протоиерей
Эта история произошла со мной в Норильске, много лет назад. Был я настоятелем тюремного храма. Там Володю и встретил.
Володя на исповеди всегда плакал. Как мальчишка. Размазывая слезы по довольно пухлым щекам. Зная эту его особенность, я даже готовил на всякий случай бумажные салфетки.
А рассказать о себе Володя мог много. Наркоман со стажем, пьяница, вор, прелюбодей и, наконец, убийца. Как-то в наркотическом угаре он ударил ножом своего друга, который пришел вызволять его из притона. 105-я статья на зоне — она как бы высоко котируется. И человек, проходящий по ней, может, согласно тюремным понятиям, пользоваться определенными благами. И тем не менее, как я сказал, Володя постоянно плакал. Его лицо слегка напоминало лик апостола Петра на тех иконах, где под глазами видны две бороздки от слез — следы сокрушения над своим поступком, отречением от Христа накануне Его крестных мук. У Володи тоже такие бороздки были.
У моего «благоразумного разбойника», как я называл своих подопечных в колонии строго режима, не было никого. Жениться он не успел, детей не было, родители давно умерли, да и был он одним ребенком в семье. Но я заметил интересную деталь. Он постоянно получал письма с воли. И тогда лицо его озарял свет. Это не образное выражение, понимаете?! Его лицо буквально светилось.
Я сначала было подумал, что это обычная для обитателей того места переписка с женщинами, изобилующая рассказами о «тяжкой судьбе заключенного». Но каково же было мое удивление, когда Володя сказал, что это письма от мамы. Расспрашивать я его тогда не стал, постеснялся. Совестно как-то стало. Да и не принято осужденных расспрашивать. Захочет, сам расскажет.
Может быть, всё это так и осталось бы для меня покрытым тайной, если бы не одна неожиданная встреча. Мне позвонил начальник воспитательного отдела колонии и сказал, что со мной хочет поговорить какая-то женщина.
Оказалось, это мама Володи, которая каким-то чудом прилетела к нему на свидание из Рязанской области в Норильск. Говорили мы с ней долго. Она рассказала о себе, о том каким «хорошим мальчиком рос Володенька». «Он, — уточнила женщина, — ведь на глазах у меня рос». И вот на мое недоумение — мол, а Володя говорил, что его родители умерли, — она сказала: «А я и не родная мать. Я названная. Я его своим сыном назвала, когда он мне письмо с просьбой о прощении прислал. Ведь это он моего родного сына убил».
И тут я захлюпал. Как мальчишка.
Она посмотрела на меня — и вдруг прижала мою голову к своей груди и стала ее гладить, приговаривая: «Намаялся ты с Володьками этими. Лица на тебе нет». А пахло от нее мамой.
Когда Володя освободился, он уехал — к маме.
