
А была ли там любовь? Вопрос прозвучал на одном из проводимых мной семинаров, где речь шла о «Повести о Петре и Февронии». Мол, на самом деле для Февронии это был выгодный брак, а Петр просто боялся свою жену...
Мне немного странно, но это, действительно, стандартный стереотип восприятия: если не страсть — то, стало быть, расчет. Как будто и никаких других вариантов нет...

Да, если мы говорим о том, что чаще всего подразумевается под любовью, — о любви-страсти, то с этим, действительно, вовсе не к Петру и Февронии, а, скажем, к Тристану и Изольде и к роману о них.
Любовный напиток — прекрасная метафора этой страсти, от которой, простите, «сносит крышу» настолько, что все остальное не просто теряет смысл и значение, но и фактически перестает существовать. С ней невозможно бороться: она не предназначалась ему, как и он — ей, она замужем за другим, как и он женат на другой, но во всем мире для него есть только она, как и для нее — только он. Эта страсть может длиться всю жизнь (а может быть — и еще дольше), но недаром она показана как греховная: на ее основе практически невозможен семейный союз. Она самоцель и самоценность, но в этом и ее главная слабость.
«Повесть о Петре и Февронии» скорее говорит о любви-предназначении.
Условие Февронии «аще бо не имам быти супруга ему, не требе ми есть врачевати его» — это, конечно, не прагматичная попытка не упустить свой шанс и извлечь максимальную выгоду для себя из сложившейся ситуации, а знание собственного предназначения. Феврония с самого начала знает не только то, что Петр попытается ее обмануть, но и то, что в конечном счете она станет его женой. Потому что она предназначена ему, а он — ей. Кстати, интересно, почему это предназначение чувствует только Феврония? На этот вопрос непросто ответить... Но послушайте, разве и мы все всегда в равной степени чувствуем то, что хочет сказать нам Господь? Это умение дается трудом и с трудом. Каждый идет своим путем, и древнерусская повесть как нельзя лучше это показывает. Феврония — прямо и уверенно, Петр — через ошибки и покаяние, изживая неверные, неправильные (греховные) представления и душевные качества. Путь Февронии — это путь полного доверия Божественному промыслу о себе, путь Петра оказывается путем преодоления своеволия. Но в конечном-то счете они оба понимают, что именно предназначены друг другу: когда она просит его у бояр и он соглашается оставить все, когда он посылает за ней перед смертью и она откладывает недоделанную работу.

Между прочим, выгоден этот брак, похоже, в гораздо большей степени как раз князю Петру. Если, конечно, понимать под выгодой не улучшение социального положения, а духовное совершенствование. Недаром вся первая сцена Петра и Февронии является яркой метафорой покаяния: кровь змия (=дьявола), попав на Петра, приносит ему болезнь (=грех). Это проявляется в греховной раздвоенности сознания Петра (он думает одно, но говорит другое). Именно поэтому исцеление Петра оказывается не окончательным, и оттого, что грех не изжит полностью (=непомазанный струп), болезнь снова завладевает всем его существом. Второй приход Петра к Февронии демонстрирует признаки искреннего покаяния (стыд и твердую решимость больше не обманывать), после чего только и возможно окончательное исцеление (=освобождение от греха).В дальнейшем же именно Феврония помогает Петру преодолеть искушение властью, побуждая оставить муромский княжеский стол ради того, чтобы поступить по Евангелию, а заодно — между делом и мимоходом — блестяще устраняет муромскую боярскую оппозицию.
Кстати, не странно ли, что в традиционном русском сказании появляется такая активность жены, чуть ли ни все устраивающей за своего мужа?
Любовь-предназначение (в отличие от любви-страсти) как раз и проявляет себя в таком гармоничном взаимном служении (и взаимном дополнении). И это не для того, чтобы, как говорят, хорошая жена исправляла плохого мужа, или наоборот.
Мне кажется, композиция повести дает ответ и на этот вопрос. Петр появляется в тексте жития значительно раньше Февронии и за это время успевает совершить славный и трудный подвиг змееборца, т. е. выступает в роли активного, доминирующего героя. Да, создается впечатление, что, только появившись, Феврония «отодвигает» его на второй план, но не стоит абсолютизировать и этот момент: инициатором одновременной смерти в конце (опять-таки, активным героем) снова оказывается Петр. И Феврония во время посмертного чуда соединения тел в общем гробе перемещается к нему (как и должно быть — жена к мужу), а не наоборот. В результате можно увидеть, скорее, итоговое равновесие — кажется, в наибольшей степени важное для автора текста, ибо именно равновесие — основа идеальной гармонии.

Там, где присутствует святость, вести беседу в обыденных категориях «хороший-плохой» не получится. Поэтому перед нами скорее рассказ о гармонии, а не о взаимном уравновешивании.
Такая гармония, такая любовь позволяет сосуществовать без тяжких потрясений и без эффектных сцен. В отличие от любви-страсти, преодолевающей разлуку, часто сметая все на своем пути, любовь-предназначение в принципе не предполагает разлуки. Две частицы мироздания, предназначенные друг другу, так прочно входят в совпадающие друг с другом пазы, образуя единое целое, что разлучить их не может никакая сила: ни муромские бояре, ни сама смерть. Одновременная смерть — столь же яркий признак этого единства в любви.
Вроде бы, это инвариант традиционного сказочного финала «они жили долго и счастливо и умерли в один день». Но в то же время это важная составляющая любви-предназначения. Характерно, что Тристан и Изольда умирают все-таки не совсем одновременно, а друг за другом.
Что происходит по ту сторону смерти — вопрос, конечно, во многом гипотетический. Тристан и Изольда похоронены в разных могилах (=снова разлучены), но ветвь терновника соединяет эти могилы. А все-таки остается вопрос, преодолевается ли таким способом эта последняя разлука или, напротив, с особенной силой подчеркивается и констатируется.

Тела Петра и Февронии пытаются положить в разные гробы, но сделать с ними то же самое, что сделали с Тристаном и Изольдой — похоронить в разных могилах, — оказывается невозможным, и без всяких вопросов и сомнений в вечность они уходят вместе...
И все же совершенно без вопросов и сомнений с историей святых супругов — не получается: вот почему при таком единении душ и тел в «Повести о Петре и Февронии» — ни слова о плоде любви, придающем браку полноту и завершенность?
Ни слова о детях...
Действительно, женщина спасается чадородием, основа семьи — дети, но при том, что летопись упоминает о двух сыновьях святых супругов, в «Повести...» такого упоминания нет...
Мне думается, умолчание это не случайно. Тем более что тема детей возникает-таки в «Повести...»: в самом начале Феврония жалуется княжескому отроку на то, что в ее доме «горница без очей» (в доме нет ребенка), но и в финале очей у горницы так и нет...

С другой стороны, дети как сюжетный поворот в общем-то довольно сложно вписываются и в сказочный канон (сказка часто заканчивается рассказом о свадьбе героев и не интересуется тем, что было дальше), и в канон житийный (тяготевший, скорее, к монашескому благочестию). Дети — это начало нового сюжета: вспомните традиционный сказочный зачин «Было у отца три сына». Он имеет определенную параллель и в житиях святых: упоминание о родителях святого, у которых рождается ребенок. Так что и здесь при желании можно усмотреть определенную художественную логику.
Древнерусская литература к теме любви подходит очень целомудренно. Любовь — это семья (недаром, в отличие от западного средневековья, у нас супружеская неверность как литературная тема появляется только в XVII веке, причем первоначально — через переводы). Любовь — это и долг, и обязанности, и труд, если хотите. Почему обязательно между влюбленными должна «пробежать искра»? Как-то гораздо убедительнее в плане изображения истинной любви кажется мне эпизод одновременной смерти и общего гроба — желание и по смерти быть вместе, рядом друг с другом. Вместе — по-настоящему и окончательно навсегда. Там, где только и есть Истинная Жизнь...

Испокон веку на Руси покровителями семьи были князь Димитрий и княгиня Евдокия. И ордена в их честь были, и богадельни, и приюты. Но, видимо, современности нужны сказки. Очень и очень притянутый за уши "праздник". Даже название слух режет. Чуть благозвучнее, чем Всемирный день защиты слонов в зоопарке, например. А особо тошно от всей показухи, этот день сопровождающей. Мол, в честь такого дня в нашем ЗАГСе день без разводов. А то что пара тысяч накануне развелась - та пустяки, то же еще не был день семьи. Одним словом, опошленная дата
При всём уважении, любая попытка объяснить эту историю напоминает натягивание известной ночной птицы на известный географический объект, и, полагаю, никакой альтернативой 14-ому февраля этот день не станет.
И, я так понимаю, мы должны подражать святым? А чему подражать тут? Обещанию помочь в обмен на брак? Попытке обмануть?
>>Феврония с самого начала знает не только то, что Петр попытается ее обмануть, но и то, что в конечном счете она станет его женой.
А это вообще из чего следует??
"Мол, на самом деле для Февронии это был выгодный брак, а Петр просто боялся свою жену..."
По-моему, все там было! В особенности доверие.
Феврония дает Петру мазь с указанием помазать все струпья кроме одного. И Петр поступает именно так!
Если бы он не послушал ее, помазал все струпья - все! Больше бы он к ней не обратился.
Помазать все струпья - самая логичная реакция (часто бывает даже хуже: вспомните булгаковскую "тьму египетскую").
Поступить как сказала Февронья - значит доверять ей изначально. И Февронья, думаю, тоже это понимала: если он придет к ней снова в струпьях, значит он ей доверяет. Даже если малодушничает в какой-то момент...
Вот через эту призму и надо смотреть.
Столько наполучал поздравлений сегодня, что согласиться с оценкой перспектив Праздника никак не могу. И надеюсь оказаться прав в своём оптимизме. ))
Вы получили их столько, потому что Вы в церковной среде. А вот обычным мирянам этот праздник непонятен. С другой стороны, по моим ощущениям, День Святого Валентина тоже как-то «выцветает».
Нет в Писании таких слов: "Жена спасается чадородием". Есть "и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасется через чадородие (по-церковнославянски "чадородия ради"), если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием". (1 Тим 2, 14-15). По толкованиям свт. Иоанна Златоуста и блаж. Феофилакта Болгарского это означает, что чадородие (не только рождение, но и воспитание детей) - один из способов спасения, не исключающий спасения для умерших бездетными или девственными, а свт. Феофан Затворник добавляет, что чадородие спасительно только в том случае, о котором Апостол Павел говорит после слова "если".
Не следует забывать и о том, что на момент смерти Пётр и Феврония мужем и женой не были. И князьями тоже. И Петром и Февронией тоже. Был монах Давид и монахиня Евфросиния. Странно, почему Церковь канонизировала его и её не как преподобных (при постриге прежняя мирская жизнь считается за не бывшую), а как благоверных князей.
Елена, согласен с вами. Какая-то надуманная история, не вызывающая живого отклика за исключением одной песни по мотивам. Причём фанфик явно лучше оригинала 🙂
Владимир Гурболиков, тогда, будьте добры, назовите ваш вариант отсутствия прославления постсоветских святых.
Не надо называть вариантов. Надо посмотреть, через какое время, как правило, происходит канонизация святых. Ну, например, через сколько лет прославили в лике святых преподобного Серафима Саровского. Церковь никуда не спешит. Если кто у Бога свят, проявит себя. И будет, рано или поздно, прославлен и церковно. А о ком-то узнаем лишь в Царстве Небесном. Ничего странного в этом нет.
Пояснение о высокой любви этих достойных людей не внушает доверия, уж простите. Конечно, это не влияет на высоту их духа и на них самих, но такая история брака хорошему не учит. Ещё раз прошу прощения, и пояснения выглядят попыткой натянуть сову на макет мира))