В феврале этого года исполнилось бы 75 лет Юрию Ковалю (1938-1995) — замечательному (и, увы, недооцененному) писателю. С одной стороны, имя Коваля у многих на слуху, с другой — мало кто его читал, и еще меньше тех, кто понимает, насколько его проза созвучна христианству. Может, хотя бы юбилей подвигнет нас перечитать?
Неслучайный выбор
Интересно, какое будущее ждет человека, отец которого — начальник уголовного розыска Московской области, мама — врач-психиатр, а любимый брат Боря увлечен историей? А человек ни о чём серьезном не помышляет, поет песни с уличной шпаной во дворе дома на Красных воротах, а больше всего любит бродить с собакой по подмосковным лесам. Судьба — не без влияния любимого школьного учителя — заносит его под своды Московского пединститута им. В. И. Ленина, на факультет русского языка и литературы. А там… «там собралась сногсшибательная компания, созвездие талантов… Юрий Визбор, Ада Якушева, Юлий Ким, Петр Фоменко, Юрий Ряшенцев…» Так вспоминал позднее Юрий Коваль, признаваясь, что выбор все-таки был не случаен: «Страсть к слову и к литературе владела мною с незапамятных времен». Еще в школе он сочинял юмористические стихи. В институте прямо на лекции, сидя в последнем ряду аудитории, с однокурсником Лёшей Мезиновым (ныне журналист и детский писатель) придумывали эпиграммы на преподавателей и сокурсниц. От души веселились, сочиняя роман «Простреленный протез, или Это было под кокосовой пальмой». Кто же знал тогда, что из листочков с записями приключений разбитной команды фрегата «Лавр Георгиевич» вырастет главная книга всей жизни Юрия Коваля — роман «Суер-Выер»?
«Я решил скрыться в детскую литературу…»
После института Коваль уехал учительствовать в деревню Емельяново в Татарии, где преподавал, кроме русского языка и литературы, географию, историю, пение и рисование. Шутил, что первыми его рассказами были тексты диктантов. Например, вот такой, на правописание мягкого знака после шипящих: «На полу сидела мышь. Вдруг вбегает грозный муж и, схватив огромный нож, к мыши он ползет, как уж». Из Татарии Коваль привез несколько «деревенских» рассказов, которые показал Юрию Домбровскому. Тот восхитился, назвал прозу Коваля «жестким рентгеном» и понес в «Новый мир» один из рассказов. «В «Новом мире» рассказ ласково отклонили, — рассказывал Коваль. — …Я понял, что мне не пробиться никогда… Я все-таки выпадал из какой-то общей струи… Конечно, о Ленине я писать бы не стал… Я не умею… Я не могу, не попадаю… И не попаду никогда… С этого момента я понял, что во взрослую литературу я просто не пойду. Там плохо. Там хамски. Там дерутся за место. Там врут. Там убивают. Там не уступят ни за что, не желают нового имени… Я решил скрыться в детскую литературу, уйти туда… Но я не только спрятался в детскую литературу, а верно ей служил».
Коваль часто бывал в мастерской поэтов Игоря Холина и Генриха Сапгира. Холин подтолкнул его к написанию стихов для детей. Одно стихотворение году в 64-м напечатали в «Огоньке». А Коваль продолжал работать учителем — уже в школе рабочей молодежи. Преподавал до 1966 года. Потом работал в журнале «Детская литература». Писал фельетонные рецензии, один и с институтским другом Леонидом Мезиновым — под псевдонимом Фим и Ам Курилкины. Вышли сборники стихов Коваля — «Станция Лось» и «Слоны на Луне». От журнала «Мурзилка» поехал с делегацией детских писателей на южную пограничную заставу. По впечатлениям от поездки написал рассказ «Алый» (экранизированный в 1979 году). И, по его собственному выражению, «поймал прозу за хвост» и «нашёл себя».
«Я пишу для маленького Пушкина…»
Коваль адресовал свои книги читателю думающему, с живым и чутким восприятием мира. И совсем неважно, сколько этому читателю лет — шесть или шестьдесят. Коваль — писатель для семейного чтения. Малышам можно почитать его книжки, иллюстрированные Татьяной Мавриной: «Стеклянный пруд», «Заячьи тропы», «Журавли», «Снег», «Бабочки», «Жеребенок». На поверхности — прелестные зарисовки жизни природы, в глубине — бытийные вопросы. Как, впрочем, в любой книге Коваля. Вот «Чистый Дор», рассказы, написанные под впечатлением путешествий писателя по северу России. Коваль побывал в селе Ферапонтово Вологодской области, увидел Ферапонтов монастырь с фресками Дионисия и влюбился в этот край. Чистый Дор — название деревушки, затерянной в северных лесах. Там Коваль нашел своих героев: старушек Пантелевну, Орехьевну, дядюшку Зуя и его внучку Нюрку, братишек Моховых… Живые характеры, запечатленные с любовью. И Дор — чистый, и жители его — чистые душой.
«Полынные сказки» — отличное чтение на ночь. В предисловии к ним писатель замечает, что их рассказывала ему когда-то мама. И до чего же это увлекательное чтение!
А уж от детективных повестей о сыщике Васе Куролесове просто не оторвешься! Сюжет первой повести — «Приключения Васи Куролесова» — подсказал Ковалю отец. Одним из его оперативных работников был Николай Куролесов, который в повести стал Васей. Это потрясающе смешная и остросюжетная книжка. Как и ее продолжения: «Пять похищенных монахов» и «Промах гражданина Лошакова».
Юрий Коваль говорил, что стремится писать по двум линиям: «это линия смеха, юмора и линия лирики». И очень радовался, когда получалось их совместить в одном произведении. Лучшие его книги именно такие: смешные, и грустные, и очень светлые. Как повесть «Недопёсок» — про маленького песца, который сбежал со зверофермы, и деревенских ребят, которые прячут его от преследователей (экранизирована в 1978 году). Или «Самая лёгкая лодка в мире», странная и прекрасная повесть, «летяще сюрреалистическая», как назвала ее Татьяна Бек. Герой на своей лодке «Одуванчик» отправляется в плавание по северным речкам к таинственному Багровому озеру. Много опасных и чудесных приключений ему предстоит. Он окажется в самом сердце тумана. И встретит летающую голову. И едва спасется от могущественного и грозного Папашки… Все в этой повести фантастично и в то же время вполне конкретно. «Конечно же, все это правда, — говорил Коваль. — Конечно же, я знаю, где Багровое озеро. И лодка эта есть, лежит она у меня на чердаке в моей избушке на Цыпиной горе…». Сборник рассказов «Листобой», маленькая повесть «От Красных ворот», «Шамайка» (о бродячей кошке), «Алый» (о пограничном псе), и, конечно, главная книга Коваля, совсем не детская, «Суер-Выер» — каждое произведение Коваля рождает ощущение чуда. Как говорила Роза Харитонова, студенческая любовь и муза писателя, «волшебство окутывало каждого, кто попадал в это энергетическое поле — общение с Юрием Ковалем». И в его книгах, и в его картинах — а он был еще и потрясающим художником — «есть трепет и мерцание, полет и тайна, мечта и жизнь. И как хорошо, что это чудо нельзя понять и объяснить!».
Юрий Коваль был не только писателем, но и художником. Это один из его принтов.
Юрий Коваль. Принт.
В поисках Истины
Еще советская критика нутром угадывала в прозе Коваля нечто более глубокое, чем просто душевная теплота и доверительность. Правда, с понятиями «духовности» и «душевности» тогда была полная путаница, но даже литературоведы, далекие от религии, интуитивно чувствовали в его творчестве «радость бытия, духовную чистоту, святость труда». (критик А. Вислов). Коваль признавался, что у него нет церковной религиозности, но есть глубинная, изначальная вера. Восприятие мира у Коваля было христианское. Прочитайте один из самых удивительных рассказов Коваля «Вода с закрытыми глазами» — и поймете это…
Юрий Коваль говорил: «Выше всего на свете… я ставлю русскую икону. Такого класса не может достичь единичный художник, только школа. И, конечно, вера». Его собственные живописные работы «Вход в Иерусалим», «Богородица», «Положение во гроб», по словам Татьяны Бек, это «сплав древнерусской школы и авангарда, дисциплинированной традиции и мастерски озорного наива, храмового иконостаса и детской игрушки. Сам он остерегался называть эти вещи иконой как предметом возможной молитвы — он считал их вариацией или даже разговором на библейскую тему. «Икона отвечает запросу души. Когда я пишу эти свои вещи, я тоже отвечаю естественному запросу души…» — скромно говорил он об иконописной линии своего высокого искусства».
...Коваль рассказывал об одном своём друге-атеисте, который, зная, что Коваль — человек верующий, при встрече принимался его дразнить: «А всё-таки Бога нет!» А Коваль ему неизменно отвечал: «Ваня, доказательство бытия Божьего — это то, что ты есть на свете и что мы с тобой сейчас разговариваем».
