Кто в Церкви главнее?

Я начну с известного тезиса – Православная Церковь в России шестидесятых, семидесятых и отчасти восьмидесятых годов прошлого века была прежде всего Церковью бабушек. Это не значит, что они составляли большинство. Но именно они выстояли – в буквальном и переносном смысле, – когда многие отступили, они сберегли огонек веры для новых поколений. И именно они определяли облик нашей поместной Церкви.

Но сегодня в российском Православии тон начинают задавать интеллигенты. Их, конечно, не стало больше, чем бабушек, но они куда активнее и целеустремленнее их; они стали тем меньшинством, которое ведет за собой. Правда, перемена эта заметна, в основном, в столицах и крупных городах, но на какую бы область церковной жизни мы сегодня ни взглянули, большинство людей, которые принимают основные решения и проводят их в жизнь, окажутся так или иначе причастными к этому расплывчатому сообществу – интеллигенции.

Вот и спорят православные: что делать интеллигенту в Церкви? Опрощаться, “разынтеллигенчиваться”, ликвидировать себя самого как класс – или, напротив, направить все свои дарования и склонности на благо Церкви?

Не будем сейчас вдаваться в подробности – что такое “интеллигенция”, как она возникла, что хорошего и плохого принесла России – тема эта необъятная, спорить можно бесконечно, а между тем практически все интуитивно понимают, о чем идет речь. Ясно, что не в университетском дипломе дело, а в неком особом восприятии действительности, в тех качествах, которые в идеале чем-то даже напоминают святость. Служение высоким идеалам, деятельная любовь к ближним, готовность к самопожертвованию, способность отстаивать свои принципы и умирать за них. Вот только без веры в Бога...

Но стоит интеллигенту прийти в Церковь, и начинается! Одни говорят: чтобы стать христианином, тебе надо перестать быть интеллигентом (обычно это как раз те интеллигенты, которые борются с собственным прошлым). Как сказал мне один знакомый священник, “когда это делает человек, имеющий в роду не одно поколение русской интеллигенции, получивший хорошее воспитание и прекрасное образование – я чувствую себя так, словно кто-то при мне оплевывает своих родителей”.

Другие машут рукой: горбатого могила исправит! Только не умничай тут, не задавай лишних вопросов, будь попроще, и все как-нибудь обойдется. Третьи обнадеживают: ладно, найдем работенку и для твоей головы, не вешай нос, бывает ведь и церковная интеллигенция – будешь газету издавать или уроки в воскресной школе вести. И стоит интеллигент растерянный: от чего ему действительно надо избавляться, а что, наоборот, сберегать, преумножать, раздаривать?

Я застал то время, когда интеллигент был в храме сравнительно редким явлением – в церковь, в основном, ходили бабушки (крестился я в 1986 году). Теперь в Москве все наоборот, но в глухой провинции до сих пор так. И я прекрасно помню: приходит студент, горит желанием узнать побольше о Церкви, готов “работать над собой”, и... расшибается его горение о железобетон старушечьего благочестия. Она тут давно стоит, все знает, все умеет, всех поучает. Порой говорит замечательно мудро, порой несет дикую чушь, но разницы между своим мнением и учением Церкви не замечает никогда. А интеллигент осмысливает эту разницу, пытается с ней что-то сделать. И это, кстати, один из механизмов его воцерковления. Не будь этого, наше Православие давно превратилось бы в фольклорный заповедник.

Потом настал момент, когда в столицах интеллигенция взяла верх над бабушками. Интеллигенты стали выдвигать свои программы действий и претворять их в жизнь. И пошли перемены, причем одновременно в совершенно разных направлениях. Но движущей силой церковного строительства стала именно интеллигенция. Вчера еще эти люди ругали по кухням советскую власть, а теперь один призывал к возрождению православной монархии, другой настаивал на введении выборности епископата... Бабушки о таких вопросах вообще никогда не задумывались. Это не хорошо и не плохо, это естественно.

И все же, когда заходит речь о “либеральной церковной интеллигенции” (ярлык довольно неуклюжий, но надо же как-то ее назвать), не надо забывать, что это лишь часть церковной интеллигенции. И те, кто ностальгически вздыхают о батюшке-царе – тоже, как правило, интеллигенты (даже если сами они добавляют: бывшие), только с другим идеологическим вектором.

Реформаторы, консерваторы... тоже все разные!

Конечно, консерваторы скажут, что интеллигент – всегда реформатор или даже революционер. Но так ли это?

Бывает консерватизм крестьянский – это повторение прожитого. Как сев и жатва вовеки одни и те же, так и вся жизнь из поколения в поколение подчинена заданным ритмам. Все новое и чужое принимается с трудом, уже потому, что оно – новое. А старое сохраняется только потому, что старое. Как говорили старообрядцы, “не нами положено, лежи оно так вовеки”.

Бывает, конечно, и революционность крестьянская – бунт бессмысленный и беспощадный, когда отвергается все сразу, когда “на горе всем буржуям мировой пожар раздуем”, раззудись плечо, размахнись рука. На Руси, как мы знаем из истории, периоды застойного консерватизма всегда чередовались с такими революционными взрывами, но кажется, все мы уже осознали, что это не лучшая модель общественного развития.

У интеллигента другой консерватизм и другая тяга к переменам, ведь он привык пропускать все через голову, а не через руки и сердце, как крестьянин. Его консерватизм – не повторение, а осмысление опыта предков. Его реформаторство (совершенно не обязательно революционность!) – осознанное изменение этого опыта.

Конечно, и то, и другое – благо. Без крестьянской упертости в землю нас давно унесло бы ветром за тридевять земель. Без интеллигентского воспарения мы давно бы мхом заросли. И в обществе, и в Церкви.

Но и то, и другое по-своему опасно. Крестьянский бунт или крестьянский консерватизм можно сломить только силой – залить кровью, как пугачевское восстание, или чуть не шпицрутенами приучать мужиков сажать картошку. У интеллигента все утонченнее, но от этого его идеи куда разрушительнее. Зато с ним, по крайней мере, всегда возможен диалог. И если это “церковный интеллигент”, он все же чувствует дистанцию между собой и Истиной, между Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью – и приходским батюшкой. В противном случае, это не интеллигент, а просто “образованец”.

Разумеется, общих рецептов нет, каждый человек неповторим. Но если говорить о положительной роли, которую интеллигенция может играть и уже играет в современном российском Православии, я хотел бы выдвинуть два тезиса.

На что же мы сгодимся?

Во-первых, наше богословское и литургическое наследие составлено, если можно так выразиться, предтечами сегодняшней интеллигенции. Простые неграмотные монахи могли быть не менее святы, чем Василий Великий или Иоанн Златоуст, но многотомных сочинений они оставить не смогли. И если перед нами стоит задача не просто бездумно копировать обрывки чужого опыта, а сберегать, передавать и приумножать Предание, это может сделать именно интеллигенция. И не надо говорить, что это – работа для великих святых. Если бы Иоанн Златоуст и Василий Великий, чтобы начать что-то делать, ждали собственной канонизации, они бы не оставили ни строчки. К тому же в нашем литургическом, иконописном, богословском наследии далеко не все создано святыми – множество произведений безымянны, их оставили рядовые, ничем не примечательные люди. Может быть, такие же несовершенные, как мы с вами. А если кто-то ошибется, его поправят. На то и Церковь, чтобы выделять в море частного нечто общее, включать его в Предание и передавать новым поколениям.

Во-вторых, интеллигентность в лучшем смысле этого слова – именно та черта, которой катастрофически не хватает сегодня многим христианам, особенно новоначальным. В России конца XX века, как в Риме начала IV века, в Церковь пришло множество людей, воспитанных в совершенно нехристианском духе, и Церковь во многих отношениях стала неофитской. Кто такой неофит – разговор особый, но в целом ему свойственно забывать о той дистанции, которая отделяет Истину от его собственного, весьма неполного представления о ней, воспринимать жизнь упрощенно, определять добро и зло по внешним признакам и назойливо навязывать эти схемы всем окружающим.

Такому человеку не хватает не столько богословского образования (оно, кстати, может лишь усугубить проблему), а простой интеллигентности. Так что новоначальному можно посоветовать не отсчитывать земные поклоны, а почаще внимательно выслушивать ближнего, стараться вежливо ему ответить и в чем-то уступить. И в этом тоже будет заключаться “воцерковление” неофита.

Неразменная фига в кармане

А вот от чего типичному интеллигенту, пришедшему в Церковь, лучше поскорее избавиться, так это – от привычки к мелочному диссидентству. Среди настоящих диссидентов были подлинные свидетели Истины, которые “вышли на площадь”, как первые мученики выходили на арену Колизея.

Но таких было очень немного. А у большинства диссидентство стало карманным, мелочным, привычным и безопасным. У “карманного диссидента” власть всегда виновна перед народом уже тем, что она власть, и тем, что она не идеальна, и он имеет полное право ее обличать (справедливости ради, надо признать, что власть, в том числе и церковная, всегда дает немало поводов для таких обличений). Но позитива в этом немного. Если завтра “карманному диссиденту” дадут власть, он наломает дров побольше, чем нынешние правители, а главное – перешагнет ради своих, пусть даже высоких, принципов через что угодно. В начале 1990-х годов мы наблюдали это в масштабах страны, но ведь и в масштабе отдельной человеческой
судьбы происходит то же самое. Можно разрушить жизнь близких, навсегда рассориться с друзьями, порой и сподличать по мелочи ради “чистой и высокой цели”, сменить и веру, и отечество. “Кто не со мной, тот против меня!” Свою частную правоту такой человек возводит в ранг Истины. По сути дела, это то же неофитство, только с другим вектором.

Некоторые приносят это с собой и в Церковь. Надо ли говорить, что это – гордыня, худший из грехов, и что она тем опаснее, чем умнее, честнее и порядочнее возгордившийся человек? Как писал Клайв Льюис, “бесы – не падшие блохи, но падшие ангелы”. Вот только, изживая в себе “карманное диссидентство”, главное – не перестараться и не заменить его бездумным и бесчувственным лакейством, когда Христа заслоняет консисторская канцелярия. Ведь такого – тоже хоть отбавляй.

Есть у интеллигенции и другая болезнь – тяга к элитарности. Мой бывший однокурсник, а ныне кандидат наук, в одной из своих публикаций заметил, что основные положения христианского учения о спасении слишком сложны, чтобы понять их без специального образования.

Остается только удивляться, как смогли в свое время галилейские рыбаки не только понять эти положения, но и научить им весь мир. Но высоколобому ученому или привередливому утонченному эстету иной раз кажется, что люди, не обладающие его познаниями и его вкусом, исповедают христианство в какой-то усеченной, неполноценной версии. По счастью, Господь судит не так, как они.

Часто одним из основных недостатков интеллигенции называют ее тягу к реформам. То, что она действительно вытекает из критического отношения интеллигента к окружающей действительности, и что это бывает опасно – согласен. Но с тем, что это всегда плохо – нет. В нашей церковной жизни и вправду многое можно изменить к лучшему. Что и как менять и менять ли вообще – это другой разговор, но, наверное, не найти человека, который скажет, что все у нас замечательно и улучшению не подлежит.

В Церкви, как и в обществе, всегда есть нужда в “интеллектуальном моторе”, но необходимы и тормоза. Только такое сочетание, которое можно условно назвать “Церковью бабушек и интеллигентов”, может обеспечить сохранение, распространение и развитие православной культуры.

Здесь и сейчас

Тут уместно назвать одну конкретную задачу, решать которую нужно уже сейчас. Глядя на своих знакомых христиан, я прихожу к интересному выводу. Православными стали в основном две категории: те, кто был изначально обращен к традиционным ценностям (условно говоря, “бабушки”, хотя среди них много молодых) и те, кто любит сложность и глубину (условно говоря, “интеллигенты”, хотя это люди из разных социальных слоев). Но когда ко Христу всерьез обращается человек, оторванный от традиций и в то же время не склонный к изучению богословских тонкостей – а таких сейчас, пожалуй, большинство – он скорее пойдет к баптистам или пятидесятникам, у которых все просто и понятно.

И чтобы наша Церковь не оказалась со временем Церковью одних только бабушек и интеллигентов, церковным интеллигентам предстоит немало потрудиться, чтобы помочь нашему современнику понять и полюбить высоты и глубины Православия, без упрощенчества выражая вечные истины в доступной его пониманию форме. А значит, пора заканчивать типично интеллигентское самокопание: хорошие мы или плохие, в чем мы виноваты, а в чем все-таки нет – и наконец-то спросить себя и других: что мы можем сделать здесь и сейчас?

Александр ТКАЧЕНКО: МЫ БЫЛИ ТАКИМИ, КАК ВЫ

Другая сторона – рядом

Конфликт поколений на приходах... Интеллигенция в храме и церковные старушки... Есть в православных публикациях на эту тему одно обстоятельство, которое очень меня смущает. Дело в том, что пишут такие статьи, естественно, только интеллигенты. То есть – заинтересованная сторона. И ничего тут не поделаешь: ну не пишут бабушки умные статьи в журналы и газеты! Просто не умеют. Да, скорее всего, и не подозревают о существовании подобного рода проблем. Стоят себе в храме у подсвечников, озабоченно меняя догорающие свечи на новые, крестятся невпопад, кладут земные поклоны в праздничные дни... Все у них неправильно, все не так, и ни на что они толком не годятся. Здоровья нет, зрение плохое, память дырявая, спина больная... Даже полы в храмах сейчас моют молодые. Что уж тут говорить о чем-то более серьезном. А ведь жизнь – прожита. Большая и трудная жизнь, в которой открытия сменялись разочарованиями, падения – взлетами, а страшные беды помогала пережить надежда на будущее счастье.

И когда сегодня мы рассуждаем на тему: “эти ли бабульки в советские годы сохранили для нас веру, или какие-то другие?”, мне, почему-то, становится неловко. Нет, все правильно – сегодняшние приходские старушки по большей части действительно были в молодости членами партии или профгрупоргами на производстве. И для молодых образованных прихожан в вопросах веры они, очевидно, не могут быть примером и авторитетом.

Но есть в подобных рассуждениях большая и горькая неправда. Потому что, повторюсь, все это – рассуждения интеллигентов. Мыслей бабушек об интеллигентах на страницах православной прессы я как-то не встречал. Ну, не могут они свои мысли формулировать так ясно и последовательно, как авторы с богословским образованием. Да и не хотят, наверное, другие у них заботы. Вот и получается, что отношения стариков и интеллигенции в Церкви сегодня освещаются в православной публицистике с одной только стороны.

А другая сторона стоит рядом с нами в храмах, так же, как мы верует в Бога, причащается от той же Чаши. Они такие же православные христиане, как и мы. Но видим ли мы в церковных старушках нечто большее, чем одушевленное приложение к подсвечникам?

И, озаботившись поисками своего места в Церкви, не провела ли молодая церковная интеллигенция слишком резкую черту между собой и темными, глуповатыми бабульками из своего прихода?

Святость без Христа

Есть такой феномен в медицине: фантомные боли в отрезанной конечности. Ноги у человека уже нет, а она продолжает болеть и чесаться. По-моему, это здорово напоминает рассуждения о проблемах интеллигенции. Проблемы – есть, а что такое интеллигенция, никто толком не понимает.

Романист Боборыкин, с чьей легкой руки (точнее – пера) вошло в речевой оборот русского языка в конце ХIХ века слово “интеллигенция”, назвал им людей, испытывавших “чувство вины за былое безразличие к бедам крепостного крестьянства”. Постепенно это слово обрастало все новыми смыслами и значениями. И, в конце концов, превратилось в некое идеальное понятие. Причем, настолько сложное, что даже сами интеллигенты оказались не в силах дать ему исчерпывающее определение. Идеал этот оказался очень высок в нравственном смысле и предполагал в человеке целый Клондайк положительных личных качеств. Тут и самоотверженность, и честность, и стремление к правде, и мужество, и способность выступить на защиту попранной справедливости, и бескорыстие, и еще много-много других, не менее возвышенных свойств. Соответствовать таким критериям невероятно трудно, даже невозможно, поскольку любой идеал по определению недостижим, и может давать лишь вектор развития. Поэтому заявление: “я – интеллигент” – звучит нескромно и глуповато. И за любым человеком, примеривающим на себя высокое звание русского интеллигента, маячит тень незабвенного Васисуалия Лоханкина. Кстати, это ведь чисто российское явление – интеллигенция, как совесть нации, соль земли и т.п. Ни в одной стране мира нет даже слова с подобным значением. Там предпочитают слово “интеллектуалы”, не несущее никакой нравственной или политической нагрузки.

В общем, сплошные недоразумения и загадки. А между тем, все очень легко объясняется, если рассуждать именно на уровне национального идеала. Для русского человека этот идеал был на протяжении веков выработан Церковью, и заключался в святости, в уподоблении Христу. Очень точно сумел выразить эту мысль Василий Розанов:

«...Чем держится Россия как нация и государство? Тем, что от старика до ребенка десяти лет известно всем, что такое “святой православный человек”; что “такие святые – есть, не переведутся и не переводились”; и что в совести своей каждый русский страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда усиливается вернуться к нему, достигнуть его, хотя бы частично и ненадолго».

Неправда ли, очень похоже на интеллигентские рефлексии? Но есть существеннейшее различие. Идеал святости – уподобление Христу. Идеал интеллигенции – святость без Христа. Утрачивая веру в Бога, образованные русские люди попытались создать идеологию, которая не уступала бы святости в благородстве и красоте. В результате получилась какая-то странная этическая конструкция, где, с одной стороны, вроде бы, абсолютизировались качества, присущие Христу, а с другой стороны, Христос никогда не воспринимался интеллигенцией как источник и носитель этих качеств во всей полноте. Вот в этой
двусмысленности и заключается туманная неопределенность интеллигентского идеала, где есть заданные критерии, но нет и быть не может личности, которая бы этим критериям полностью соответствовала. И все интеллигентские метания из крайности в крайность – это, по сути своей, стихийный поиск утраченного Христа. В вечной неудовлетворенности собой и всем миром вокруг, русская интеллигенция выразила свою неосознанную, генетическую тоску по Христу. Который жил когда-то в душе русского человека, которого невозможно заменить ни доктором Чеховым, ни академиком Сахаровым, ни писателем Солженицыным. Поэтому нет ничего удивительного в том, что сегодня в Церковь устремилось огромное количество интеллигентных людей. Просто заблудившиеся дети нашли, наконец, дорогу домой.

Из крайности в крайность

Дурные привычки легко приобрести, но очень трудно оставить. Вернувшись в Церковную ограду, интеллигенты принесли с собой не только высокую культуру и глубокие знания. Они прихватили также весь джентльменский набор интеллигентских комплексов, от самокопания и самоуничижения – до неистребимого стремления постоянно критиковать, исправлять и спасать вокруг себя все что ни попадя.

Вот тут-то и подвернулись приходские старушки под руку. И оказались меж двух огней. Одни интеллигенты, придя в Церковь, по старой привычке стали терзаться сознанием своей вины перед “простыми людьми” и начали воспринимать приходских бабушек как носителей истины в последней инстанции. Другие, напротив, погрузились в глубины православного богословия и, вынырнув, с восторгом обнаружили рядом с собой прекрасный объект для воспитания. Вот они, сгустки суеверия и ереси! Вот оно, мракобесие в натуральную величину! Стоят себе в платочках перед алтарем, и ничего не понимают в сотериологии, эсхатологии и Евхаристическом каноне. Просто молятся да крестят лбы, путая, где по уставу земной поклон полагается, где – поясной, а где и просто – крестное знамение. Да полно, и молятся ли они вообще-то? Ведь молитва, по словам святых отцов – художество из художеств. А бабульки Иоанна Лествичника не то что не читали, но даже вряд ли знают, кто это такой. Где уж им ум в сердце погрузить... Ну, никакого исихазма!

Вот и попробуй тут бабушка пообщаться с интеллигентной молодежью. Одни, опростившись до зела, начинают сами превращаться в старушек под темными платочками. И забывая о двух своих высших образованиях, готовы ставить крестик вместо подписи и жевать веточки в Вербное Воскресенье для стяжания сугубой благодати. Другие, начитавшись умных книжек, либо начинают учить бабушек основному богословию, либо просто отгораживаются от них вежливо-неприязненными короткими репликами, когда бабулька пытается рассказать, через какое плечо нужно свечку на службе передавать. И читают в уме Иисусову молитву, чтобы выстоять в этом лютом искушении.

Грустно все это...

Нет, ребята, все не так...

Придя в Церковь, интеллигенты с удивлением обнаружили, что здесь, так же, как и в государстве – масса мелких и больших проблем, масса непорядков, которые кроме них и исправить-то, вроде, больше и некому. Ну не бабушки же будут бороться за выборность епископов, например. Или преображать приход на манер раннехристианской общины. Да мало ли чем еще можно заняться интеллигенту, осваивающему новую территорию.

Короче говоря, интеллигенты отважно ринулись спасать Церковь. Забыв, что не нами держится Церковь, а мы – Церковью. Отсюда и споры о бабушках: эти ли сохранили веру в годы безбожной власти? Или другие, постарше, которые уже померли? Хочется открыть таким исследователям страшную тайну: вера в Церкви никогда не была на хранении ни у бабушек, ни у дедушек, ни у интеллигентов, ни даже у Святых Отцов. Основа Церковного Предания – Сам Христос, незримо присутствующий в Церкви до скончания времен. Бабушки не сохранили веру, они сохранили свои души, прилепившись к этой вере. А вера в Церкви хранится Духом Святым.

И пора бы уже интеллигентам в Церкви прекратить поиски правды и неправды вокруг себя. Ведь все мы пришли в Церковь, как в лечебницу, все мы тяжело больны независимо от образованности и возраста. Глупо спорить, кто главнее в больнице – язвенники или паралитики. Нужно просто в меру сил заботиться друг о друге и не забывать, что ты – не врач.

Церковь – это территория, где сословные, образовательные, возрастные и прочие барьеры не действуют. Здесь нет разделения, здесь – единство во Христе. Разделение мы приносим в Церковь из мира, по немощи своей. И, отделяя в своем сознании себя от церковных бабулек, мы нарушаем единство Тела Христова. Логическим продолжением такой дележки территории неизбежно станет какая-нибудь православная резервация для стариков и малограмотных. А резервацию для интеллигентов в некоторых московских приходах давно уже пытаются создать. Остается еще учредить отдельные приходы для “новых русских” и для бомжей – и вместо Церкви получится нормальный набор сект на любой вкус в протестантском стиле.

Старики в Церкви много сегодня терпят от нас, молодых и грамотных. Потому что они нам неинтересны. Наша невнимательность к ним, отсутствие любви – более тяжкий грех, чем их плохая память или богословская безграмотность. Хорошо бы и нам научиться с любовью терпеть стариковские чудачества. Ведь прощаем же мы нашим маленьким детям, если они делают в храме что-то не так, как положено. Старость это – груз прожитых лет, тяжесть, тягота. И ни к чему долго рассуждать, как интеллигентам в Церкви нужно относиться к бабушкам. Достаточно просто вспомнить слова апостола Павла, обращенные ко всем нам: “.Друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христов”.

“Вы будете такими, как мы”

Современные церковные бабушки, действительно, не являются носителями церковной традиции. Почти все они пришли в Церковь уже в пожилом возрасте. А в юности и в зрелые свои годы они, действительно, были простыми советскими людьми, жившими без Бога и о Боге не думавшими. Но это, на мой взгляд, не повод для уничижительного отношения к ним. Скорее – наоборот. Ведь всю жизнь, с самого детства им внушали, что Бога – нет. Вся мощь государственного пропагандистского аппарата была обрушена на их молодые головы. В детском саду, в школе, в институте они слышали, что религия – опиум для народа. В институтах были кафедры научного атеизма. На производстве лекторы общества “Знание” рассказывали, как попы дурачат народ в церкви. А за крещение собственного ребенка снимали с очереди на квартиру. За поход в храм на Пасху могли вышвырнуть с работы. Государство сделало все, чтобы это поколение советских людей никогда не пришло ко Христу.

И все-таки, выйдя на пенсию, они потянулись в Церковь. Что ими двигало? Как сумели они среди этого урагана безбожия сохранить в своем сердце искорки веры? Молодой церковной интеллигенции, по-моему, очень важно научиться смотреть на бабушек в храме как на чудо Господне. Наши темные и не разбирающиеся в богословских тонкостях старушки на самом деле – элита своего поколения. Потому что, девять из десяти их ровесниц сидят сейчас у телевизоров и смотрят очередной похабный сериал.

Господь избрал наших бабулек из их среды. И это – единственное основание для ощущения собственной элитарности в Церкви для всех поколений. “...Не вы Меня избрали, но Я вас избрал”. Эти слова Христа в равной степени относятся и к темным старушкам у подсвечников и к супер-продвинутым интеллектуалам.

Вот стоит в храме бабушка. Опирается на палку. Из того, что поется и читается на службе, почти ничего не понимает. Потому что глуховата. Я совершенно точно знаю, что она не разбирается в патрологии и библеистике и что дальше Символа Веры ее знания в богословии не распространяются. Она закончила когда-то школу с отличием, потом получила высшее образование и всю свою жизнь была типичным представителем технической интеллигенции. Крестилась в пятьдесят лет. А сейчас ей – семьдесят. Она плохо видит, еще хуже слышит и с трудом передвигается. Это моя мама.

Я смотрю на нее. Потом смотрю на свою седеющую бороду. И таким нелепым кажется мне это деление на интеллигенцию и стариков в Церкви... Ведь разница между стариком и интеллигентом непринципиальна. Не нужно забывать, что время летит незаметно. И через несколько десятилетий самый разудалый интеллигент неизбежно состарится. Больная спина постепенно станет важнее богословских дебатов, а тренированный ум начнет буксовать под тяжестью навалившегося склероза. Тогда и самому подсвечники протирать будет как раз впору.

В одном Афонском монастыре посреди храма стоит огромный ящик со стеклянными стенками, доверху наполненный костями монахов, отошедших ко Господу. На ящике надпись: – “Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы”. Когда я вижу наших церковных старушек, я всегда вспоминаю этот девиз-предостережение. Как напоминание о том, что старики – это переходная форма существования. От интеллигента – к покойнику. И смотреть на бабушек в Церкви вменяемый интеллигент должен с любовью, состраданием и пониманием того, что старики – это мы сами, если только Господь сподобит нас дожить до старости.

В продолжение темы читайте:
отклики читателей "Фомы"