Чулпан Хаматова: «Потребность быть настоящей»

— Чулпан, как сложилось, что Вы стали помогать РДКБ?

— Все началось со знакомства с врачами. Сейчас я уже не помню подробностей, только какие-то фрагменты: как я впервые пришла в больницу, еще не зная, что и как можно сделать. Потом разговор с Диной. Помню, что позвонила Кириллу Серебрянникову, и он сказал: «Да, конечно, я с вами». Эти слова вызвали у меня ощущение надвигающейся лавины, как будто земля под ногами заходила. Я поняла, что с этим первым безоговорочным «да» можно дальше сдвинуть горы.Тем людям, которым я помогаю, — доверяю абсолютно. Знаю, что мои силы, старания будут ненапрасны, и никто цинично не использует их к своей выгоде. В этой больнице врачи денег не берут, они — бессребреники. Лечение — бесплатное. Деньги нужны на дорогостоящие лекарства, на поиск доноров. Это то, что не берет на себя государство.

— Готовя первый концерт «Подари жизнь», думали ли Вы, что этим дело не ограничится и что помощь больным детям будет занимать пятьдесят процентов Вашего времени?

— Пятьдесят? Все девяносто девять! Репетирую в театре спектакль и размышляю о том, что нужно позвонить по поводу очередной акции, решить какой-то вопрос... Когда мы начинали, я даже не могла себе представить, как мы с Диной во все это углубимся. И что будет Общественная палата и какие-то совершенно неожиданные проекты…

Например, врачи, Дина Корзун и Фонд торжественно, на блюдечке, внесли меня в проект «Ледниковый период». Ведь, к сожалению, наши средства массовой информации не очень охотно рассказывают, как можно помочь нуждающимся. А Первый канал — реальная сила, его смотрят все слои населения. И этот проект был для меня возможностью привлечь внимание, рассказать о детях. Когда мы передавали ребятам приветы с «голубых экранов», они потом неделями ходили счастливые и радостные. А что было, когда участники проекта ввалились в больницу! Ведь все увидели «живого Авербуха», «живого Костомарова»! И сразу — другое настроение, отвлеклись. А ведь это так важно — отвлечься от болезни.

Что же такое жалость

— Обычно, если в СМИ говорят о проблемах больных людей, то непременно так, чтобы вызвать чувство жалости. Вам же, похоже, удается сохранить позитивную интонацию…

— Я не понимаю, почему журналисты стремятся показать лишь страдания этих детей. Ведь они умеют и радоваться! Бегают наперегонки, подтягивая за собой капельницы. И при этом ничем не отличаются от любых других детей, которые также бегают, только на улице. Они катаются на «самокатах» — стойках для капельницы на колесиках. А чем отличается девочка в больнице, делающая кукле укол, от той, которая дома наряжает свою «дочку» в сверхмодный наряд? То же заботливое выражение лица, та же материнская забота и то же счастье... Нужно, чтобы как можно больше людей видели больницу в том числе и с этой стороны, чтобы не боялись приходить. Детям важно знать, что о них помнят и хотят, чтобы они как можно быстрее выздоровели.

— Иногда к чужому горю страшно прикоснуться. Как Вы с этим справляетесь?

— Это так. Некоторые боятся даже думать об этом, считая себя нежными, ранимыми. На самом деле, надо настраиваться на то, чтобы не переживать: это итак делают дети и их родители. А остальные должны стараться смотреть на проблему по-другому: ребята, которые лечатся в отделении гематологии — такие же, как и их сверстники. Да, на их долю выпали неимоверно тяжелые физические испытания, — связанные с болью, с терпением, с годами лежания в боксе. Но в наших силах постараться помочь им — подарить положительные эмоции, смех.

Вообще, во всем цивилизованном мире люди приучились воспринимать больных детей, детей с синдромом Дауна, инвалидов-колясочников как нормальных людей. Да, необходимо специальное лечение, но не «специальное» общение — не сюсюканье или слезы. Только так можно помогать им. Попробуйте где-нибудь в Германии повздыхать около больного ребенка, вас тут же в порошок сотрут. Если вообще поймут, что вы имеете в виду.

— Но разве плохо, что люди проявляют жалость?

— Вы знаете, я как-то была свидетельницей такого случая. В палате — мама и мальчишка лет восьми. Оба — готовые бороться. Мальчик — бодрый, лечение только-только начиналось. Это уже потом, когда вводят «химию», у ребенка меняется настроение, появляется апатия, усталость. А пока — мама улыбается, ребенок — шутит, подкалывает взрослых. И вдруг в палату заходит тетенька, чиновница высокого ранга, и начинает причитать: «Держитесь! Так получилось! Держитесь!» И доводит маму до слез. Потому что, понятно, каких усилий ей, на самом деле, стоит держаться, и если задевать по больному… Мальчик, глядя на маму, тоже собрался плакать. Мне хотелось эту сочувствующую, сердобольную женщину вытолкать и сказать: «Вы с ума сошли? Не ходите сюда!» Причем она ничего не принесла, ничем реально не помогла, просто — пришла пожалеть.

Я категорически против такой «жалости». Потому что я знаю этих детей. Вести себя так — значит убивать в них надежду. Они внимательно смотрят на взрослых. И сразу замечают, если в наших глазах хоть на секунду промелькнет слеза. Дети должны видеть в глазах всех взрослых уверенность, что все будет хорошо!

Я внешне одинаково общаюсь и с детьми, которые готовятся к выписке, и с теми, которые, по мнению врачей, безнадежны. Им проводят поддерживающую терапию в надежде, что вот-вот появится новое лекарство, и можно будет помочь. А бывает, ребенку все лучше, лучше и вдруг — раз и плохо: рецидив. Конечно, я очень расстраиваюсь. Но, с другой стороны, вокруг и так много поводов расстроиться. Да, в больнице сталкиваешься с этим вплотную. И я, наверное, уже привыкла. Приду домой, поплачу, и надо идти дальше.

Главное, что я поняла — человек никогда не должен терять надежду: ни при каких обстоятельствах, ни при каких самых страшных диагнозах. Потому что я видела, как вера в лучшее самого ребенка, его родителей, окружающих делает настоящие чудеса. Когда дети радуются, у них анализы улучшаются!

Суть популярности

— Ваш Фонд проводит много различных акций. Но почему-то широко освещаются в основном те, где участвуют знаменитости…

— Да, такова ситуация. Никому не интересны дети сами по себе. Вот, если к ним какая-нибудь звезда сериала пришла — это другое дело, с ней придет пара телеканалов. Ну и ладно, я сама этим пользуюсь. И пускай некоторые говорят: Хаматова надоела уже со своей благотворительностью. Но я буду пользоваться своей известностью, чтобы рассказывать о том, что для меня значимо — везде, где только это возможно. Моя популярность ценна для меня потому, что я могу прийти на Гражданский форум и лично сказать Дмитрию Медведеву, что дети у нас умирают, не дождавшись лечения из-за того, что бюрократическая система все тормозит. Дети не успевают получить так называемые «квоты» и поступают в больницу с осложнениями, тогда как еще неделю назад их можно было бы лечить намного легче. Квота — эта такая бумажка, которую должны подписать сначала в районной поликлинике, затем в более высоких инстанциях. Мало того, что на родителей свалилось горе, они еще должны пройти огромный путь и доказать, что у их ребенка есть право на квоту. Потому что только с этой бумажкой он может лечь в больницу.

Стеклянные стены и специальная система вытяжной вентиляции в боксе помогают избежать внешних инфекций, безопасных для людей с нормальным иммунитетом, но смертельных для детей после пересадки костного мозга. Но даже в этих условиях, при строгом соблюдении требований врачей, к детям можно приходить! В стене бокса есть дверца для передачи лекарств и предметов, через нее же можно и поговорить. Попаданию микробов извне при этом препятствует сильный поток воздуха, выходящий из проема.
— Конечно, иногда становится просто невыносимо! Многие не хотят передавать деньги, не познакомившись со мной. И я со всеми знакомлюсь. Много проблем и внутри Фонда: он должен развиваться, нужно придумывать мероприятия, чтобы его поддержать. Фонд — огромная структура, и очень тяжело нести эту большую ответственность. Пришлось открывать в себе организаторские, административные, менеджерские способности, учиться по-особенному разговаривать с людьми. Я прихожу к людям и знаю: я во что бы то ни стало должна выпросить то, ради чего пришла, и не уйду, пока не получу нужное. Мне невозможно было бы просить для себя лично. А здесь, когда указывают на дверь, вхожу в другую.

— Никогда не возникало ощущения, что Вы взвалили на себя слишком тяжелый груз? Не было желания все оставить?

Я стала разбираться в таких специфических вещах! Вот, например, вопрос: входить нам в эндаумент или не входить? Эндаумент — это такой параллельный Фонд с отдельным капиталом, в котором размещены деньги жертвователей, но расходуются только проценты с этого капитала. Это хорошо тем, что в Фонде всегда есть небольшая, но гарантированная сумма — эти проценты. Пока мы только думаем о создании такого параллельного Фонда. А ведь часто бывают ситуации, когда деньги кончаются и начинается паника: «Срочно какую-нибудь акцию! Кукол продавать!» И это только часть финансовых и правовых вопросов, в которых приходится быть компетентной. То есть возвращаюсь к тому, от чего бежала, когда, вопреки воле родителей, отказалась учиться в финансовом институте.

Да, ответственность — огромная, сил уходит много. Но не могу даже представить, что произнесу: «Все, я устала, до свидания!» Хотя не стала бы сопротивляться, если бы кто-то — государство, например, — сказал: «Мы сделаем все сами, не надо тебе на фоне российского флага выступать и фотографироваться в модных журналах, и кататься на коньках, и каждый день решать множество проблем! Деньги будут поступать регулярно, к детям станут ходить психологи, художники, волонтеры. Клиника оборудуется по самым последним технологиям!» Если бы точно знала, что все хорошо, я бы не отказалась сосредоточиться на театре.

— Вас поддержало много коллег. Это было неожиданностью?

— Это здорово, что вокруг столько хороших людей. Артур Смолянинов и Гоша Куценко, например, стали закадычными друзьями детей. И, как положено друзьям, не только ходят в гости, но и переписываются, перезваниваются. Вова Крестовский из группы «Уматурман» помогает каждый месяц. Историй здесь можно рассказать множество. Например, прибегаю как-то в театр и вижу Лию Ахеджакову, беседующую с женщиной, у которой болеет ребенок. Мы записали ее телефон. А вскоре Лия оказалась в самолете на соседнем кресле с банкиром и уговорила его дать деньги на лечение этому ребенку. Кстати, все фигуристы, которые пришли в больницу, оказали не только моральную помощь, хотя это само по себе важно. Я не перестаю радоваться, что люди звонят сами и спрашивают, как недавно, например, актриса Катя Гусева: «Чем я могу помочь?»

Как начать помогать

— Если человек решил помочь, с чего лучше всего начать?

— Если есть желание помочь детям, больным раком крови, то есть довольно много возможностей это сделать. Например, он может пойти в отделение Сбербанка и перевести деньги в фонд «Подари жизнь». Ему дадут уже готовый заполненный бланк, куда нужно только вписать сумму и расписаться. Это совсем не сложно, но если каждый человек, пришедший платить, скажем, за коммунальные услуги, сдаст по рублю, получатся очень большие деньги.

Второй вариант помощи: в тех городах, где есть отделения гематологии, порой не развита волонтерская служба. А дети, как я говорила, должны отвлекаться, тогда организм начинает совершенно по-другому бороться с болезнью. Поэтому нужно приходить к детям — читать, заниматься, петь песни, играть в кукольный театр, в шахматы, вышивать, вязать. Можно подарить компьютер, можно помочь родителям — иногда они совсем одиноки в чужом городе. Да хотя бы купить памперсы, стиральный порошок!

Причем есть ведь и другие фонды! Это так уж сложилось, что мы с Диной помогаем РДКБ. А ведь есть еще фонд «Настенька», который помогает тем, кто лечится в НИИ Детской онкологии и гематологии им. Н. Н. Блохина. Есть фонд Раисы Горбачевой, который помогает клинике в Петербурге. В Казани существует фонд Анжелы Вавиловой. К сожалению, помощь требуется очень многим. Деньги нужны всегда.

— На что эти деньги, как правило, направляются?

— Сейчас расскажу, какая здесь система. Само лечение в больнице — бесплатное. Ребенок, которому посчастливилось найти квоту, поступает в отделение. Если у него самый обычный лейкоз, который уже давно успешно лечится во всем мире, назначают несколько блоков химиотерапии. После них организм отравлен, иммунитета нет. И в этот момент очень опасно подхватить какую-то даже самую незначительную болезнь, которую здоровый человек просто не заметит. Она может привести к трагедии. Ребенка могут вылечить от рака и не успеть спасти от грибковой инфекции. Чтобы подобного не случилось, нужно несколько раз в день — от нескольких дней до многих месяцев — применять препарат, один флакон которого стоит 600 евро. Вы можете показать семью, которая может где-нибудь на 1800 евро в день в течение долгого времени закупить лекарства для своего ребенка? Вот эти противогрибковые препараты нужны всегда.

И всегда нужна донорская кровь. А если требуется трансплантация костного мозга и кровь донора костного мозга — история может тянуться месяцами, годами. У нас нет таких доноров. А найти в Западной Европе то, что подойдет для жителя Сибири — очень сложно. Чтобы узнать, подходит ли данная кровь для конкретного ребенка, необходимо сделать множество анализов, и на них тоже нужны огромные деньги. А ведь затем эту кровь надо доставить в Россию. И получается, что трансплантация, при том что сама операция бесплатная, реально обходится от 15 тысяч евро и выше.

Испытание, через которое надо пройти

— Вы крестились уже будучи взрослым человеком. Что побудило Вас тогда к такому решению?

— У меня возникли проблемы с позвоночником — болезнь, которая, как говорили врачи, помешает мне стать актрисой. В тот момент я надеялась на чудо. Это был такой неосознанный, панический поступок, который нужен был мне для того, чтобы продолжать что-то делать и надеяться, что все хорошо закончится.

То, что я приняла Крещение, очень много значит для меня. Когда я прихожу в храм помолиться за какого-нибудь ребенка, у меня не возникает сомнения, душевного блуждания. Я знаю, что это нужно, что это не формальность, а — живое, настоящее.

— Почему мы часто обращаемся к Богу именно тогда, когда возникают какие-то проблемы?

— Потому что Ему можно верить. Потому что человеку нужно объяснить себе даже боль, болезнь, страдания: за что, почему, для чего? Что это за этап в жизни, почему именно этот путь? Почему мой крест — такой, а твой крест — другой? Но оба нужно нести. С Богом нести легче. То, о чем я сейчас говорю, не имеет отношения к специфическим разговорам некоторых «добросердечных» граждан. Есть такие люди, которые приходят в больницу и говорят бедным мамочкам, которые итак не в себе: «Ага, ты с мужем развелась, вот у тебя ребенок и заболел». Говорят на полном серьезе, взрослые люди… А этой мамочки уже почти нет — она вся сплошной седой сгусток беды. Такие высказывания, думаю, вообще не имеют к вере никакого отношения.

Наверное, я еще не пришла к тому, чтобы постоянно посещать службы, жить церковной жизнью. Я и не исповедовалась ни разу. Потому что, по большому счету, у меня в голове бардак. Есть вера, и я твердо на ней стою. Но дальше… Не удалось пока встретить священника, который бы помог разобраться в моих вопросах. А к тем, с кем приходилось общаться, не возникало полного доверия. Хотя я понимаю, что никто не обязан мне доказывать, что он — светлый и чистый. Нужно разбираться с собой.

И, пытаясь разобраться, я особенно отчетливо понимаю, как наш Фонд важен для меня. Ведь иногда живешь и думаешь, что все делаешь хорошо. А по большому счету: хорошо ли? а можно ли лучше? Мы стараемся этими вопросами не задаваться, потому что становится страшно — перед Богом. У меня очень большой уровень требовательности к себе, как к актрисе. И не так много фильмов и спектаклей, после которых можно сказать: «Да, эта работа открывает двери к чему-то высшему». Поэтому Фонд для меня — реализация потребности быть настоящей — такой, чтобы не стыдно.

— Благотворительность и вера в Бога как-то соотносятся?

— Думаю, что напрямую. Если думать, что с нашей смертью все закончится, то, наверное, правы те люди, которые не хотят никому помогать. Это действительно бессмысленно. На самом деле, в этом случае нужно получать удовольствие по максимуму, отрываться по полной программе. Но я точно знаю, что с моей смертью ничего не закончится, я пойду куда-то дальше и, может, потом встречу этих детей — и тех, кого удалось спасти, и тех, кого нет... Вера дает силы делать что-то для других.

А, с другой стороны, мне кажется, что именно помощь другим ведет к Богу. Недавно мы выпустили небольшой календарь, в который вошли работы наших детей, принимавших участие в специальной выставке. Выставка и календарь посвящены памяти священника Георгия Чистякова, который до последнего дня своей жизни помогал больным детям. К сожалению, я его уже не застала. В календаре — цитаты из книг отца Георгия. Например, такая: «Вера в то, что у Бога все живы, дается нам, только если мы делаем все для спасения жизни тех, кто нас окружает».

— Вы продолжаете общаться с детьми, которые уже выписались?

— Редко. Как показывает опыт, маленькие стараются не вспоминать обо всем, что связано с лечением, стремятся забыть, как страшный сон. Но когда встречаешь их, живых и здоровых, — это что-то невероятное! На афише нашего первого благотворительного концерта была фотография Люси Афанасьевой — тоненькая шейка, прозрачная, лысенькая, трогательная девочка. Через три года она приехала к нам — здоровая, повзрослевшая, с длинными густыми волосами, красавица. А недавно на благотворительной выставке в ГУМе я встретила парня, который у нас лечился, его зовут Дима. Подходит — молодой, за руку с очаровательной девушкой — и говорит: «Знакомьтесь, это моя девушка». И я вспоминаю, как мы боролись за жизнь этого мальчика и у меня — мурашки по коже. И такая радость, будто это родной сын знакомит меня со своей невестой.

Даже в боксе отделения трансплантации костного мозга дети остаются детьми, им хочется играть, смеяться, общаться, радоваться жизни. И стекло, отделяющее их от внешнего мира, не может разделить детей с теми, кто их любит. Только даже самую красивую карнавальную маску перед тем, как внести в стерильный бокс, приходится обязательно «прожаривать» в специальной установке.

Фото предоставлены фондом «Подари жизнь»