Где пролегает граница допустимого для творческого человека и что такое свобода творчества — традиционный вопрос «Фомы» становится все более актуальным. На этот раз ответить на него пытается редактор отдела поэзии журнала «Новый мир» и сотрудник Государственного Литературного музея Павел Крючков.
Несмотря на весь подспудный пафос самих этих формул — «свобода творчества» или «ответственность художника», — должен признать, что названные понятия и сущности присутствуют во внутренней жизни любого трудящегося человека. Разумеется, в моем личном сознании они не артикулированы, и размышления над подобными вещами застигают меня врасплох только во времена подобных анкетных опросов или — редко — на исповеди. Одним словом, если принять, что всякий труд содержит в себе творческие потенции, то окажется, признаюсь, что и в работе музейщика или редактора отдела литературного журнала (что есть как раз мой случай), — почвы для подобных размышлений — просто навалом.
…Когда четверть века тому назад я пришел в Дом-музей Корнея Чуковского и, спустя некоторое время, оказался в роли экскурсовода-просветителя, мой неофитский порыв немедленно выплеснулся в осознанный или неосознанный триумф всевозможного самовыражения. Я был переполнен знаниями, своей «причастностью» «к месту» и не слишком-то беспокоился о том, что выплескиваемая мною на посетителей музея «информация» о жизни и творчестве Чуковского вместе с удовольствием от публичного «размагничивания» тех или иных мифологем — замешана, пусть и на юношеской, но — гордыне. Что моя так называемая «артистичность» произрастает из того же корня. Но поскольку результат был почти немедленным (восторги и даже аплодисменты), то подобные духовные проблемы меня не особенно волновали: дело творилось вроде бы качественно, экскурсионный «канон» я не ломал, а только «расцвечивал», — стало быть, беспокоиться не о чем.
Представьте, что только совсем недавно я приучил себя не забывать (или стараться не забывать), что палка-то — о двух концах, что, творя сей «музейный театр» (а публичная работа в маленьком мемориальном музее очень близка камерной сцене), я должен крайне осмотрительно обходиться со своими открывшимися способностями к живому общению с посетителями и вверенным мне пространством, которое волею судьбы я «оживляю». Нет-нет, моя артистичность и аплодисменты никуда не делись, я даже стал чем-то вроде «легенды». Но только спасительная мысль о том, как далеки мои интеллектуальные способности и усилия от трудолюбия и дарований того, чьим именем и судьбой я фактически распоряжаюсь на вверенном мне пространстве, — постоянно возвращает меня на землю.
Общение с детьми — ведь тоже особая статья. Кажется, вчера мне открылось нехитрое: ведь на протяжении этого часа, пока мы путешествуем по музею и я произношу свой более или менее интерактивный монолог, — моя милость заменяет этим ребятам и родителя, и учителя. И на поверхность всплывает старинное слово «власть». И так далее.
Пожалуй, именно подобные размышления и оказываются если и не гарантом, то благодатной почвой для реализации той самой свободы. Осознанной. Необходимой. Парадокс, но оказалось, что чем я ответственней, — тем свободнее. Словами это дело описать весьма сложно, но в лучшие свои минуты, простившись с экскурсионной группой у крыльца музея и передыхая от «взмыленности», я, кажется, в состоянии оценить — честным или не честным был мой сегодняшний триумф. Конечно, тут задействовано много специфического: умение видеть и слышать чужого человека (сиречь опыт психолога, пусть и доморощенного), необходимость почувствовать и пообщаться с каждым (притом, что выбираешь одного или двух и обращаешься именно к ним, остальные — зрители этого обращения), точная дозировка апробированных приемов и импровизации…
И еще. Удивительно, но удовлетворение от сделанного (не банальная гордость, не тщеславное самолюбование, которое задним числом я, кажется, еще могу рефлексировать), а именно спокойное удовлетворение — подталкивает меня к постоянной внутренней ревизии. Лучше всего тут, как говорила вослед за Николаем Пуниным Анна Ахматова — «никогда не терять отчаяния». И помнить, что перед тобою живые люди, а не «контингент». Поэтому иногда я втайне, как писал наш поэт, «провала прошу, провала».
Читайте также другие материалы "Фомы" из проекта "Свобода творчества"
