И увидела на его ногах зияющие раны... Татьяна Масс родилась в 1966 году в городе Череповце (Вологодская область). В 1987 году закончила факультет журналистики МГУ. С 1989 по 1995 годы работала в Риге, в газете “Советская молодежь”. В 1992-1993 годах была корреспондентом радиостанции “Би-Би-Си” в Латвии. С 1999 года живет во Франции. Член ассоциации русско-французских журналистов. Пишет статьи для русских изданий в Западной Европе, Латвии, России и для французских общественно-политических изданий. В издательстве “Свеча” готовится к изданию ее книга “Город женщин”.
Я начала вторую песню, и вдруг толпа, окружавшая меня, дрогнула.
Не обращая никакого внимания на меня, люди побежали к выходу, опрокидывая столы и корзины. Мальчишка-водонос, худой и смуглый, бросил свой полный кувшин, спеша за всеми.
Рынок опустел. Остались только торговцы, стерегущие свой товар. Я подобрала с земли свой платок с несколькими монетками, что успела заработать, и выбежала за всеми.
Толпа остановилась недалеко от рыночных ворот, на площади у колодца. Происходило что-то, скрытое от меня спинами людей. Было очень тихо. Вдруг все зашумели, закричали, захлопали в ладоши.
Чувство ревности шевельнулось во мне. Но я почувствовала, что здесь происходило что-то другое, не похожее на выступление рыночных певцов.
Пробираясь через тугое кольцо людей, я услышала крики: “Он исцелил! Он исцелил”!
– Что здесь было? Кого исцелили? – спрашивала я у всех подряд. Многие, посмотрев на мое накрашенное лицо, отворачивались. Один старик все же объяснил:
– Равви исцелил слепого! Ну, того, который всегда здесь сидит.
Я тоже знала этого слепого. Он сидел у колодца в тени старой смоковницы и постоянно благословлял проходящих, надеясь на милостыню. Про него говорили, что он был слеп от рождения.
Расталкивая всех, я бросилась вперед и увидела седую голову слепого. Он стоял на коленях пред человеком в светлом хитоне и плакал. Худые плечи его вздрагивали под заношенной тканью. Какой-то богатый торговец приглашал Равви в гости. Я с любопытством рассматривала Того, Кто может дать глаза слепому. И вдруг Он, почувствовав мой взгляд, повернул голову и посмотрел на меня.
Никто никогда не смотрел на меня с такой любовью и печалью. Мое сердце дрогнуло. Не в силах выдержать этого взгляда, я опустила голову. Толпа двинулась за Ним, а я стояла и не могла двинуться с места.
Меня толкали, задевали проходящие, и через несколько минут на площадке остался слепой, окруженный несколькими людьми. Он широко раскрыл глаза и рассматривал свои руки. По его лицу непрерывно текли слезы.
Дома я не могла дождаться Шемайи, чтобы рассказать ему об увиденном сегодня. Я испекла хлебов, прибралась в доме, но муж все не возвращался.
Когда совсем стемнело, я пошла за водой. По дороге я слышала, как соседи рассказывали друг другу об исцелении слепого. Мне хотелось выкрикнуть им, что я видела все своими собственными глазами, но я прошла молча. Я пою на рынке, крашу глаза египетской тушью и не могу родить своему мужу ребенка. Они не гнали меня, как гонят блудницу, и не бросали в меня камни, но за три года, что мы живем тут, ни одна женщина не заговорила со мной, не ответила на мое приветствие. Поэтому я ходила за водой ночью, меньше боясь бродячих собак, чем молчания соседок.
Мой муж Шемайя был немного младше меня. Он был родом из деревни в трех днях пути на север от Иерусалима. Когда ему было три года, его родителей убили римские солдаты. Говорили, что в их доме прятались беглые рабы. Его тетка, привозившая на продажу в Иерусалим крашеную козью шерсть, сосватала нас. Больше всего ей понравилось, что за меня не нужно было платить выкуп – я тоже была сирота.
Я помню, как мой отец выгнал всех нас на поле молиться – половина нашего стада погибла за ночь от какой-то страшной болезни. Ни у кого из соседей не умер ни один ягненок, и мои родители приняли это как проклятие за какие-то грехи нашего рода. Мы – моя мать, я и два моих старших брата стояли на коленях под страшным зноем и молились, а отец, весь почерневший от горя, стоял над нами и бил кнутом того, чья спина выпрямлялась. Эти молитвы не помогли – скоро в нашем выгоне вырыли огромную яму и сожгли там трупы всех наших овец. Мы превратились в нищих.
Наша семья разделилась – в одиночку легче выжить. Отец с братьями ушли работать погонщиками верблюдов к бедуинам. И с тех пор мы их больше никогда не видели. Моя мать два года нанималась на уборку ячменя, на третий год она умерла от укуса змеи, а меня отдали нянчить детей к дальней родственнице в Иерусалим. Эта женщина каждый год рожала ребенка-девочку, и ее муж уже отказывался приносить жертвы – Бог не давал ему сына.
Из-за этого он взял в дом еще одну женщину, и в их доме были постоянные ссоры. Когда меня нашла тетка Шемайи и посватала за него, я быстро согласилась, хотя Шемайя был таким же нищим, как и я.
На деньги, подаренные на свадьбу его многочисленной родней, мы купили маленький домик в нижнем городе, на окраине Иерусалима, почти у самой городской стены.
Вначале Шемайя, не имея друзей и знакомых в городе, часто оставался без работы. Чтобы не голодать, я начала петь на рынках, тем мы и жили.
Два месяца назад у Шемайи появилась постоянная работа – его взяли помощником продавца в лавку тканей. Сначала он возвращался домой с подарками – то с обрезком красивой ткани, то с коробочкой сладостей. Потом я все реже видела его при свете дня. Он много работал, потому что хозяин собирался поставить его вместо продавца-египтянина.
Однажды, это было через несколько дней после того события на рынке, Шемайя сказал мне, что уходит от меня. На меня будто вылили кувшин ледяной воды:
– ??!!
– Я женюсь на дочери своего хозяина.
Он не смотрел мне в лицо:
– Я еще даже не видел ее, но хозяин хочет, чтобы до свадьбы я пожил в другом месте.
Он взял мешок со своими вещами (собрал их, пока меня не было дома), потоптался у двери, подошел и твердо сказал на прощанье:
– Прощай. Все равно наша жизнь была неправильная. Поэтому Бог не давал нам детей.
Он ушел, а я осталась одна оплакивать свою холодную постель. Я представила, как молодая невеста, распустив волосы, прижмется к смуглой груди Шемайи в первую ночь. И это будет правильно. А я сама виновата, что росла сиротой, что кормила себя и его как могла и не родила ему ребенка.
На следующий день я пошла к гадалке. В плату за гадание она взяла с меня новое покрывало, раскинула на деревянном блюде горсть зерен, перемешанных с масличными косточками, и сказала, что мой муж любит меня, но женится на другой.
Через несколько дней соседи, заметив, что я хожу одна и с потемневшим лицом, поняли, что мой муж оставил меня, и начали открыто насмехаться. Моя жизнь стала невыносимой.
– Что мне делать? Кому я нужна? – эти вопросы холодным кольцом сжимали мое сердце. Я хотела найти того Человека, Равви, который заглянул в мою душу, и спросить у Него совета, как мне жить дальше.
Я начала искать Его на улицах и площадях, на рынках и в караван-сараях. Наконец, я нашла одного человека, который после долгих расспросов объяснил мне, где я могу найти Его.
На следующее утро до восхода солнца, лишь только открылись городские ворота, я вышла из города. Навстречу шли купеческие караваны, везущие в Иерусалим богатые товары, скрипели повозки торговцев, нагруженные сырами, мехами с вином, ягнятами.
Еще было утро, когда я пришла в небольшой городок, заросший миндальными садами. Палило солнце, на улицах никого не было, кроме стайки мальчишек, купающихся в небольшом источнике. Подозвав одного из них, я спросила дорогу к самому большому имению. Ребенок, сверкнув на меня любопытными глазами, толково объяснил дорогу.
Войдя в старый сад на краю селения, я сразу же увидела группу людей, сидевших в тени деревьев. А среди них был Он, кого искала моя душа – Равви, исцеляющий слепых, Иисус из Назарета.
Я тихо подошла, не зная, как и что мне сказать. Иисус, увидев меня, попросил женщин:
– Дайте ей пить и есть. Эта женщина очень устала.
Так началась моя жизнь в этой общине. У нас не было постоянного места, как у ессеев. Мы ходили за нашим Равви из города в город, слушали Его, молились, помогали больным и нищим. С нами ходило несколько детей-сирот. Один мальчик видел столько горя, что в девять лет его голова была совершенно седая.
Одна женщина – Мария была очень предана Иисусу. Про нее говорили, что она была исцелена Равви, и с тех пор отдала свой дом бедной семье и пошла за Ним.
Меня Мария приняла хорошо, но в сердце не любила меня. Иногда я ловила на себе ее испытующий взгляд.
Однажды дети играли, и один мальчик начал изображать Равви. Он очень важничал, и другие смеялись над ним. Мария отшлепала этого ребенка, а я заступилась за него, сказав, что дети часто изображают тех, кого видят. После этого Мария с трудом переносила меня. Она была женщина грубоватая и прямая, и ей трудно было скрывать свои чувства.
Когда я слушала Иисуса, мое сердце принимало каждое Его слово. Передо мной открывалась другая жизнь, которую как будто знала и искала моя душа. Такое же выражение внимания и любви я замечала на лицах многих, слушавших Его, но не все оставались с нами.
Некоторые приходили к нам, привлеченные славой Иисуса и чудесными исцелениями, которые Он совершал. Но они думали увидеть влиятельного учителя, почтенного Равви, который со временем получит власть в Иерусалиме. И разочаровывались, не слыша от Него громких призывов и обещаний.
Весной, за месяц до пасхи, мы пришли в Иерусалим. Нашего Равви с нами не было. Мы ходили по рынкам, собирая пожертвования для нужд нашей общины. Несколько мужчин и женщин, мы представляли собой особую группу, на которую все смотрели: кто с любопытством, кто с неприязнью. Один беззубый нищий весело поддержал нас, умело выпрашивая у проходивших мимо людей:
– Люди добрые! Ради Святого Бога Израилева, подайте им! Они помолятся за ваших детей! Чтоб ваши дома были полными чашами! Чтоб ваши жены были, как масличные ветки!
И в этот момент я увидела Шемайю. Много раз до этого я представляла себе нашу встречу: как хорошо я буду одета, как уверенно пройдем мы за нашим Равви среди толпы и как уязвлен будет Шемайя рядом со своей некрасивой и худой женой.
Но сейчас с нами не было Иисуса, присутствие которого все меняло. И мы были как кучка нищих, выпрашивающих подаяние.
Я увидела его жену. Она была совсем юной и очень хорошенькой. Только лицо ее было немного бледным оттого, что она носила ребенка на последних сроках беременности. Шемайя тоже увидел меня. Он с удивлением смотрел на мое окружение, на мои веревочные сандалии, растоптанные и подвязанные во многих местах.
Я чуть не заплакала от унижения и торопилась скрыться в толпе, спиною чувствуя его взгляд.
Вернувшись наконец в дом, где мы в этот раз остановились, я вышла в сад и заплакала от тоски, сжимавшей мою грудь. Была весна. Все, даже птицы, были парами.
Вили гнезда, выводили детей, а я, как неприкаянная, брожу по миру, выпрашивая подаяние. Для чего мне все это? Кто хоть раз поблагодарил меня за этот труд здесь?
Я сказала одной женщине из наших, что мне нужно отлучиться, и пошла в свой дом.
Несмотря на жару, он был холодным из-за сырости, впитанной глиняными стенами. До поздней ночи я прибиралась, мыла разведенным щелоком стены и пол. Рано утром меня разбудил крепкий стук в дверь. Я совсем не удивилась, увидев Шемайю. Он вошел, огляделся, прошелся по дому, рассматривая стены. Мы оба молчали. Шемайя заговорил первый:
– Вчера, когда я увидел тебя с нищими, я понял, что виноват перед тобой. Ты совсем одна, у тебя нет никого, кто мог бы заботиться о тебе. Я рассказал Лии о твоей жизни. Она не хочет, чтобы Бог наказал нас за тебя. Она сама предложила мне взять тебя в наш дом. Ты будешь любить нашего ребенка, как вторая мать, потому что у тебя нет своих детей.
Я чуть не заплакала от его голоса, от сочувствия незнакомых мне людей, которых еще вчера я ненавидела.
Чтобы скрыть свои слезы, я собралась с силами и спросила:
– А ее отец?
– Он тоже согласился.
Шемайя располнел, на его правой руке я заметила золотой перстень. Привыкший распоряжаться в своем магазине, он говорил веско и серьезно.
– Собирай вещи, перейдем сегодня. А на дом я уже нашел покупателя.
Я собирала глиняную посуду, покрывала, подаренные на нашу свадьбу, складывала свою одежду, и все не могла понять, что же это произошло со мной – к счастью или к беде такая перемена?
Шемайя навьючил мешки на пятнистого осла и мы пошли, провожаемые ошеломленными взглядами соседей. Всю дорогу мы молчали, лишь подойдя к богатому дому, окруженному миндальными деревьями и пристройками. Шемайя с гордостью посмотрел на меня:
– Вот здесь мы и живем.
Служанка, выбежавшая встречать нас, внесла вещи в дом. Из двери вышла Лия. Она обняла меня, поцеловала, пригласила в дом с улыбкой. Все трое мы вошли в прохладную комнату и сели на лавки, покрытые коврами. Шемайя сказал:
– Вот, Лия, она поможет тебе во всем,
Потом он поднялся и, попрощавшись до вечера, ушел в свой магазин.
Мы остались одни. Лия повела меня показывать дом. Привела в маленькую комнату с узкой постелью:
– Здесь ты будешь спать.
Мне было тягостно рядом с ней, и я сама сказала, что сегодня могу приготовить обед. Она отпустила меня с облегчением.
Вечером, когда Шемайя с отцом Лии вернулись домой, я накрыла стол, расставила кушанья. Отцу Лии понравилось все, что я приготовила для них, и он похвалил меня, довольный.
После ужина отец Лии, поудобнее устроившись на резном сиденье, спросил меня:
– Я знаю, что ты ходила за этим новым учителем. Расскажи нам, чему он учит народ.
Я почему-то не хотела говорить о Равви, но, чтобы не молчать, ответила:
– Он учит милосердию, состраданию, Он учит любви.
– Любви? – заинтересовался тесть. – Зачем учить любви? Кого мы любим, того любим, а кого нет, как же его полюбить?.. – Он ждал ответа.
– Нужно стараться любить даже своих врагов.
– Он учит невозможному. Как можно любить своих врагов? Шемайя, ты можешь полюбить язычника, который зарубил мечом твою мать?
Шемайя гневно сверкнул на меня глазами:
– Твой учитель безумец. Он создал сладкое учение, чтоб морочить слабоумные головы, а жизни он не знает.
– Но почему же, – живо отозвался тесть, – говорят, раньше он работал плотником у себя в Назарете, пока не понял, что есть куда более легкий хлеб.
Разговор перешел на цены, они обсуждали, что нужно купить к предстоящей Пасхе. Шемайя еще долго бросал на меня недовольные взгляды. Я хотела бы уйти, но не могла встать и выйти из комнаты первой. Лия спокойно сидела рядом. Она была очень хорошенькая в накинутом на плечи шелковом платке, расшитом золотыми нитями.
Заметив мое настроение, она спросила:
– Ты хочешь спать? Иди, отдыхай. Отец с мужем еще долго могут так сидеть и говорить про свои дела.
Я встала и постаралась как можно тише выйти из комнаты. Никто не обратил внимания на мой уход.
Так и потекла наша жизнь. Каждое утро я вставала рано и готовила завтрак для Шемайи и отца Лии. Они уходили в магазин утром и возвращались вечером, ели, подолгу разговаривали.
Мы с Лией целыми днями сидели дома и никуда не ходили. Отец Лии говорил, что для женщин лучшее место – дом, а за воротами им нечего делать. Для меня, привыкшей к свободной жизни, это было тяжело. Часто я выходила в сад, вдыхала ветер, думала о Равви, представляла себе, где они могут быть сейчас.
Я пыталась разговаривать с Лией, но нам было неинтересно друг с другом. Однажды я застала ее за чтением Святой книги. Она прочитала для меня вслух отрывок про Иакова и Рахиль и тихо произнесла:
– Бог благословил наш народ через потомство от любимых жен.
И я поняла, что Лия считает себя Рахилью.
Приближался праздник Пасхи. Каждая семья, даже самая бедная, готовилась встретить этот благословенный День так, чтобы Богу понравилось, и чтобы Он благословил на весь следующий год этот дом богатством и здоровьем.
Шемайя отправился к себе в деревню, где, как он обещал тестю, делают самый вкусный сыр и рождаются самые белоснежные ягнята.
Как ни мало мы разговаривали с ним в последнее время, все-таки в его отсутствие мне было особенно тяжело, и чтобы выгнать эту тоску, я много работала, помогая служанкам мыть, стирать, выбивать ковры и шерстяные одеяла на солнце.
Наконец Шемайя вернулся и привел с собой целый караван из пяти повозок, нагруженных свежими деревенскими продуктами. Для ягнят сделали отдельный загончик в саду, и я сама вызвалась ухаживать за ними. Особенно мне понравился один из них – белый, без единого пятнышка, он все время блеял, искал свою мать. Его назначили для пасхальной жертвы.
В четверг мы особенно много работали, и я свалилась в свою постель, даже не переодевшись. Мне приснилось, что я иду за моим Равви по оливковому саду, а Он уходит от меня, и я никак не могу Его догнать...
Еще было совсем темно, когда меня разбудила служанка. Я после своего сна никак не могла понять, что произошло, а когда она сумела наконец мне растолковать, я вскочила и побежала в спальню к Лии. У нее начались роды, которых мы ожидали недели через две.
Весь дом проснулся. Мы со старой служанкой хлопотали вокруг Лии, стараясь хоть немного облегчить ее страдания.
Ожидая женщину, которую пригласили для помощи в родах, я постоянно прислушивалась, боясь, что она опоздает. Наконец, послышались голоса и приветствия. Я вышла встречать ее, но увидела совсем другого гостя.
Это был старый фарисей, которого я никогда до этого не видела. Он был одет по-праздничному – в богатую одежду с голубыми кисточками, с новой повязкой на лбу с молитвами из Талмуда.
Я вежливо поздоровалась и хотела уйти, но отец Лии остановил меня:
– А вот она знает Того, о Ком вы нам сейчас рассказываете.
– Его многие знали, – не удивился старик. – Он многим успел сообщить, что Он Сын Бога. Каифа, когда услышал это, разорвал на себе одежды.
Я еще не поняла толком, о чем они говорят, но мое сердце забилось в тревоге.
– Безумец Он или обманщик, только Его время дурачить простых людей истекло, – продолжал старик, а Шемайя мне объяснил:
– Твой любимый учитель оказался мошенником. Его судили в синедрионе и приговорили к распятию.
– За что? – еле слышно выдохнула я.
– За то, что Он назвал себя Богом! – гневно крикнул прямо мне в лицо отец Лии.
– Такого в Иерусалиме еще не было, – поправил свою повязку на лбу старик-гость.
Их слова, как ножи, кололи мое сердце. Не в силах больше оставаться, я выбежала из дома. Шемайя быстро вышел за мной:
– Ты немедленно вернешься и будешь помогать Лии, – приказал он с темным от злости лицом.
Я побежала к воротам, боясь, что он будет удерживать меня силой.
– Если уйдешь сейчас – больше сюда не вернешься! Подохнешь с голоду, а моей вины в этом не будет, подлая, неблагодарная тварь! – гремел мне вслед его голос.
Я выбежала на улицу и бросилась к воротам. Я сталкивалась с людьми, которых так много было на улицах Иерусалима из-за праздников, обгоняла толпы поющих радостных паломников. Моя душа замирала от неизвестности, но я все еще не верила, что Равви хотят распять. Так убивали разбойников, а чем Он так мог разозлить людей? Он учил нас отдать последнюю рубашку тому, у кого ее нет. И Сам имел только одну рубашку. Скольких людей Он исцелил, и они благословляли его со слезами. Он никому не сделал ничего плохого.
Выбежав из ворот на восточную дорогу, я увидела, что она была оцеплена римскими солдатами. Вдали виднелись три креста, оттуда доносились крики мужчин, плач женщин.
В этом застывшем зное происходило страшное. Мои ноги отказывались идти туда, но я шла, пошатываясь от усталости. Солдаты подумали, что я напилась сикеры и еле иду от хмеля, ударившего мне в голову. Они смеялись и кричали мне вслед на своем наречии. Но я даже не рассердилась на них, прикованная глазами к трем крестам на Голгофе.
Глаза мои разглядели на одном из них Иисуса…
Напротив крестов солдаты не пускали пройти ближе плакавших женщин.
Мотая размотанными волосами, с опухшим красным от слез лицом на коленях стояла Мария. Я подошла и опустилась на колени рядом с ней. Я не сводила глаз от лица Иисуса. Он тяжело дышал. Его глаза были закрыты, а голова спустилась на грудь. На кровавые рубцы на Его лице и теле садились черные мухи.
Иногда Он открывал глаза и обводил все вокруг невидящим взглядом. Я хотела, чтоб Он заметил меня и узнал, что я вернулась к Нему, но Он уже никого не видел. В Его глазах стояла смертная мука.
Он умер первым, остальных добили солдаты. Мария громко заплакала, солдат ударил ее тупым концом копья, чтоб замолчала. У меня в сердце что-то сорвалось. Я стала кричать на римлянина, бросать в него песком. Он рассвирепел, стал грозить мне копьем. Мария обняла меня, прижалась мокрой щекой к моему лицу.
И от ее сострадания я начала наконец плакать. Я плакала над всей своей сиротской жизнью, которая мне уже стала не нужна. Нет радости, нет счастья, нет любви. Ничего больше не осталось. Не осталось больше Бога, который допустил, чтобы на кресте повесили Того, Кто был лучшим на земле.
Это была самая горькая пасха в моей жизни. Закрывшись, мы сидели в старом доме у одной из женщин. За окном раздавались радостные крики этого всеми любимого праздника. А мне все праздничные песни казались хуже воя шакалов. Мы ждали только окончания шаббата, чтобы похоронить как следует нашего Учителя.
Еще было темно, когда Мария, я и еще несколько женщин принесли благовонные масла ко гробу, где положили тело Равви. Камень у гроба был сдвинут, и мы вошли в него. Там не было Равви. На каменном ложе лежали только Его плат и плащаница. Мы опять заплакали – все подумали, что тело Его унесли в другое место, чтоб спрятать от всех. Только кто это сделал – враги или друзья?
Мы вышли из сада, где был пустой, открытый гроб, и побрели по дороге, по обочинам которой пили росу птицы, готовясь к долгому жаркому дню. Через некоторое время мы обнаружили, что Марии не было с нами. Мы остановились и стали ждать ее.
Мария не шла, и Мария Клеопова стала звать нас вернуться – не случилось ли чего плохого. Но как только мы, торопясь, пошли обратно в сад, Мария появилась на дороге.
Она не шла, а как будто летела – ее большой траурный платок сполз с головы и развевался, как крылья у ястребицы. Ее лицо горело, и все мы, как завороженные, смотрели на нее.
– Что, Мария? – стали спрашивать ее женщины, почуяв, что с ней случилось что-то.
Мария обвела нас горящими глазами, как бы думая, сказать или нет.
– Он воскрес, – наконец произнесла она. – Я только что говорила с Равви! Он живой!
– Как живой?! Он не умер?! Он изранен?! Его нужно спрятать! – заговорили все женщины сразу, но наши голоса потонули в ее крике:
– Вы ничего не поняли!.. Он умер на кресте! Но сейчас Его не было во гробе, потому что Он воскрес и ушел оттуда! Я говорила с Ним.
Одна пожилая женщина – хозяйка дома, где мы сейчас жили, покачала головой. Она с сомнением слушала Марию, принимая ее речи за бред горячки.
А мы бросились в сад, чтоб найти того, с кем могла говорить сейчас Мария – садовника или другого человека, которого она приняла за Иисуса.
Громко, как всегда пред восходом, закричали, запели птицы.
На маленькой поляне я заметила человека, который смотрел на дерево, как бы задумавшись. Подойдя поближе, я поздоровалась с ним и он, обернувшись, ответил, посмотрев на меня... От его взгляда у меня почему-то защемило в сердце, я опустила голову...
И увидела на Его ногах зияющие раны...
