Как я не крестился: история со счастливым концом

Когда в 1993 году я на долгих тринадцать месяцев улетал учиться в США, моя мама дала мне в дорогу сложенный вчетверо лист бумаги с написанными от руки словами: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится...» Слов было много, слова были непонятны, но из всего того багажа, что я увозил с собой на этот ужасно долгий год, это было самое ценное, хоть и объяснить этого я бы не смог ни себе, ни кому-то еще. Просто чувствовал. Сложил аккуратно в паспорт, потом долго, пока края не истерлись, носил в бумажнике. А сейчас тот листок с теми словами бесценной реликвией — вот ни капли не лукавлю! — хранится у меня дома в рамке на самом видном месте.

В нашей семье, как и, наверное, в большинстве советских семей, не было ни икон, ни распятий. Никто не ходил по воскресеньям в церковь и не читал вечерами Евангелия. О Боге не говорили. Тогда было принято на вопрос «Вы атеисты?» с какой-то упертой странной гордостью отвечать: «Да, мы атеисты!» Но сейчас, когда оглядываюсь на тридцать лет назад, у меня не повернется язык сказать, что не верили. Верили, чувствовали, просто не понимали, а оттого не принимали. Верили неумело, словно дети, которые ни говорить, ни читать не умеют. И я верил. И, оглядываясь назад, понимаю, что все это время неосознанно, но искал дорогу к Богу. Слышал, что стучится Он ко мне, но, словно все тот же несмышленый ребенок, не знал, как поворачивается ключ в замке, чтобы дверь открыть.

Двадцать лет спустя я в качестве журналиста отправился в пресс-тур по Иордании. Через всю страну нас в тонированном наглухо микроавтобусе возил интеллигентного вида, при костюме и галстуке иорданец Суфьян. Он был обаятелен, внимателен к мелочам и знал немало русских слов типа «перекур», «KFC» и «ножки Буша». «Мое имя очень просто запомнить! — улыбаясь, приговаривал он со своим арабским акцентом. — Петросян, Хачатурян, Суфьян!» Говорил, что рядом с нашим пятизвездочным Crown Plaza можно гулять даже ночью. Потом с сомнением смотрел на безлюдную улицу, уходящую в темноту и показывал пальцем: «Вот туда... можно... Там золотой магазин...»

— А русских в Аммане много, Суфьян? — спрашивал я.

— Довольно много, — качал он головой.

— И как они? Держатся общиной или просто работают здесь?

— Большинство замужем, — серьезно отвечал Суфьян.

От горы Моисея с причудливым змееобразным посохом на вершине до маслянистого словно щелочь Мертвого моря; от древних до невозможности мозаик до загадочной и величественной Петры, высеченной в красном камне; от деревенских кафе до пятизвездочных отелей — этот пресс-тур остался бы рядовой поездкой, если бы не то, что случилось со мной в последний день. Утром за традиционным шампанским Суфьян объявил, что сегодня в программе заявлено посещение странноприимного дома Русской Православной Церкви на Иордане и места крещения Христа.

— О! — обрадовались журналисты. — Так это прекрасно! Окунемся! Непременно окунемся — место там особенное, такую возможность упустить нельзя.

Я с сомнением пожал плечами.

— А ты что ж? — посмотрели на меня коллеги. — Ты разве не собираешься там окунуться?

— Да что мне, — смущенно отмахнулся я. — Я ж даже не крещеный, какой толк мне там окунаться?

— Ах вот как? — всплеснули руками журналисты. — Так пренепременно же там тебя и покрестим! Ну посуди сам, где, как не там? Покрестим ведь?

Но чем дольше мы ходили по узким тропинками среди густых зарослей на берегу Иордана, тем сосредоточенней и тише я становился. Всматривался в темную воду Иордана, касался руками листьев невысоких деревьев, проводил пальцами по деревянным перилам. И чем дальше, тем больше утверждался в мысли, что креститься вот так, между ужином и шампанским, — это большая ошибка. Неправильно что-то очень важное превращать в аттракцион для туристов. А в том, что это что-то очень важное, я уж и не сомневался.

К тому моменту, как мы собрались у небольшой стойки церковной лавки странноприимного дома при Русской православной миссии, я уже твердо знал, что так креститься я точно не буду. Пока коллеги покупали себе специальные рубахи для того, чтобы окунуться, а с ними и воду Иордана, и свечи, и какие-то кулоны, я стоял поодаль, рассматривая выложенные на прилавке книги.

— Ну а ты что стоишь? — мягко спросила меня женщина с серо-голубыми глазами в монашеской одежде, когда коллеги отправились «окунаться». — Возьми рубаху да иди с ними!

— Нет, благодарю, — покачал я головой, — Что мне окунаться — я ж не крещеный.

— Так покрестись! Вот сейчас же и покрестись!..

— Да какое там... — махнул я рукой, но женщина вышла из-за прилавка и подошла ко мне.

— Как тебя зовут?

— Александр.

— А меня Илария. Матушка Илария. В миру Ирина, из Москвы я, но вот Господь сюда меня привел. Вот что, Александр. Наш настоятель бывает здесь редко — обычно он в разъездах с паломниками, в делах. А сейчас он здесь, представляешь? Вот там, в соседней комнате, будто бы тебя и ждет.

И, не дожидаясь ответа, взяла меня за руку и проводила в просторную белую комнату. Из мебели в той комнате был разве что простой диван, пара кресел да маленький журнальный столик. На диване сидел пожилой священник в светло-сером балахоне с ослепительно белой бородой.

— Ну, зачем пришел? — он смотрел на меня с какой-то доброй улыбкой, с какой взрослые обычно смотрят на совсем маленьких детей.

— Я... — растерянно замямлил. — Я... Ну... В общем, я это... Креститься пришел.

— Хорошо, — кивнул настоятель, — Креститься это очень хорошо. Но только скажи мне вот что. А что такое Православие?

— Православие? Ну... Это... Когда... Ну... В общем... А затем... Это...

Стыдно вспомнить сейчас, что я нес тогда тихим дрожащим голосом, сидя перед настоятелем в том кресле. А тот даже не изменился в лице.

— Хорошо, — ободряюще кивнул он. — А кто такой Иисус Христос?

— Ну... Это...

Когда я закончил, настоятель продолжал улыбаться. Помолчав немного, он сказал.

— Желание покреститься — это хорошее желание. Но очень важно понимать, что это такое, почему и зачем. Пока ты не сможешь оценить это — ты не сможешь это принять. Откуда ты? Из Москвы? Ну так в чем же дело? Там свыше трехсот прекрасных храмов, там тебя любой батюшка покрестит. Ведь по большому счету неважно, где ты примешь Крещение, здесь ли, там ли. Но очень важно, чтобы ты знал ответы на главные вопросы. Важно, чтобы они были у тебя и в голове, и в сердце.

Тут священника прервал его ассистент: подошел, протянул ему трубку мобильного телефона, объяснил что-то коротко. Настоятель взял телефон и начал что-то объяснять своему собеседнику.

Я смущенно смотрел в пол. Странно, да? С одной стороны, я и так вроде сам принял решение не креститься здесь, понимал, что это требует и подготовки, и знаний. А с другой стороны, я никак не мог избавиться от неприятного ощущения, будто бы мне сейчас двойку поставили. Я тяжело вздохнул и привстал с кресла: «Слушайте, я не буду вам мешать, спасибо вам, я все понял... Пойду я...» Настоятель жестом руки усадил меня обратно: «Нет, сиди. Я с тобой еще не закончил...»

— Хорошо, — улыбнулся священник, вернув трубку своему ассистенту. — А теперь рассказывай.

— Что — рассказывай? — окончательно растерялся я.

— Рассказывай, зачем ты пришел сюда на самом деле.

Он наклонился ко мне, и... Вспоминая этот момент сегодня, я понимаю, что это было больше, чем просто запах, который исходил от моего собеседника. Вот если бы «свежесть» и «свет» могли бы быть запахом, то это был бы именно такой запах. Я смотрел прямо в его улыбающиеся глаза, и мне хотелось приблизиться еще, чтобы окончательно раствориться в этом особенном, будто бы давно забытом запахе, ощущении, атмосфере. И я начал рассказывать.

Я рассказывал о своих нескладных отношениях и о своем тяжелом характере; о том, что я плохой сын и отвратительный отец; о том, что у меня нет ни сил, ни желания двигаться к своей цели, да и цели, если задуматься, никакой нет. О том, что я, словно лист неприкаянный в горной реке, несусь туда, куда течение вынесет, а течение чем дальше, тем немилосердней.

Мои журналисты уже давно окунулись, обсохли и ждали меня у нашего тонированного микроавтобуса, а я все рассказывал. И чем дольше я рассказывал — тем шире становилась улыбка священника.

— Вот все, что ты мне до этого плел про Православие, — то прямо никуда не годится. А вот то, что ты мне сейчас рассказал, — мне, как священнику, это словно бальзам на душу! Видишь ли, какая штука...

Откровенно говоря, я уж и не вспомню точно, о чем мы с ним говорили тогда конкретно. Но говорили долго. И тогда я не осознавал, что, в сущности, это была моя первая исповедь.

— Вот как мы поступим, — сказал наконец настоятель, — Ты сейчас отправляйся домой, возьми там лист бумаги и напиши на нем все-все-все свои грехи. Вот как ты сам их понимаешь — так и напиши. А завтра с утра пораньше приезжай ко мне — я тебя и покрещу!

— Но... У меня завтра в шесть утра самолет! — с сожалением ответил я.

— Жаль. Ну да ничего. Вот тебе мой совет. Вернешься в Москву — ступай в храм на Юго-Западной. Пройди катехизацию, чтобы все по уму, и покрестись.

На совершенно ватных ногах я вышел в комнату с церковной лавкой. Матушка Илария улыбнулась и без лишних вопросов протянула мне крестильную рубаху: «Ступай к реке, окунись...» А я попросил у нее еще крестик и, подумав, пару кулонов — для мамы и для дочки. Спустившись к совершенно безлюдной купальне, я переоделся и, сжимая в одной руке крестик, а в другой кулоны, трижды окунулся в воду, а потом, словно оглушенный прекрасной тишиной, стоял по пояс в воде и то ли плакал, то ли улыбался.

— Я словно чувствовала, что ты сегодня придешь! — встретила меня матушка Илария и протянула мне икону, — Будто бы для тебя и взяла. Это Александр Невский. Он твой небесный покровитель. Храни ее. И не откладывай с крещением, хорошо? Вот пообещай мне, это очень важно.

Я взял икону, она написала мне номер своего мобильного телефона — так, чтобы был на всякий случай, если вопросы какие будут, — и я уж было собрался уходить, но беспокойная матушка Илария снова ко мне обратилась.

— Подожди, не отпущу тебя так! — серьезно сказала она, заглянула под прилавок и протянула мне еще маленький темно-синий молитвослов и простой заламинированный прямоугольник, на одной стороне которого была икона, а на другой молитва. Я окончательно растерялся, не зная, как уж и благодарить ее за этот дар, а матушка Илария махнула рукой и улыбнулась.

— А теперь ступай. С Богом. Ждут тебя.

Я сделал пару шагов в сторону двери.

— Матушка Илария, я ведь это... Даже как креститься не знаю.

— А вот так, — показала она мне. — Вот два пальца, видишь? Они символизируют, что Иисус и Богом был, и человеком, а три — то Святая Троица: Отец, Сын и Святой Дух. Вот так...

Когда я сел в глухо тонированный микроавтобус нашей маленькой журналистской делегации, гид Суфьян внимательно и как-то настороженно посмотрел на меня.

— Александр! — с мягким иорданским акцентом сказал он, — Вы какой-то бледный. Вы мне не нравитесь!

— Суфьян, — счастливо выдохнул я, — А вы мне нравитесь очень. Правда.

Когда микроавтобус вырулил на шоссе, я внимательно рассмотрел ламинированную икону. На одной стороне была икона Богородицы с младенцем, а на обратной — молитва, которая начиналась словами: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится...»

Вскоре я крестился. В храме благоверного князя Александра Невского при МГИМО, что на Юго-Западной. Но это уже совсем другая история.

Смотрите также:

Живые истории «Фомы» теперь в звуке и на видео в озвучке Александра Ананьева

Фото из личного архива автора