Даже если вы забыли фильм Алова и Наумова «Бег» по пьесе Михаила Булгакова, то достаточно напомнить великолепного генерала Чарноту — Михаила Ульянова, шагающего по Парижу в кальсонах, дрожащую Серафиму — Людмилу Савельеву, безумный взгляд Хлудова — Дворжецкого и тараканьи бега — и оба, почти слившихся в нашем сознании в одно, произведения сразу всплывут в памяти. Сейчас, когда персонажи «Бега» вошли в сонм героев литературного Олимпа, трудно представить, что каждый из них имел реального прототипа, а события, вплоть до самых невероятных, происходили в действительности. Чарнота — это любимец казаков, смелый и решительный генерал Сергей Улагай, Хлудов — знаменитый Слащев-Крымский, убитый после возвращения на Родину, красавица Люська, кавалер двух Георгиев — жена генерала Слащева. Есть в пьесе еще один герой — монастырь, где происходит действие первого из «восьми снов»: «внутренность монастырской церкви, где-то в Северной Таврии». По исторической хронологии, по тому, что монастырей с пещерами — «хор монахов в подземелье поет глухо», — в этой местности больше не было, понятно, что Булгаков описывает Григорие-Бизюков монастырь, который располагался у переправы через Днепр, на пересечении военных дорог. Михаил Булгаков писал пьесу о русском исходе, сотворяя из впечатлений, воспоминаний, жизненных историй, картину невероятной художественной силы. Любопытно, однако, приподнять занавес и посмотреть, как было на самом деле. Не ходил Улагай в нижнем белье по Елисейским полям, он организовал казачий конный цирк и гастролировал с ним по Европе; генерал Слащев никогда не руководил массовыми казнями, он командовал боевыми действиями, «зверства белых» как таковые изобретены большевицкой пропагандой, а лирическая героиня «Бега» вернулась в Россию и вышла замуж за Михаила Булгакова. События, которые происходили в Бизюковом монастыре в двадцатых годах, обширно описаны в мемуарной литературе.
1
…В город Екатеринослав (ныне Днепропетровск) весной 1918 года с распавшегося фронта в свои казармы возвращаются Симферопольский и Феодосийский полки — герои Брусиловского прорыва и Новороссийские конные драгуны. После падения гетмана Скоропадского офицеры решают прорываться из окруженного петлюровцами города и двигаться на Дон, где формируется Добровольческая армия генерала Корнилова. «Кто хочет умереть честно и со славой, пусть присоединяется к Новороссийскому полку, кто же хочет бесчестно умирать в подвалах ЧК, пусть немедленно покинет казармы», — говорит на собрании всех чинов гарнизона полковник Гусев, и тысяча офицеров выступает в легендарный Зимний (Екатеринославский) поход…
2
Мерно, гулко гудит над днепровскими волнами монастырский колокол. Высоко, раскидисто стоит на каменистой круче Таврский Афон. Извилисты, скрыты от праздного взгляда тропы в известковой скале, шиповником и боярышником поросли узкие входы в подземелье и кельи монашеские. Тремя угловыми круглыми башнями, каменной оградой, зубчатой контрфорсной стеной укрыт древний Бизюков монастырь. На запорожские, ох нелегко добытые казацкие грóши, возведен на беспокойной границе с ляхами оплот Православия.
Тяжело, устало поднимается по обрывистому склону пехотный полк. Лошади, помесив копытами грязь, встали понуро: не втащить им на скользкий холм обозы с техникой. В придорожной почтовой станции остается броневой дивизион, полувзвод драгун для связи и заслон — несколько старших офицеров.
Утром почтовая станция окружена отрядом петлюровцев и «железным полком» севастопольских матросов.
Неравный бой длится несколько часов, ектеринославцы, укрывшись за каменной стеной, окружающей почту, экономят каждый патрон: боеприпасы еще вечером отправлены с основными силами. Из трех драгунов, посланных за помощью, доскакивает один.
…Близки уже монастырские стены, открываются кованые ворота, и седлают лошадей драгуны, и выдвигается пехотная дружина, подняв трехцветный флаг…
3
— Миром Господу помолимся, — клонился над книгой в сафьяновом переплете отец Варсонофий. Стоят перед игуменом офицеры, сняв фуражки с белой ленточкой. Горят редкие свечи, бросая золотые тени на иконы, выхватывая из полумрака небритые бороды, впавшие щеки, устало опущенное плечо. Поют монахи, читает Варсонофий, звучит вечная правда, ради которой ведет их неумолимый долг с крестом наплечных ремней на спине…
— Еще молимся о христостолюбивом воинстве…
У каменного фонтана стояли, опершись на берданки, крестьяне в нагольных тулупах.
— Наша охранная дружина, — объяснил игумен полковнику Магдебургу, невысокому худощавому офицеру в солдатской шинели. Не сразу можно было разглядеть его лицо, укрытое низко махровым углом башлыка, только мгновенно схваченные морозом широкие казацкие усы показала полоса света из незатворенной двери храма.
— Пойдемте, братцы, со мной к обозу, отгрузите пулеметы и пару ящиков с патронами. Обращаться-то умеете?
— Да мы, вашблагородие, — отозвался чернобородый мужик, видно, старший, — стало быть, еще с Японской научены.
— Не последнее отдаете, Григорий Трофимович? Вам еще неделю идти до переправы, — остановил его отец Варсонофий.
— У нас достаточный запас, батюшка. Петлюровцев мы порядочно напугали, к нам они, пожалуй, больше не сунутся…
Они помолчали, пряча друг от друга тревогу.
— А охране монастырской, — негромко добавил полковник, — патроны понадобятся.
— На все воля Божия, — щуря близорукие глаза, сказал игумен. Он поднял вдруг и положил на плечо Григорию покрасневшую на морозе руку, потом повернулся и, ссутулив худую спину, пошел по протоптанной в снегу тропинке. Ветер мел по земле, раздувая обмерзший край рясы; за освещенными окнами трапезной шевелились быстрые тени; в лазарете было уже темно, только угловое стекло бросало желтый треугольник на сугроб. Казалось, он светится изнутри.
Петлюровцы действительно напуганы: уплывая в панике на пароходах, забывают угнать паром.
…Грузится пехота. По одному, ведя лошадей под уздцы, всходят новороссийские эскадроны, и паром неторопливо отплывает от пристани, окутанный белым, как молоко, туманом.
В день Рождества Христова екатеринославцы, пройдя за 35 дней 500 верст, прибыли в Джанкой.
После переформирования они составили основу Кавказской Добровольческой армии. Последний бой приняли на Перекопе.
Кадр из фильма «Бег» (слева) по одноименной пьесе Булгакова. В кадре мы видим персонажа пьесы — «дряхлого игумена». Мало кто знает, что его прототипом был архимандрит Варсонофий (Юрченко), прославленный в лике исповедников Херсонской епархии УПЦ МП (на фото справа).
Фото из архива журнала «Живой родник»
4
…В селе Красный Маяк на развалинах Бизюкова монастыря сохранилась старая винодельня. Подземный ход, который прорыли еще запорожцы, за давностью лет разрушился, но до сей поры уцелел винный погреб. На его стенах вот уже более восьми десятков лет не исчезают темные кровавые потеки…
10 февраля 1919 года в Покровском соборе Бизюкова монастыря шло богослужение. Махновцы, воевавшие тогда на стороне большевиков, ворвались в храм. Схватив священников и служителей из братии, красные партизаны затащили их в «запорожский» погреб. Золото требовалось махновцам; рассчитывали, что в богатом монастыре, который беспрестанно с конца 1917 года грабили большевицкие банды, оставалось еще, чем поживиться. От чего больше озверели бандиты — от отсутствия добычи или кротости монашеской? Пленников изрубили шашками: кровь брызгала и темными полосами стекала по стенами подвала… Оставшихся по каменной лестнице свели вниз, к покрытому льдом Днепру. Братья, перекрестившись, падали в прорубь.
Вооруженная екатеринославцами охранная дружина отбила у махновцев игумена Варсонофия и отца Онуфрия, иссеченных шашками. Уцелевших монахов крестьяне погрузили на телегу и увезли в деревню…
В 1921 году монастырь закрывают. Расхищено, разрушено, пущено по ветру богатейшее хозяйство: поля, виноградники, сады. Уничтожены четыре храма, семинария, больница, которая в годы Первой мировой войны служила лазаретом для раненых фронтовиков, детский приют для двухсот воспитанников, пекарня, электростанция… К 1922 году на территории Таврского Афона остается один собор. В 1923 году закрыт и он.
Начинаются эксперименты. Завозят рязанских крестьян, американские колонисты создают артель «Селянская культура» — запустение… Наконец, над входом прибивают надпись «Совецкое хозяйство Красный маяк».
В годы, которые вошли в историю Украины, Поволжья и Казахстана как «голодомор», в трехэтажном братском корпусе открывают школу комсомольского и партийного актива. Будущие строители коммунизма подкрепляют упавшие в борьбе за счастливое детство силы продуктами, подвезенными из спецраспределителей. Из окрестных сел сползаются голодающие дети, копошатся во дворе и умирают. Их тихо сносят и скидывают в Пропасную балку.
В единственном не разобранном на кирпичи храме Покрова Пресвятой Богородицы вовсю кипит культмассовая работа. Со сводов над хорами взирают на танцульки лики ангелов и святых. Каждый новый комендант под угрозой срыва антирелигиозной пропаганды забеливает ненавистные образы. Но снова и снова проступают кроткие лица сквозь слои штукатурки. Наконец, самый изобретательный хватается за кисть и пририсовывает вокруг глав православных святых космические скафандры.
…Я часто думаю, читая бесчисленные истории о поруганных храмах: святотатство — одно из самых страшных преступлений, и совершить его может только отъявленный безбожник, человек, не верящий ни в Бога, ни в черта. Но кощунствовать над обликом святого, неуклонно возвращающегося, несмотря на все усилия избавиться от «рисунка», то есть понимать, что перед тобой — иная сила, грозная, недоступная… и, тем не менее, продолжать совершать преступное деяние — на это простой, обычный смертный, который поостережется даже улицу переходить, если ему черная кошка дорогу перебежала, не способен. И нуждайся я в доказательствах существования мира иного, то последние сомнения отвергла бы, понимая, что совершить это может только существо, которым завладели бесы…
Накануне 100-летия Ленина бульдозерами срезается монастырское кладбище, старые кресты и надгробья. Крестьяне, собравшиеся вкруг развороченных могил, видят нетленные мощи святых угодников в облачениях, с деревянными нательными крестами.
Площадку выравнивают под школьный стадион. Дети играют в футбол и гоняют по полю череп монаха.
В пьесе «Бег» выведены два духовных лица — сопровождающий генерала Чарноту архиерей Африкан (в действительности протопресвитер Русской Армии митрополит Вениамин) и игумен монастыря, «дряхлый и начитанный». Игуменом с 1916 по 1920 был 40-летний отец Варсонофий.
На страницах пьесы этот персонаж появляется пять или шесть раз. С помощью нескольких реплик гениальный мастер показывает жалкого, перепуганного, не блещущего умом начетчика. Оставив характеристику духовенства на совести давно стоящего перед иным судом писателя, которому я, как читатель, все прощаю за «Белую гвардию», за сияющий образ Христова воина Най-Турса, расскажу, однако, подробнее о судьбе православного старца. «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
В кадре из фильма — описанный Булгаковым в «Беге» монастырь (фото справа). Все указывает на то, что автор «списал» его с Григорие–Бизюкова монастыря, что на берегу Днепра. На фото слева можно увидеть, что осталось от обители после многих лет атеистической власти.
Фото Дениса Чернова
5
Детство, благочестивая юность, учеба в Пастырско-миссионерской семинарии — всё шло живым и благодатным путем, которым двигалось русское духовенство перед тем, как встретить годы испытаний. В Григорие-Бизюковом монастыре, где молодым послушником Василий Юрченко принял постриг с именем Варсонофия, он и был оставлен, сначала при семинарии, а затем игуменом самой обители. Провел бы свою жизнь отец Варсонофий в трудах и заботах о монастыре, о братии, о пастве, но в 1917 году Аннушка разлила масло…
«…Под угрозой немедленного расстрела большевики потребовали выкуп в размере многих тысяч рублей», — рассказывал о тех годах своим сокамерникам отец Варсонофий. Такой суммы у братии не было, и монахов поставили к стенке: «Я чувствовал необычайный духовный подъем, от того, что скоро буду в Царствии Небесном. И я был горько разочарован, когда прибежал монах с нужной суммой и разстрел отменили…»
Когда монастырь закрыли, отец Варсонофий некоторое время скрывался в доме у брата, но его нашли и заперли в подвале. Ряса истлела от сырости, а вшей можно было сгребать руками…
После освобождения отца Варсонофия назначают священником Свято-Натальинской церкви села Высокие Буераки около Елисаветграда.
Вместе со своим братом по монастырю, епископом Онуфрием (Гагалюком), он становится ревностным обличителем обновленчества. Власти поддерживали обновленцев административным ресурсом вовсе не потому, что волновались, на каком языке будет вестись служба: поощряли все, что шло во вред Православной Церкви. Когда же оказалось, что сбить с толку ни паству, ни духовенство не удается, то сектантов за ненадобностью расстреляли.
На проповеди батюшки Варсонофия собираются со всех храмов. В округе из восьмидесяти обновленческих приходов не остается и десяти.
С регулярностью кукушки в храме, где он служит, появляются красноармейцы. Батюшку арестовывают, допрашивают, сажают в тюрьму, отпускают — против него ведут судебные процессы, но духа его сломить не могут.
Накануне Вербного воскресенья 1924 года в Покровскую церковь является обновленческий епископ и требует ключи. Прихожане собираются вокруг храма, особенно неустрашимыми, как пишет свидетель, были женщины, плотно ставшие у дверей. На помощь обновленцам присылают отряды конной милиции, комсомольцев, комбед. Наконец, пожарная команда струями холодной воды из шланга разгоняет народное сопротивление. Власть объявляет отца Варсонофия зачинщиком бунта, арестовывает членов приходского совета и мирян…
В 1925 году отец Варсонофий и владыка Онуфрий оказываются вместе в Харькове, без права выезда. Надо сказать, что судьба владыки Онуфрия, канонизированного Русской Православной Церковью в 2000 году в сонме новомучеников и исповедников Российских, также ведет его через аресты, ссылки, служение и мученический венец.
1 января 1931 года повсеместно производятся массовые аресты уцелевших к этому времени епископов, священников, хористов, церковных старост. Схвачен и отец Варсонофий. От него добиваются показаний, применяя средства, уже многажды описанные: не дают спать, инсценируют расстрелы, лишают пищи, а потом кормят и не дают пить… После пяти лет заключения в Темниковских лагерях переводят в концлагерь, расположенный в упраздненной Саровской обители.
Насильно, с побоями остригают бороду. Ночью он пробирается к могиле святого Серафима Саровского, молится, читает акафист. «Он совершенно искренне принимал заключение, — рассказывал впоследствии его келейник, отец Павел, — как возможность духовного совершенствования, без страха и с благодарностью Богу».
По окончании срока ему удается вернуться в Харьков. Гонения на Церковь становятся практикой повседневной жизни: служащие советских учреждений боятся публично перекреститься, православные требы вытесняются «красными крестинами», погребение отправляется по «особому советскому чину», с музыкой и красным флагом, младенцам присваивают новообразованные имена типа Тракторина, Ченальдина (челюскинцы на льдине), Даздраперма (да здравствует первое мая). Детей обязывают доносить на родителей, если те держат дома иконы, и особо отличившихся отправляют в награду в Крым.
Отец Варсонофий, скрывая сан, в обыкновенной, подпоясанной русской рубахе ездит по своим прежним приходам на Кубани, в Донбассе, Одессе…
«…На окраине города, — вспоминает духовный сын старца, который сопровождал его в Херсон, — в доме, находящемся в глухом месте и огражденном высоким забором, батюшка Варсонофий исповедовал в течение двух дней и ночей приходящих людей, которые друг другу передавали о его местонахождении. Не было у него времени и поесть».
В одной из таких поездок бдительные органы выследили батюшку и арестовали. На Колыме он сильно заболел, его посчитали умершим и выкинули. Утром нашли сидящим среди негнущихся, кучей сваленных трупов. Сам старец об этом случае рассказывал так: когда его выбросили, он был без сознания, очнувшись, почувствовал тепло. «Свет озарил ночное небо, явился Сам Христос, Который протянул руку и сказал: Дерзай, ты мне еще нужен на земле для проповеди Евангелия».
Отбыв срок, четыре года батюшка пролежал по лагерным больницам; на теле — незаживающие, сочащиеся раны, одна нога не сгибалась, другой ходил только на пальцах; до конца жизни не выпускал костылей.
В 1954 отец Варсонофий получил назначение на священническое место в Екатерининский собор города Херсона, последний храм его жизни. Сильно болел, знал заранее, когда Господь призовет его к себе, готовился к смерти. 17 октября 1954 года, в день своего небесного покровителя Варсонофия, старец скончался.
2 марта 2007 года были обретены мощи исповедника и перенесены в Свято-Духовский кафедральный собор. Решением Синода Украинской Православной Церкви Московского Патриархата архимандрит Варсонофий (Юрченко) причислен к лику местночтимых святых Херсонской епархии.
***
Мерно, гулко звучит над Днепровскими волнами колокол… Высоко, на обсыпанном шиповником обрыве, за ажурной кованой оградой, среди руин блестят свежей краской синие купола.
…Миром Господу помолимся…
Склонился над книгой в сафьяновом переплете отец Феодосий. Теплый сноп утреннего света золотит горки свечей на прилавке и металлический титан с кружечкой, скользит по окладам, паникадилу и по худеньким в веснушках рукам старушки, прибирающим из песка оплывшие огарки. Светлые квадраты падают под ноги поющим монахам, казакам с буйными седыми кудрями, женщинам в китайских кофтах, новобранцу, такому долговязому, что виден лишь стриженый розовый его затылок, девушкам в обмотанных вокруг джинсов передниках, цветастых, взятых из корзинки у кирпичных ворот…
Окончен ли бег? Ответьте, Михаил Афанасьевич! — Не дает ответа…
Обработанный специально для «Фомы» отрывок из книги, которая только готовится к публикации.
