«Чудо — веры лучшее дитя», — писал Гёте. Возьму на себя смелость «лаять на слона» и утверждать, что в некотором смысле всё наоборот: чудо — дитя безверия. И вот почему.
Большинство современных людей понимают под чудом нечто сверхъестественное. Такое представление о чуде как о чем-то, превышающем законы бытия, ввел в философию английский мыслитель Дэвид Юм. Примерно с этих же пор согласные с подобным определением стали объяснять, что никаких чудес не бывает. Иными словами, люди придумали некое понятие и с упорством, достойным лучшего применения, доказывают, что это введенное ими новое понятие описывает то, чего не существует. В христианском сознании, насколько я в силах судить, такого юмовского отношения к чуду никогда не было.
...Евангелие нам говорит не только о тех чудесах, которые Христос совершал, но о тех, которые Он по каким-то причинам не совершал. С чего начинается общественное служение Христа? С сорокадневного пребывания в пустыне, с искушений сатаны. Именно тут Христос последовательно отказывается совершать три поступка, два из которых могли бы стать величайшими чудесами в истории человечества: претворение камней в хлебы (Мф 4:3) и владычество над всеми царствами мира (Мф 4:8–9). Но как посмотреть; ведь отказываясь от этих сатанинских чудес, Христос произносит слова, величественность и глубина которых тоже по-своему достигают масштабов чуда: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф 4:4, со ссылкой на Втор 8:3) и Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Мф 4:10, со ссылкой на Втор 6:13).
Если мы сравним Евангелие и апокрифы, то в последних чудес намного больше. Но суть евангельских чудес в том, что все они продиктованы не чем иным, как любовью к миру и к человеку. И это существенно: они — чудеса любви. Но правильно ли будет считать, что Христос совершает такие чудеса, которые идут на пользу людям? В том-то и дело, что это, конечно, так, но нужно еще понять, в чем же Спаситель видит эту пользу. Если мы вглядимся и подумаем, то поймем, что за изгнанием бесов, исцелениями, воскрешениями, умножением хлебов и хождением по воде всегда видится главная цель: открыть людям Бога. Собственно, отказавшись от предложения сатаны превратить камень в хлеб, Христос потом совершает «похожие» чудеса: насыщает несколькими хлебами тысячи людей. Но какова разница в причинах чуда!
Чудеса же апокрифов вполне укладываются в современное расхожее (можно сказать, материалистическое) представление о чуде как о нарушении физических законов мира... ради самого процесса этого нарушения.
Между тем блаженный Августин писал, что безусловным чудом является преумножение хлебов, но не меньшее чудо — и само произрастание хлеба. В этом смысле нужно признать, что деления всех вещей на «естественные» и «сверхъестественные» в сознании христианина нет, — хотя бы потому, что нам принципиально неизвестны границы «естественного».
В основе христианства — Личность Христа. Его Воскресение. Но чудо ли это? — нет, это намного больше, чем чудо. В современном сознании чудо — это что-то на уровне левитации йогов или компьютерных трюков в кино. А Воскресение Христово любые мыслимые определения чуда превосходит. Тут не нарушение законов бытия, но напротив — установление главного закона — закона любви, которая превыше всего и прежде всего — превыше смерти, причем как явления и физического, и метафизического.
Я ни в коем случае не сомневаюсь, что по молитвам праведников исцеляются неизлечимые больные. Только это не чудо-фокус; это опять же действие Божьей любви в мире. При этом замечательно, что в молитве перед иконой Божией Матери «Всецарица», которой молятся о неизлечимо больных, говорится: Ум и руки врачующих нас благослови, да послужат орудием Всемощнаго Врача Христа Спаса нашего. На мой взгляд, это пример того, что и называется христианской трезвостью, при которой мир, о котором говорится в Символе веры, предстает в своем гармоническом единстве именно в своей целокупности как мир видимый и невидимый.
Но жаль, что на фоне большого количества физических исцелений мы практически не замечаем исцелений духовных. А их, слава Богу, тоже немало, хоть о них практически не говорят и мало пишут. Лично я готов свидетельствовать, как изменялась жизнь близких мне людей после их прихода к вере. И часто, когда в моем присутствии кто-то из общих знакомых замечал: «А как N. может называть себя христианином, ведь он...», — и дальше с негодованием озвучивал список «добрых» дел, я слушал это и понимал, что тот, кого сейчас порицают, — уже давно другой человек. Он очень многое в жизни поменял. Разве такая перемена — не чудо? Говорят, что после определенного возраста человека изменить уже нельзя. У меня есть друг, который частенько говорит: «Мне уже сорок шесть лет, разве я могу что-то с собой поделать...», а я вижу, как он последние несколько лет на моих глазах становится другим. Не во внешних привычках, манере разговаривать или одеваться, а внутренне, что, конечно же, намного важнее. Пытаться же фиксировать и определять сущность внешних необъяснимых событий — это, с моей точки зрения, тема для христианского сознания во многом периферийная.
Само собой, человек может прийти к вере, узрев то или иное чудо. Но он едва ли может на этом чуде свою веру строить и закреплять. В Новом Завете есть пример совершенно чудесного прихода к вере: некий Савл из Тарса, фарисей и свирепый гонитель христиан. По дороге в Дамаск он вдруг слышит голос. Это чудо? Чудо. От потрясения он слепнет. Необъяснимо? Необъяснимо. Потом прозревает. Возможно такое? Казалось бы, невозможно. А теперь вопрос: почему Савл стал апостолом Павлом и написал четырнадцать посланий? И вошел в историю как «Апостол языков»? Потому что ослеп, а потом снова стал зрячим? — Нет, конечно. Сам Апостол на этот вопрос отвечает так: Уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:20). Он почувствовал Бога рядом с собой, в себе. Внешние изменение (т. е. чудеса) сопутствовали этому, но не они превратили Савла в Павла. Это было внутреннее преображение.
И когда нам самим очень хочется внешних чудес, когда мы выиграли в лотерею или исцелились от какой-то болезни, может быть, стоит задуматься: а чудо ли это? И это ли — чудо? К такому ли должно стремиться? Или все-таки к тому, чтобы и в нас зажил Христос — и тогда мы поймем что-то, что не выводится из внешних обстоятельств?
Ведь знамения посылались большому количеству людей одновременно: например, голос с неба во время Крещения Господа в Иордане слышало множество народа. Но Павлов среди них не появилось. Потому что только для фарисея Савла голос стал не просто чудом, а путем ко Христу.
