики дети. После одного мучительного расставания я сама плакала, когда вышла из сада. Позвонила мужу: «Я так больше не могу! Ну его, этот сад!» На что муж сказал, что каждый проходит через привыкание. И если меня отправить на незнакомую работу, то и я буду так реагировать, не побегу туда бегом. «Надо искать ключик, думать, как помочь привыкнуть именно ей ― с её характером и восприятием». И я начала думать.
Как у нее в первый раз получилось зайти в группу? Она увидела, что девочка помыла руки, а полотенчика не может найти, и побежала помочь! Стояла около этой девочки, пока не убедилась, что всё в порядке. В этом направлении ― сочувственном ― мы и начали говорить.
Однажды возвращаемся домой с вечерней прогулки. И я ей вдруг говорю в дверях: «Проходите, пожалуйста, в группу». Она смотрит на меня посерьезневшими глазками: «Нет». А потом поняла, что я играю ― и начала вживаться в роль.
― А я боюсь!
― Не бойся, там ребятки твои и вкусная кашка. Хочешь покушать?
― Хочу. А ты не уйдешь?
― Уйду. Супчик сварю, работу свою доделаю.
― А придешь?
― Конечно, приду. Ты проснешься, а я уже жду тебя.
Когда Ксюша проговорила всё, чего она боялась в садике, я переменила свою роль. Теперь я как будто маленькая.
― А я, ― говорю, ― боюсь садика!
Она тут же начала сочувствовать: гладила меня, смотрела добрыми глазами.
― Давай пойдём домой тогда!
― Нет, я с ребятами хочу. Но мне страшно. А ты за мной придешь?
Ох уж, и убеждала она меня! И что придёт, и что будет варить супчик дома, и что купит мне пирожок с картошкой, и что ребятки хорошие, и что «Насергеевна» очень добрая.
На следующее утро мы пришли с намерением переодеться, поцеловаться и попробовать быстренько забежать в группу. Но перед входом в группу не захотела даже курточку расстегнуть. Сидела, улыбалась и говорила: «Ну, я попоззе». Мы с Анной Сергеевной договорились сменить тактику и не прощаться больше так долго. Но тут... вообще дело не продвигается.
Вдруг видим Лёню, который безутешно плачет возле своего шкафчика. Мама уже убежала на работу. Он к саду привыкший. Но по утрам иногда плачет. Выходит Анна Сергеевна, берёт Лёню на руки: «Эх, придётся тащить». Вот она, Ксюшина тема!
― Ой, ― говорю, ― какая Анна Сергеевна сильная! Я бы такого большого не подняла. Вот сейчас мы с тобой тут одни останемся, ей и тебя придется тащить, наверное. А ты еще тяжелее Лёни. Спинка у нее точно заболит.
Ксюша вскочила с места: «Не надо тащить, спинка заболит». Я быстренько завела ее, махнула воспитательнице. Она тут же Ксюшу перехватила и повела к чему-то интересному. Когда я пришла за ней после сна, мне было доложено: сегодня не плакала ни после моего ухода, ни на прогулке.
Мы много говорили весь вечер с Ксюшей. Ее похвалили и папа, и братья-сестры. Даже собачку наклеили ей на кровать.
А на следующий день произошло невероятное: Ксюша переоделась, обняла меня, мы друг дружку перекрестили, хлопнулись ладошками, она сделала несколько шагов к заветной дверце, а потом резко ко мне повернулась: «Мам, пока!» Забежала в группу, села за столик с кашей и закричала: «Привет! А я уже не боюсь группу!»
Теперь она, уходя, подбегает к воспитательнице и говорит: «До свиданья! Я завтра не буду плакать!» А она ей отвечает: «Ты же моя умница!».
