Ах, какие же это были славные березы! Никогда в жизни я не видел еще таких красавиц. Огромные, с длинными плакучими ветвями, они даже шумели по-особенному, будто рассказывали мне шепотом какие-то свои березовые секреты.
Десять лет назад мы переехали в новый дом на тихой улочке маленького райцентра. Березы росли прямо через дорогу, возле дома нашей соседки тети Ани. Летом издалека они напоминали огромные белые мачты с зелеными парусами. Тетя Аня часто на них бранилась, когда осенью убирала вдоль забора вороха опавших листьев. Иногда погрести листву выходил на улицу ее муж дядя Иван. Большой, неповоротливый, он еле-еле скреб граблями по жухлой траве. После инсульта сосед двадцать лет пролежал практически без движения. Все это время тетя Аня ухаживала за ним сама, наотрез отказываясь перевозить его в дом инвалидов. Ее героические усилия победили болезнь: в последний год дядя Иван начал вставать с постели, а иногда даже выходил с граблями на улицу — хлопотать по хозяйству. Я с огромным уважением смотрел на эту пожилую чету, стойко несущую выпавшее на их долю испытание. Мальчишки наши иногда бегали к тете Ане: сложить дрова в кладушку, натаскать из колодца воды, еще чем-нибудь помочь...
А потом дядя Иван умер. Дело было осенью. Березы стояли в самом золотом своем цвете, пестрый ковер листвы начинал покрывать октябрьскую грязь. Помню, как пришла ко мне растерянная тетя Аня и попросила переложить умершего мужа с пола на диван. Дядя Иван оказался очень тяжелым. Мне еще подумалось тогда: как же хватило сил этой хрупкой пожилой женщине столько лет изо дня в день терпеливо выхаживать мужа, такого большого и такого беспомощного...
Наступила весна. Однажды шел я с работы домой. И еще издалека увидал на березовых стволах какое-то странное движение. Будто и впрямь это — мачты, а по ним сноровисто карабкаются моряки, готовя паруса к отплытию. Однако с более близкого расстояния стало ясно, что это не моряки, а скорее пираты. С веревками в зубах, приставив к березам длиннющую лестницу, на деревья карабкались полдесятка местных алкашей, вооруженных топорами и пилами. Еще двое уже сидели на развилке ствола и без энтузиазма рубили толстенный сук. Одного из них, Володю, я знал — года три назад он работал со мной на стройке подсобником. Ошеломленный происходящим, я спросил его, зачем они это делают.
— Да видишь, тетя Аня сперва вообще просила спилить их на хрен. А тут вон провода рядом... Короче, сговорились, что пока одни только крупные ветки опилим. — Вовка перехватил поудобнее топор и похвастался: — Аванс уже дала. Теперь вот работаем.
И пошел я себе домой, обалдевший от свалившейся невесть откуда катастрофы. Вот что нужно делать, когда такое происходит? Пойти и стряхнуть этих колдырей с деревьев? Или предложить им денег, чтобы не пилили? «Не рубите, мужики, не рубите...» Бред какой-то... Проще всего, наверное, было пойти тогда же к тете Ане и попытаться через нее отозвать пиратскую команду с березовых мачт. Но такое огорчение вдруг на меня навалилось, такая тоска и чувство собственного бессилия, что никуда я не пошел. Ну чего просить: ее ведь березы. Захотела — пилит. До позднего вечера у себя в комнате слушал, как визжат ножовки и стучат топоры. И боялся даже посмотреть, что же сотворили там с моими красавицами. Никак не мог я понять: почему люди не видят этой красоты, почему с такой легкостью крушат ее и уродуют? Ведь срубить березу — полчаса делов. А росла она полвека, не меньше. Тут назад уже никак не отмотаешь — вот была она, и нету ее...
Горевал я так, что аж сердце защемило. Жена, на меня глядючи, уже хотела было сама идти просить, чтобы не пилили березы, да я не пустил. На душе было пакостно, в голове пусто. Видеть никого не хотелось, да и жить в таком мире тоже желания не было. И вот тут, на самом дне моего отчаяния, мне вдруг стало страшно. Я понял, что уже по-настоящему ненавижу и соседку, и колдырей, что так мое сердце прикипело к этим бедным березам, что стали они мне дороже и людей, и даже собственного здоровья. Но ведь все равно им когда-то погибать, сколько там его — березьего века... А я сейчас из-за них свою душу уродую ненавистью, и на Евангелие мне уже плевать, и на «...любите врагов ваших» тоже.
Короче, решил я потихоньку выбираться из этой ямы. Топоры на улице уже стихли. И я вышел посмотреть, чего там осталось от берез. На фоне закатного неба они темнели, обкромсанные до самых верхушек. Видно, забоялись хлопцы туда лезть. В этом новом обличии березы оказались неожиданно красивы и похожи на пальмы. По-прежнему шумели они уцелевшими кронами о чем-то своем, потаенном. Словно бы утешали меня: «Мол, видишь, все хорошо. Мы на месте, просто стрижку себе сделали. А ты, глупый, убивался». Полюбовался я на них, послушал их шепот... да и отправился, успокоенный, домой спать.
А утром встретил у колодца соседку. Не удержался и спросил:
— Что ж вы, теть Ань, березы-то поуродовали? Такая была красота, а теперь обрубки!
Тетя Аня от моего напора растерялась, поморгала своими белесыми добрыми глазками и зачастила:
— Саша, мне бы ничего... Это Ванечка все собирался их опилить. Говорил, что семена с берез на огород летят, беспокоился, что мне тяжело потом грядки пропалывать. Вот я и подумала: найму людей, раз уж при жизни так и не собрались. Может, ему приятно будет, что его задумку исполню...
Она еще чего-то говорила, оправдывалась. А я смотрел на нее, и было мне так стыдно, что даже слов ее разобрать не мог. Словно бы издалека донеслось:
— Что, неправильно я сделала, Саш, да?
К горлу подступил какой-то комок, который никак не проглатывался, мешал говорить. Поэтому я только и сумел, что выдавить из себя:
— Нет, теть Ань, нет, что вы... Все правильно... Конечно, ему будет приятно.
