Традиционно считается, что на три дня душа умершего задерживается возле тела и может побывать везде, где жил этот человек, собрать все воспоминания, все, чем была земная жизнь в его памяти, чтобы, когда наступит суд, человек предстал на него всей своей жизнью. Затем — это опять-таки традиция, этого нет в Писании — на третий день душа впервые предстает перед Христом, получает благословение и до девятого дня может увидеть блаженство святых, после чего во второй раз она переносится, чтобы снова поклониться Богу. Затем до сорокового дня душа оказывается перед лицом того, что значит потерять Бога, предать Его, предать людей, иными словами, стать грешником и не раскаяться. И в ней откликаются одновременно оба зрелища — состояния и судьбы святых и участи нераскаянных грешников, потому что в каждом из нас частично присутствует и то, и другое. И только тогда душа окончательно предстает перед судом Божиим, чтобы было определено — я бы сказал так — ее временное положение до Страшного суда. И это временное положение опять-таки не статичное, потому что ничто не статично, — это постоянное движение к Богу, в котором важна и роль тех, кто остался на земле — как вы знаете, мы молимся за умерших.
Очень часто протестанты спрашивают нас: «Какой толк в молитве за усопшего? Он умер, он больше никак не может повлиять на свою судьбу. Вы хотите сказать, что вы встаете перед Богом и обращаетесь к Нему так: „Господи, Ты знаешь, что Джон не образец для подражания, он был свиньей, но он был моим другом. А разве мы с Тобой не друзья? И если Ты мой друг и он мой друг, не мог бы Ты быть милостивым к нему? Он наверняка застрял в аду, но, может, Ты вытащишь его оттуда, хотя бы устроишь ему каникулы?“» Часто протестанты именно так понимают нашу молитву за усопших. Не так грубо, как я выразился, но примерно в таком духе.
Но я думаю вот что: как вы знаете, во время заупокойной службы или панихиды мы стоим со свечами. Какой смысл в это вкладывается? Для меня это означает две вещи. Мы стоим со свечами точно так же, как в ночь перед празднованием Воскресения, на Пасху, когда провозглашаем победу жизни, приход Света, присутствие Бога посреди нас и Его воскресение. Но я также верю — а в символах каждый может усмотреть что-то свое, — что мы стоим с этими свечами перед Богом и говорим Ему: «Этот человек был, как и все мы, грешным. У него были взлеты и падения, где-то он был злым, а где-то — прекрасным. Но, послушай, в моей жизни он был светом, его жизнь, его присутствие побудило меня любить. А любовь — это свет, любовь — это вечная жизнь. Посмотри: он вселил в меня любовь, он побудил меня творить добро, он сделал меня верующим. И этой свечой я свидетельствую перед Тобой о том, что этот человек принес свет в полумрак или во тьму этого мира, по крайней мере для меня». И каждый своей свечой молчаливо говорит о том же.
И тогда может ли кто-то сказать, что это не отразится на посмертной судьбе человека? Он прожил жизнь, и люди вокруг него вдохновились, просветились, получили помощь, изменили свою жизнь к лучшему благодаря тому, что этот человек жил. То есть в этих людях есть частичка добра, которая принадлежит усопшему. И это то, что мы приносим Богу как свидетельство, говоря: «Господи, он жил не напрасно. Посмотри, что он сделал. Пусть все это зачтется как его жизнь».
Как из посеянного семени получается пшеничный колос — семя было одно, а зерен в колосе много,— так же и плоды человеческой жизни могут умножаться. И я верю, что жизнь каждого из нас вплоть до Страшного суда будет — от одного к другому — отражаться на посмертной судьбе каждого: тех, кто был до нас, и тех, кто будет после.
Если говорить более приземленно, то у русского писателя Крылова есть басня («Сочинитель и разбойник» — прим. ред.), где рассказывается о двух людях, которые жили плохо, попали в ад и варятся в двух соседних котлах. Один из них совершил убийство, а другой писал пошлые романы. И вот под котлом убийцы огонь через какое-то время потух — а под котлом писателя он разгорался все сильнее и сильнее. И писатель, глядя на это, страшно возмутился: «О чем вы только думаете? Этот человек совершил убийство, и он уже отдыхает, я же всего лишь писал романы, а вы все время добавляете жару, и котел нагревается еще сильнее!» И дежурный черт на это ему отвечает: «Да, но, знаете, этот человек убил в порыве гнева, и вообще — он был вреден, только пока жил. Что же до вас — каждый раз, когда кто-то покупает ваши романы, мы подкладываем дров, потому что вы продолжаете приносить в мир зло». Я думаю, в этой истории есть доля правды.
— То есть мытарства — это неизбежность…
— Позвольте заметить: я по меньшей мере дважды сказал, что есть традиционное представление, но на самом деле никто не обязан считать, что именно так все происходит, как никто не обязан верить в видение Феодоры о «таможенных проверках», которые человек проходит до Страшного суда и во время которых душу судят за тот или иной грех. Однако во что я действительно верю и что мне из некоторого опыта кажется вполне реальным — это то, что после смерти человек не просто уходит в полное небытие. В течение нескольких дней сохраняется его присутствие. И я верю, что душе позволено оставаться возле тела, посещать места прошлого, собирать все воспоминания, однако это не означает, что эта душа не оказывается перед лицом Божественного присутствия, потому что не может быть так, что Бог в одном месте, а душа — в другом.
Текст — отрывок из книги «Бога нельзя выдумать. Беседы с подростками о Христе и Церкви».
Эта книга — беседы митрополита Антония с подростками в летнем лагере Сурожской епархии. Владыка говорит с ними очень честно и очень глубоко — кажется, в чем-то глубже и откровеннее, чем со взрослыми.
О страхах. О скуке. Об агрессии. О юродивых и ересях. О неведомом Боге. О Голгофе и таинствах. И обо всем творении — в ликующем танце Его любви. Поэтому эту книгу можно назвать Евангелием опыта, крайне значимого в наши дни. Даже те, кто давно читает книги митрополита Антония, найдут для себя здесь немало нового и необычного.
М.: Никея, 2021. — 400с.
