Года в четыре я знала, что означает слово «скит». Скит – думала я – это такое немного странное место в лесу. Там в маленьких домиках прямо на подоконнике сидят взрослые тети в цветастых халатах и страшными глазами смотрят на тебя через окно. Это первое детское воспоминание о посещении Задонского скита – тогда он еще был психбольницей.
До скита я с родителями гуляла от нашей турбазы к сохранившемуся святому источнику. Тогда косвенным признаком святого источника мне казались монеты, блестевшие на дне, а прямым – «картинка», прибитая на гвоздик, да эмалированная кружка, которая висела над водой, и ее никто не украл.
Лет в десять я уже знала нормальный перевод и слова «скит», и «монастырь» – замечательный педагог Александра Борисовна вместе с не менее замечательным липецким краеведом возила нашу детскую изостудию по заброшенным усадьбам, храмам и потихоньку восстанавливающимся монастырям. Мы были на пленэрах в Ельце и Задонске, впархивали гудящей детской стайкой под пустые арки порушенных церквей, поросших деревьями, или под гулкие, заново перекрытые своды монастырских храмов. Мы вертелись, куда-то лезли, задавали вопросы, теребили друг друга и взрослых, и наверняка были шумной головной болью для трудников монастыря и работников свечных лавок.
Наверняка – но точно утверждать не могу. Кажется, тогда еще никто не сетовал вслух на «туристов», разъезжающих по монастырям неизвестно зачем, и не делал детям замечаний. Ну, или нам они были «как с гуся вода», а потому впечатления о поездках всегда оставались самыми радостными и даже – в том-то возрасте – возвышенными, дерзну сказать.
Конечно, сами по себе впечатления нас тогда не особо «обтесали». В автобусе мы снимали с голов платки и в меру возраста «дурили». А когда спустя несколько лет мне представилась возможность съездить с подругой в Троице-Сергиеву Лавру, Лавре, можно сказать, со мной не повезло...
Подруга, Оля, была талантливым музыкантом, как и все тогда, писала стихи. А мама ее – вузовским преподавателем и по совместительству миссионером, только мы тогда о последнем и не догадывались. Верующая мама спокойно разрешала верующей дочке ходить в джинсах и приводить домой нашу честную компанию: в дверь просачивались фенечки, косухи, берцы – полный набор «правильной» девчачьей моды.
Увы: при всей возвышенности наших тогдашних идеалов выглядела эта девичья компания для нормального взора... странно, скажем так. А мама Оли нас не только терпела, но еще и плюшками баловала.
И вот однажды Оля пригласила меня в поездку. Кажется, это был какой-то православный форум или конференция в Сергиевом Посаде, но подруга серьезно заверила, что слушать доклады меня никто не заставит, зато Лавру посмотрим, а на обратном пути «свернем» в Москву. Уже не помню, что я думала о Лавре, но перспектива забрести на Арбат без родителей (как большая) мой мозг совершенно взорвала, и мы поехали.
Было жарко. А я была уже «образованная» и знала, что в монастыре нужна юбка. И платок. Поэтому я их взяла: цыганскую юбку и бандану, которую просто вывернула наизнанку. А поскольку кроме юбки и платка в моей «образованной» голове ничего не отложилось, из-под юбки торчали джинсы (разноцветные, как сейчас помню: одна штанина голубая, другая – серая). А посередине красовалась маечка... Жарко ведь!
Я не знаю – честно не знаю – как в таком виде меня пропустили в монастырь. Может, просто все думали, что девушка «больноватая», но под присмотром – рядом все время была Оля в приличном виде.
А я, как чучело в бандане наизнанку, два дня нагло шаталось по монастырю (Оля попутно что-то рассказывала и поясняла).
Насколько помню, мы даже забрели на территорию какого-то уже совсем нетуристического и непаломнического храма. Юноша в черном у входа потупился, но ничего не сказал. Ничего! Господи, этот раб Твой, наверное, сегодня уже давно священник – помоги ему за проявленную тогда молчаливую мудрость...
Оттуда, из Лавры, я привезла домой первые две иконы. А еще спустя пару лет оказалась в другом монастыре уже совсем не туристкой.
К чему сей долгий экскурс в биографию себя любимой? Просто хочется повспоминать и ужаснуться: где были бы мы сегодня, не прояви вчера такой спокойной мудрости братия и прихожане всех «оскверненных» нами монастырей? Пожалуй, только мудрость давала им силы нас терпеть... Терпеть и, наверное, молиться.
Я тогда точно не была паломницей – чистой воды турист. Бельмо на ясном духовном оке монастыря. Но ведь если подумать, вся история русского монашества – это история постепенного бегства в поисках уединения. Монах приходил и строил келью. К нему присоединялось немного братии. Строился храм, шла тихая молитва.
А потом приходили они: полудикие крестьяне с языческой кашей в голове, надменные баре с барчуками и прислугой, лихие служилые люди... Шаркали по храму лаптями, лезли в бархате с «милостями» в келью, бряцали сбруей да просили квасу и душеполезных поучений заодно.
Тогда, как и сегодня, эти «бестолковые» миряне вразумлялись вещами странными для духовного взора и ничтожно-второстепенными. Тем, что кусок хлеба в монастыре вкуснее, а кружка воды из источника – слаще, чем дома. Тем, что пустая гречка с квасом кажется царским угощением. «С молитвой готовят!» – шептались и шепчутся эти «болтливые туристы».
И то один, то другой брат, благословившись у игумена, не выдерживал и уходил еще глубже в леса, еще дальше от мира. Монахи не изгоняли мир за его мирскую неотесанность и «тупость» – пускай приходит, авось когда и обтешется... Кто мог молиться в таких условиях – жил и молился. Кто не мог – шел дальше, расширяя монастырскую географию до самых окраин, или выстраивал закрытый скит.
Так мир ловил их, спокойных, снисходительных и мудрых, но не поймал. Зато – сам получил пользу...
