Для христиан Пасха — это день Воскресения Христова. Но если кто не знает, слово «пасха»в переводе с древнееврейского означает «избавление». И в этом смысле у каждого человека Пасха наступает в свое время или, как это красиво звучит по-церковнославянски, — во благовремении. То есть в нужный момент и в нужном месте приходит необходимое избавление — от ненужного, наносного, нелепого.
Я не буду повествовать о своем духовном перерождении и отказе от каких-то грехов. Слишком все это лично и сокровенно. Но я с удовольствием расскажу об изменении своего восприятия мира и окружающих людей, Самого Бога — благодаря празднику Пасхи. Вернее, благодаря подготовке к празднику.
Было это в далеком уже 1999 году. Я еще послушник, сторож-кочегар, а по совместительству — алтарник Троицкой церкви (та, что на горе, на кладбище) города Красноярска. Идут последние дни Великого поста. Впереди Страстная седмица. До Пасхи остаются считанные дни. В храме все готовится к главному для верующих событию. Моются стены, начищается церковная утварь и подсвечники. Работа кипит ключом.
Я, будучи еще школьником, когда-то вместе с другом моим, тоже Димкой, пропадал на скалах знаменитого заповедника «Столбы». Для каждого красноярца это значимое место. Река Лалетина, кордон, Первый и Второй Столбы, скала Дед, скала Перья. Там «дикарем» я постигал азы скалолазания. И хоть я и не стал знатным спортсменом или «аборигеном-столбистом», это увлечение мне многое дало. Во-первых, я стал меньше бояться высоты, а, во-вторых, занятие скалолазанием, пусть и на дилетантском уровне, научило меня определенной выверенности и размеренности — движение по гладкой скале без страховки подразумевает отсутствие поспешности. Нет, сейчас-то, я, конечно, понимаю, что не нужно «искушать Господа Бога своего». Но тогда «был я весел, был я молод»!
Так вот, пройдя такую своеобразную школу, я сам вызвался взобраться по строительным лесам и помыть купол храма изнутри от копоти. Было нас таких смелых то ли двое, то ли трое. Поставили леса, подняли воду в ведрах, вооружились щетками, тряпками и моющими средствами. И, как говорится, с Богом! Приступили, помолясь.
Мне достался кусок купола недалеко от иконы-фрески на стене, которая изображала Воскресение Христово. Я глянул вниз — и, несмотря на определенную привычку к высоте, почувствовал, что руки и ноги все же стали ватными. Еще подумалось, что было бы нелепо рухнуть вниз в храме. Но, посмотрев в глаза Спасителя на фреске, я дерзко подумал: «А что, не можешь справиться без меня? Тебе-то, небось, ничего не стоило стены и купол помыть? Значит, не такой ты и всесильный, раз услугами моими пользуешься!» Я не скажу, что я был к этому времени неверующим. Просто сомнений во мне было и всяких «дум казака Панаса» выше крыши. Не знаю, как у кого, а мое становление как христианина проходило не очень этак легко. Меня Господь постоянно «мордочкой» моей тыкал, чтоб я не возносился. Но видно, советское прошлое все же давало о себе знать. Я постоянно задирал нос, а заодно задирал и Бога!
Короче, стою на лесах, мою, и слышу, как между собой мои братья-мойщики-верхолазы переговариваются о том, что вниз надо слезать и леса переставлять, потому что до одного места на куполе ну никак не достать. А я и заявляю, чего, мол, боитесь? Сейчас я все сам сделаю. И такая меня гордость за себя взяла, что я о всякой осторожности совсем позабыл.
Переставляю я доску на лесах, упираю ее в стенку, проверяю на устойчивость — и пошел по ней. Стою, мою и жутко собой горжусь. Делаю еще полшажочка и чувствую, как доска соскальзывает со стены и уходит у меня из-под ног. А внизу — метров 15, а то и 20. И бетонный пол. Перед глазами вся жизнь от рождения и до сей минуты, как первоклассник на перемене, пронеслась. Ору я вслух не помню что. А про себя почему-то не что иное, а «Христос воскресе»! И чудится — то ли от страха, то ли от избытка адреналина и еще не знаю чего — как будто мне кто-то отвечает: «Воистину воскресе»! Краем глаза вижу веревку, обыкновенную непрочную бельевую веревку, с помощью которой мы воду наверх поднимали, и рукой хватаюсь за нее. Всем своим существом понимая, что она меня не выдержит.
Далее — как в замедленном кино. Ору, про себя молюсь, рукой хватаюсь, по сути, за ниточку — и вдруг... Вдруг чувствую, что эта веревочка стала как твердый канат. Откуда-то взялись силы, как будто кто-то меня под мышки подхватил, и я в мгновение оказываюсь в безопасном месте, крепко цепляюсь за стойку лесов.
Слез я тогда, упал на колени. Нет, не стал тут же истово креститься и молиться, а поцеловал пол храма, а про себя сказал: «Понял, Господи, прости!»
Вот так незадолго до самой Пасхи произошло мое личное избавление. И от телесной смерти, и от желания перед людьми, тем более — перед Богом, выпендриваться.
