Уж так повелось с апостольских времен: «скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин» (Евр 11:37–38). Но как-то особенно обидно, когда все это происходит в православной стране при «боголюбивых государях». И все же всегда, даже когда кажется, что истинной веры уже нигде не осталось, находятся люди, способные, как Иоасаф Белгородский, сохранить и передать ее тем, кто непременно придут, чтобы стать их учениками.
«Гангрена государства»
Сын полковника Прилуцкого казачьего полка Андрея Горленко и Марии сбежал в монастырь и втайне от родителей принял постриг. И неудивительно — на это они его вряд ли благословили бы.
В начале XVIII столетия для монашества в России наступил век гонений. Закончилась эпоха Московской Руси, прошедшая под знаком сотрудничества Церкви и государства. «Просвещенным обществом» овладели идеи «естественного права», цель государства виделась теперь в достижении здесь, на земле, «всеобщего блага», и Церковь должна была подчиниться этой цели, так как светская власть стала самодовлеющей, абсолютной.
Петр I, тщательно изучив церковное управление в протестантских странах, ввел его у себя по образцу скандинавских государств. Управление Церковью стало государственным, духовенство отныне несло «государеву службу», было обязано доносить об исповедуемых прихожанами грехах «против государства» и не должно было иметь влияния на народ. Ему запрещалось даже посещать дома прихожан в праздники.
Но особенно резки были меры против монастырей. Петр именовал их «гангреной государства», а монахов считал тунеядцами и плутами. Им запретили иметь в кельях бумагу и перья. Монастырскую колонизацию отменили даже в Сибири.
Сто лет «под спудом»
За указами Петра последовали указы Анны Иоанновны, а потом и Екатерины II, которая в 1764 году перевела все церковные имения в казну, а на содержание церковных учреждений повелела, разделив их на классы, выдавать определенные суммы.
Святитель Арсений (Мациевич), протестовавший против изъятия церковных ценностей, лишился сана и умер в Ревельской тюрьме. Монастыри обезлюдели, богатые обители обеднели до крайности, а средние закрылись. Во многих монастырях церкви стояли без глав и крестов, крыши их прорастали мхом, кельи — на подпорах, ограды полуразрушены. Не было иеромонахов — приходилось звать приходского священника совершать литургию. В обителях доживали престарелые и больные иноки, а бывало, братия и вовсе «разбродилась розно» и монастырь сам собою закрывался. А в уцелевших настоятели зачастую смотрели на свою должность как на источник дохода. Общим бичом стало пьянство.
Игумен Валаамского монастыря Назарий в 1795–1796 годах жаловался на общее бродяжничество монашествующих. А в 1786 году и новгородский митрополит Гавриил (Павлов) распорядился, чтобы монашествующие «по дворам не шлялись».
«Каков поп, таков приход»
Казалось, монашество на Руси погибло. Но из векового периода гонений оно вышло очищенным и обновленным. Во времена, когда духовное начало преследовалось, когда монастыри пустели, духовно одаренные натуры поневоле погружались в скрытую для мира внутреннюю жизнь, сохраняя истинное понятие о духовном подвиге. Так, незаметно, созревали духом Божии избранники, в тайном подвиге выковывавшие силу духа. Благодаря им с окончанием гонений возродилась истинная монашеская жизнь.
Жития подвижников того периода до сих пор недостаточно изучены, лишь несколько из них были канонизированы. И среди них святитель Иоасаф Белгородский.
Окончив Киевскую духовную академию и прослужив в ней несколько лет преподавателем, он был возведен сначала в сан игумена Лубенского Спасо-Преображенского монастыря, а к сорока годам, при императрице Елизавете Петровне, назначен еще и наместником Троице-Сергиевой лавры.
В 1748 году его рукоположили в сан епископа и отправили управлять Белгородской епархией. 1060 церквей, 59 монастырей, духовенство, служившее прихожанам не примером, а соблазном… С первого же года своего епископства святитель Иоасаф взял за правило регулярно объезжать все это огромное хозяйство и принялся наводить порядок. Прежде всего — среди духовенства.
За любые проступки строго взыскивал — вплоть до телесных наказаний. Поссорившимся между собой священникам запрещал приступать к совершению литургии, пока не помирятся. Но и о нуждах их заботился, и от произвола светского начальства защищал.
«Сеется в тлении, восстает в нетлении»
Свободный доступ к епископу Иоасафу имели все, без разбора лиц и званий. Все доходы с вотчин архиерейского дома он употреблял на помощь неимущим. Сам жил аскетом — по его кончине у него не нашли денег даже на погребение и, по разрешению Синода, пришлось хоронить святителя на запасные суммы архиерейского дома.
Последнюю литургию он совершил в мае 1754 года, потом поехал навестить родителей, на обратном пути, в селе Грайворон, заболел и 10 декабря (23 декабря по новому стилю) умер. Останки его привезли в Белгород и до середины февраля не могли похоронить — назначенный на погребение святителя преосвященный Иоанн Переяславский задержался в пути из-за разлива рек. За это время, по свидетельству очевидцев, тело святителя Иоасафа не потеряло обычного своего цвета и вида. Не изменилось оно и через два года, когда был вскрыт склеп. С этого времени началось его местное почитание.
А через 156 лет после кончины святителя Иоасафа, в 1911 году, состоялась его торжественная канонизация, на которой присутствовала великая княгиня Елизавета Федоровна.
Мощи святителя, после того как в 1920 году их вскрыли и отправили в Москву, в музей Наркомздрава, а потом в Ленинград, в Музей истории религии и атеизма, были обнаружены в запасниках этого музея и идентифицированы лишь в 1991 году и тогда же через Москву и Курск вернулись в Белгород.
