Сергеи ОСТРЕЙКО, менеджер ЗАО «Русская продовольственная компания, ИНК.
Моя семья во время войны, как и миллионы других, хлебнула горя, заедая его хлебом с опилками, лебедой и гнилым картофелем. Фронтовики (два деда и дядя), военное детство родителей на оккупированной территории — это часть и моей жизни, и поэтому День Победы я воспринимаю не только как исторический факт со словами гордости за тех людей, которые дошли до Берлина. Скорее, ближе другое: этот день избавил мою семью от того, что трамбует человека, как асфальтовый каток, вселяет страх за судьбу своих близких и приносит безысходность потерь. Звучит, наверное, прозаически, но ведь действительно смогли спать спокойно.
С другой стороны, мы о войне ежедневно не думаем, но всегда сталкиваемся с неидеальным сейчас. И День Победы для меня — это мерка для сравнения, немой укор, который, как прожектор, высвечивает то, чем были, и то, чем стали. Как это ни парадоксально звучит, мой отец в сердцах, иногда, сожалеет, что современные люди не пережили той войны. Возбуждаемый аттракционами, фильмами и заливаемый пивом псевдострах от стрелялок и взрывов никогда не сравнится с ощущением постоянного кошмара войны. В те годы общая беда объединяла людей, давая понять, что у всех одна судьба. Посмотрите, как единое понимание происходящего и единая ответственность того времени противоположны и далеки от нынешней раздробленности в стране, обществе, размытости в приоритетах и ценностях. Объясняется же все это чрезвычайно просто: люди, пережившие войну, более трепетно относились и относятся к людям, а не к деньгам.
Мои родители, поздравляя кого-либо, всегда желали мира. Сейчас такое бывает редко — ведь мы уже привыкли, выросли в мирных условиях. А вот чувство особой реальности, в которой люди выживали только сообща, опираясь на единые ценности и единую веру, может быть передано только генетической памятью. Именно она делает нас чище. Именно она должна просыпаться не только в День Победы. Как передать ее детям? Да хотя бы предложить ребенку пройти 15 - 40 км пешком. И потом еще попытаться объяснить, какой моральный и материальный груз несли на себе каждый день как военные, так и простые люди. Отсутствие трудностей в семье лишает детей ощущения реальности. Если ребенок воспитан как поросенок: памперс-еда-телевизор — то такое потребительское отношение к жизни станет причиной безответственности и, в конечном счете, полного краха государства даже в отсутствие войны. Но если детям рассказывать о том, что такое чужая боль, зачем жертвуют своей жизнью... Если объяснить, что пока ты спишь, где-то в другом месте кто-то каждую минуту рискует ради тебя не куском сладкого пирога, а своей жизнью; если суметь вместить в их головы и донести до их маленьких сердец истинный смысл слова "жизнь", то такие дети уже не смогут хамить учителю, и желание совершать какие-либо мерзкие выходки не придет им в голову.
А еще День Победы для меня — это день внутренней радости за нашу веру: именно она спасла народ. Я думаю, что первыми, кто изначально верил и помог потом осознать всему остальному народу, что это наказание, это страшное время преходяще, были священники, и люди шли на смерть, зная, что на все воля Божья.
Владимир ЗЕЛЬДИН, народный артист СССР, лауреат государственной премии СССР
Для меня День Победы — это пойманная бомба. Дело в том, что моим оружием на войне было искусство. Романтические фильмы, такие, как "Свинарка и пастух", фронтовые концерты поддерживали дух нашего народа, помогали не стать психологически ущербными людьми. И единственный эпизод в моей жизни, связанный с военными действиями, — это дежурство с соседями на крыше деревянного двухэтажного дома, где жила моя тетя. Он находился в Бауманском переулке, недалеко от Елоховской церкви. Напротив, за зеленым забором, был небольшой дом Патриарха Всея Руси (точнее, тогда патриаршество еще не было восстановлено, был митрополит, но все равно все называли домик "патриаршим") с небольшим садом, а дальше — какой-то завод. Надо было обезопасить наш дом от немецких бомбардировок, целью которых, наверное, и был этот завод. Страха ни я, ни мои товарищи не испытывали. Скорее, был азарт, желание успеть поскорее схватить эту бомбу щипцами и окунуть ее в воду, в кадку с песком. И в День Победы, вспоминая все, что пришлось пройти, я думаю о моем поколении: преодолев все лишения, ему удалось поймать эту самую бомбу и, надеюсь, навсегда зарыть в кадке с песком...
Каждый раз, когда идет спектакль "Человек из Ламанчи", я говорю со сцены: "Человек не может убивать человека, если он человек!". Всякий раз, как я включаю телевизор, я убеждаюсь в этом. И в День Победы я думаю о том, ради чего мы понесли такие жертвы, почему мы победили, а живем хуже всех.
Конечно, этот день — день воспоминаний. Очень много чувств смешивается при его упоминании: и боль, и сожаление, и негодование, и, конечно, радость. Со слезами на глазах. Пафос празднования Дня Победы не оправдывает торжественные официальные речи. Многие люди, которые их произносят — уже не знают войны, а потому действенность этих слов должна быть видна каждый день в добрых поступках, постоянном деятельном участии и заботе о ветеранах, а не в помпезных мероприятиях.
Оглядываясь вокруг себя, я вспоминаю, как была права актриса Мария Владимировна Миронова, говорившая о том, что надо разделять понятия воли и свободы. В День Победы часто звучит, что мы сражались за свободу. Свободу как некую дисциплину, исполнение законов во имя блага. Но вокруг-то — воля, то есть что хочу, то и ворочу! Происходит много того, во что страшно поверить. Кажется, что мир сходит с ума.
А День Победы говорит для меня на том же языке, что и мой герой — Дон Кихот — о человечности, доброте и красоте, о главном в жизни человека — любви и милосердии. О совести, порядочности, чести. О любви к Отечеству и флагу. И если мы будем жить этим и вспоминать об этом так же часто, как смотрим рекламу пива, то мы не потеряем ни себя, ни свое Отечество.
Наталья ЯРЦЕВА, педагог театра кукол Дворца Творчества Юных, г. Санкт-Петербург
Наверное, услышав вопросы о войне, о нашей Победе, каждый второй ленинградец вспомнит блокаду. Я в те годы была ребенком, хорошо помню детский сад, куда ходила. Это вот такие отрывочные, чисто детские воспоминания: какой город был, как мы ходили за водой. Помню, как сидели в бомбоубежище, было очень темно, мы боялись, а с нами сидел один летчик, и у него был почему-то кусок самолетного оргстекла. И он поджег его. Стекло тлело и нам немножко светило. Сразу стало не так страшно...
Помню, как мы рисовали в детском саду. Я всегда рисовала такую гору с дверью — это землянка была. Часовой рядом стоял и флаг наш. И обязательно самолеты, наш и немецкий; причем, немецкий горит. Рисовали на полях газет, на каких-то обрывках бумаги.
Воспитатели вообще старались сделать так, чтобы мы не думали все время о войне... И мы не чувствовали войны, пока не выходили на улицу. На улице были разрушенные дома, трупы, воронки... А пока мы были в детском саду — мы забывали об этом. Мы рисовали, пели, танцевали... Как и наши внуки сейчас. Так странно — я не помню самих воспитателей: как их звали, молодые они были или старые... Но хорошо помню их любовь. Детские сады тогда часто называли "очагами". Это и был очаг — заботы, внимания. Странно говорить такое о блокаде, о войне, но нам — детям — было хорошо, потому что взрослые, окружающие нас, больше всего хотели именно этого — чтобы нам было хорошо, чтобы мы выросли не напуганными озлобленными детенышами, а нормальными детьми.
Еще из детских воспоминаний: в соседнем доме жила актриса Мариинского театра Софья Преображенская, она пела в храме. Мама водила нас в церковь, и я хорошо помню, как старалась услышать в хоре голос соседки. Знаете, улицы были тогда полупустыми, мы не привыкли видеть много людей сразу, а в церкви было полно народу — меня тогда это очень впечатляло... Наше поколение ведь воспитывали вне религии, нас не учили верить... Может быть, такое глубокое обожание, почти религиозное преклонение перед Сталиным стало возможным именно потому, что нормальную веру выкинули, вытеснили из нашей жизни, а совсем без нее обойтись люди не могли. Но, так или иначе, во время блокады храмы были полны. Все ли верующими были, кто ходил туда, я не знаю. Может, люди тянулись туда неосознанно? Для нас, детей, это было похоже на какую-то красивую сказку.
И еще одно воспоминание, самое-самое воспоминание моего детства. Многие мои ровесники говорят, что самым ярким для них воспоминанием был день Победы. А я вот очень хорошо помню день, когда сняли блокаду. До сих пор помню: мама нам читала "Мойдодыра", и вдруг — грохот, канонада, и небо осветилось разными огнями! Мама заплакала: "Что УК такое, неужели опять?!" Она взяла документы, и мы уже собрались в бомбоубежище. Выходим на улицу, а там люди обнимаются, целуются... Оказывается, это салют был! Сняли блокаду. И это мое самое яркое детское впечатление, на всю жизнь так и осталось. До сих пор этот день без слез не могу вспоминать.
Инна РОВИНСКАЯ, инженер-химик
Мне, можно сказать, повезло — не пришлось пройти ни через фашистские концлагеря, ни через блокаду, мои родители не погибли на фронте. Спустя месяц после начала войны (мне тогда исполнилось девять лет), я вместе со своей тетей была эвакуирована в Омск, а мама с папой — врачи — пока оставались в Москве. Причем как раз накануне моего дня рождения мы получили "подарок" от Гитлера: наш дом на Садовнической улице разрушила немецкая бомба, и мы остались без жилья.
Детская память избирательна — почему-то запоминаются всякие частности. Например, военные госпитали. В Омске было много госпиталей, и мы, школьники, ходили к раненым бойцам — пели песни, читали стихи, дарили кисеты для махорки. Кстати сказать, наибольшим спросом пользовались не шелковые и бархатные, а самые простенькие полотняные мешочки. Раненые хранили в них отнюдь не табак, а кусочки сахара, которые им выдавали в госпитале. Сахар они везли домой, когда получали отпуск перед отправкой на фронт.
Были и душераздирающие сцены. К примеру, у входа на рынок обычно сидела, опустив голову, нищенка, а трое ее детей, бегая между торговых рядов, попрошайничали. Все собранное они приносили матери, и та поровну делила между ними "добычу". И вот однажды несколько выздоравливающих раненых летчиков, гуляя по городу, забрели на рынок. Один из них, увидев нищенку, предложил: "Давайте дадим ей тридцатку, пусть купит детям молока". В те годы тридцатка была более чем щедрой милостыней. Нищенка подняла взгляд — и дико закричала. Летчик оказался ее мужем! Очевидно, спасаясь от немцев, в суматохе лишившись документов, ничего не зная о муже, без денег, без вещей эта женщина добралась с детьми до Омска — где оказалась никому не нужна. Разумеется, летчики немедленно забрали ее с детьми. Надеюсь, дальше там все сложилось хорошо.
...Война не просто пришлась на мое детство и отрочество, она стала неотъемлемой частью моей жизни, моей судьбы. И каждый раз, когда 9 мая объявляют минуту молчания, когда вспыхивает в московском небе салют, я вспоминаю те годы — тяжелые, мрачные. Но все равно это — мое детство.
Лилия ДЕМАКОВА, студентка 2 курса факультета международной журналистики МГИМО (У) МИД России
Мне нужен такой день, с воскрешаемой каждый раз тяжестью и болью искалеченных в одночасье судеб — это не просто хроника, это моя семья. И каждый День Победы мы ездим поздравлять всех своих родственников. Потому что и в моей семье были чудом спасшиеся от расстрела. Это и моя семья боролась в госпиталях с холерой. Это слишком серьезно и близко, чтобы облекать это все в голые слова о великой истории.
Научиться беречь и ценить пережитое другими моим будущим детям помогут не только рассказы родных, но и мои любимые произведения о войне: повести "Пастух и пастушка" Виктора Астафьева, "Альпийская баллада" Василя Быкова, "Живые и мертвые" Константина Симонова. Они стучатся к каждому.
Не так давно мы дома впервые прочли военные дневники моего дедушки, попавшего на фронт в 20 лет. Человек, которого все знали как очень строгого и даже сурового, открылся с совсем другой стороны: с какой любовью он писал о матери, о Родине, с каким трепетом делился впечатлениями о прочитанных книгах Шекспира, Байрона, Гете, как искренне радовался долгожданной победе!
Я часто думаю, какими были эти люди... У них так же, как у нас, были любимые, были дети, была работа, были свои цели и мечты. Но они потеряли все...
Не дай Бог нам страдать так, как они страдали. Мне кажется, что в День Победы все люди должны молиться о том, чтобы ужас войны больше никогда не повторился, чтобы такие страшные муки больше не обрушивались на наш народ.
Евгения СИМОНОВА, Народная артистка России, лауреат Государственной премии СССР
В 1973 году в фильме "В бой идут одни старики" я сыграла летчицу Машу. Она, как и все, тоже ждала Дня Победы. Но не дождалась. Конечно, я не доживаю за нее, но тоже жду этого дня.
С детства для меня тема Победы, 9 мая — это очень живые лица, образы, дни. Мы росли на воспоминаниях фронтовиков. Меня всегда поражало ощущение людей, что война — это какое-то недоразумение, не укладывающееся в сознании. Вера помогла им не потерять до конца какое-то поразительное чувство жизни, чувство собственного достоинства, способность любить, способность как-то надеяться на то, что все-таки жизнь продолжается.
Война — это ведь и наша с вами жизнь тоже. Война входит в нас и благодаря фильмам "Летят журавли", "Дом, в котором я живу", "Баллада о солдате". Нужно ли, чтобы она жила в нас? Боюсь, это неизбежно, как неизбежно колючее эхо войны в далеком сибирском поселке из повести Распутина "Живи и помни". Только память об опустошающей абсурдности войны может нам помочь сохранить человеческий облик.
В День Победы я вспоминаю мою бабушку, которая была эвакуирована в Узбекистан. Она была человеком необычайной доброты, ее любили, уважали и по-узбекски называли "апа", что значит "мама". Ей доверяли ездить за хлебными карточками для всего поселка в Ташкент. Обратный путь — 18 километров — ей нередко приходилось идти пешком. Не всегда засветло, с грустными приключениями... Но так она помогала людям выживать...
День Победы для меня — это строки фронтовых писем моей маме, где за фразой "Так мы подготовились к войне" стоял лишь один факт — нацарапанные имена девушек на винтовках. Мальчишки ушли, так и не начав жить.
Неким символом победной силы и возрождения для меня выступает и восстановление фонтана-монумента "Самсон" в Петергофе. Приемный отец моего папы — Василий Львович Симонов — возглавлял группу архитекторов в Ленинградской Академии Художеств. Им была поручена кропотливая работа по восстановлению этой разрушенной скульптуры, являвшейся аллегорией победы русской армии над шведскими захватчиками под Полтавой. Вопреки традиции тайно устанавливать и торжественно открывать скульптуру, Самсона везли днем на открытой платформе от мастерских в Петродворец. Мой папа сидел у подножия статуи и улыбался стоящим по обе стороны улицы людям послевоенного Петербурга. Война закончилась. Еще одна. И я думаю, что для них Самсон в Петергофе стал аллегорией русской победы вообще.
Андрей САМСОНОВ, участник боевых действий на Северном Кавказе, г. Коломна
Я тоже воевал, хотя и на другой войне. Но, наверное, все войны похожи. Все равно это смерть, души искалеченные, горе, зло — страшное, но неизбежное. Обычно с войной ассоциируются те, кто на передке — солдаты, командиры. На самом деле не менее важно для солдата, кто остался у тебя "за спиной", в тылу. Для меня настоящий герой той войны — это мой дедушка Виктор Петрович. Он не воевал.
Когда началась война, он был подростком. Учился и тяжело работал на заводе, выполнял военные заказы. Время было очень трудное, все недоедали, а он не мог пройти мимо, если видел на улице голодного ребенка. Отдавал свой паек. И вот однажды с дедом во время работы случился голодный обморок. Очнулся от боли, посмотрел — рука попала под фрезу, хлещет кровь. Так и осталась метка на всю жизнь: верх пальца, стесанный до кости.
Потом дед работал на ремонтном поезде, но рвался на фронт добровольцем. Его завернули: «Армии вы нужнее на своем месте». Ведь у их бригады была очень важная работа — восстанавливать железные дороги, которые взрывали немцы. Когда начальник поезда узнал, что Самсонов хотел сбежать на войну, влепил трое суток гауптвахты...
7 мая 1945 года дедушке исполнилось 18 лет, а 9 мая кончилась война. Он не может спокойно рассказывать о Дне Победы: слезы на глазах. Говорит, эту радость невозможно передать словами. Кстати, в тот самый день, точнее ночь, с дедом произошло настоящее чудо. Его отправили за едой в соседнее село. Возвращался уже ночью и сам того не зная, прошел по минному полю... Уже на следующее утро на этом поле подорвался молодой связист, ему пришлось ампутировать ногу. Многие годы спустя дедушка пришел в храм, стал верующим. Думаю, этот удивительный случай сыграл здесь свою роль.
Я с детства восхищаюсь делом, очень мало в жизни встречал настолько честных, порядочных, чистых людей, как он. Когда за спиной такие люди, воевать легче...
Олег ПОГУДИН, певец, заслуженный артист России
Наш народ в 1917 году допустил кошмар самоистребления. Жуткого. Уничтожали лучших людей общества. И спасала в то идеологически запрессованное время конечно, не песня. Тогда, в одуряющую, отвратительную эпоху спасал и спасает Господь Бог. Каким именно образом — это другой разговор. Вот, потребовалась война, чтобы у народа голова хоть чуть-чуть встала на место.
И, конечно, если говорить с позиций человека верующего, то Великая Отечественная война — громадный искупительный акт. Потрясающие, фантастические подвиги жертвенности, самоотречения, любви, которые в эти годы продемонстрировали люди, вообще оправдали все существование советского периода в российской истории.
Отсюда, наверное, и героически светлое, как в фильмах про войну, восприятие войны самими воевавшими, моим дедушкой, которому недавно исполнилось 82 года. Он начал войну в 17 лет рядовым в боях под Одессой и Харьковом в жутких истребительных сражениях. Закончил — капитаном танковых войск на Зееловых высотах под Берлином в апреле 45-го. И в его глазах, и в глазах всего народа, и в искусстве эта война идеализирована, романтизирована не случайно.
Я очень четко это понимаю, когда исполняю концерты военной песни — она не случайно чистая. Чистая лирическая песня. Выходя с военными песнями на сцену, я стараюсь, чтобы люди не забывали, что любовь и правда все равно побеждают.
Игорь МЕЩАН, советник Епископа Нижегородского и Арзамасского
"В Бой идут одни старики", "Аты-баты, шли солдаты" да небольшие вкрапления ветеранов в праздной толпе на Поклонной горе и около Большого театра — вот и все то настоящее, оставшееся у меня от Дня Победы. Жуткое чувство от осознания, что ветеранов все меньше и меньше. И неприятный осадок с просмотром каждого нового фильма о войне — не хватает им настоящего. Ну не хватает!
Откуда у меня это ощущение? Думаю, это историческая память. Это память о дедушке, который ушел в 41 году на войну и погиб за освобождение Крыма в 44-ом. Такое личное чувство утраты, подкрепленное внутренней семейной памятью — бабушка моя после его смерти так и не вышла замуж. Я видел деда только на черно-белой, выцветшей фотографии, в буденовке, оставшейся еще с Финской войны 1939 года. В церкви я подаю за него записочку. На празднование Дня Победы я по традиции веду детей, чтобы они видели ветеранов, дарили им цветы и, в отличие от многих сегодня, не забывали, зачем туда пришли.
День победы в войне — это, ко всему прочему, символ перелома в самом человеке. Я убежден, что война происходит, прежде всего, в голове человека. Он жил-жил, работал на заводе, а потом раз — и четыре года убивает людей. Вот это главное о войне, чего нет во многих фильмах, книгах, подобно тому, как десятки лет не было истории Церкви в истории России, духовной ее составляющей. Мы привыкли к жесткому натурализму таких современных фильмов, как "Спасти рядового Райана", к надуманности в шаблонных балладах современных российских фильмов. Это почти как фильм с Умой Турман "Убить Билла-2" — это же расчлененка, физиология сплошная, текста нет. Это своеобразный апофеоз войны.
Вот этого я боюсь очень. Что память о войне станет апофеозом бездушных страшных картинок. А День Победы — пафосным, недосягаемым, а по сути, безликим.
