Вот моя христианская колыбель — маленький храм святителя Алексия, митрополита Московского, на территории Свято-Алексиевского женского монастыря в Саратове. Сейчас там вырос уже новый, огромный — Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия»; в храме же святителя Алексия читают неусыпаемую Псалтирь. А тогда маленький храм был единственным — и в самой обители, и на всю округу.
Именно в нем я крестилась — в 1999 году. Совсем для себя неожиданно!
На тот исторический момент я считала уже себя верующей. С интересом читала христианскую литературу. И, как умела, молилась. И регулярно записывала свои умные мысли о Боге и человеке.
Но креститься мне не хотелось — несмотря на то — а может быть, потому? - что многие крестились в те годы. «Зачем? Почему я должна идти общим путем? У меня свой путь к Богу, сугубо индивидуальный. В моем храме помещается только одна молящаяся, то есть я, но это не значит, что храм не достает до неба». Вот какие метафоры порождало мое литературное дарование.
Работала я в ежедневной городской газете, отвечала за криминальную хронику, за освещение работы правоохранительных органов и резонансных судебных дел.
Было ли это дело резонансным?.. Разве что для двух соседних сел в нашем степном Заволжье. Посадили 40-летнего жителя одного из этих сел. За — простите — половые сношения с лицами, не достигшими четырнадцати лет. Лиц этих было, помнится, два. Две насмерть запуганные девочки, одна из которых — дочка его очередной жены... История имела мерзкие подробности, без которых я здесь, пожалуй, обойдусь.
Так нужно ли было вообще об этом писать, скажите? Ну, посадили негодяя, и ладно...
Но это сейчас я могу вот так здраво рассуждать. А тогда...
Тогда мне просто необходимо было давать в каждый номер что-то интересное. Чтобы держаться на плаву. Чтоб котироваться.
Конечно, я не называла имен девочек! Я и сёл не называла. Что же касается мерзких подробностей — без них я в той газетной публикации не обошлась, нет. Причина, в которой я сама себе не признавалась, была для газетчика банальной: я подозревала, что именно эти подробности привлекут внимание читателя.
Очередной номер уехал в типографию. А я поехала домой. Да, кстати — жила-то я тогда как раз возле Свято-Алексиевского монастыря, совсем тогда еще молодого, только-только встававшего на ноги. Ходила туда, конечно — из любопытства. Даже службу пыталась выстоять, но уж очень долгой она мне казалась и малопонятной. А больше всего я любила рассматривать книги в лавочке.
Так вот, вернулась я в свое тогдашнее жилище, принялась чистить картошку... И вдруг мне показалось, что я выдала девочек, жертв — написала так, что все по моему тексту их узнают, поймут, о ком именно речь.
Хотя — в их родных селах все и без меня прекрасно знали, с кем и что произошло. А для прочих населенных пунктов жертвы оставались анонимными. Я ведь даже район не назвала, обозначив его лишь как степной, левобережный
Я не выдала потерпевших по уголовному делу! Но мое состояние было, вероятно, вызвано прорывом подавляемого чувства вины, чувства дезориентированного — поскольку моя вина состояла совсем не в том.
Однако я действительно была в ужасе и не знала, как жить дальше. Ничего ведь уже не изменишь — газета печатается.
И я решила пойти в монастырь и найти там кого-то, КТО БЫ СО МНОЙ ПОГОВОРИЛ. Наивный поиск утешения...Быстро вытащила из шкафа единственную юбку (в гардеробе преобладали джинсы), нашла косынку и побежала, бедная газетчица.
В маленьком храме закончилась всенощная.
Немногочисленные — тогда! - прихожане разошлись, монахини и послушницы тоже, старенького батюшку посадили в машину и увезли — обратиться к нему я не решилась. Я стояла возле храма в каком-то столбняке. И вдруг увидела невысокую монахиню средних лет - возможно, тогдашнюю настоятельницу. Она выглядела озабоченной, явно куда-то спешила. Но мне некуда было уже деваться — я шагнула ей навстречу. Горло пересохло. Я с трудом произнесла свой чудной вопрос: не может ли кто-то сейчас со мною поговорить?
Монахиня реагировала весьма сдержанно, даже с некоторой долей раздражения или, по крайней мере, недоумения: а что вы, дескать, хотели?.. Я тщетно пыталась сначала собрать слова в кучку, а затем выстроить их в логическом порядке. Сердце колотилось, в горле была уже сауна. Монахиня, судя по всему, увидела, что мне, впрямь, худо, и несколько потеплела ко мне; но настороженность ее не оставила. Возможно, ей не раз уже приходилось сталкиваться с неадекватными личностями.
-Я не благословлена с людьми разговаривать, - сказала она, - а батюшка уже уехал...
Нет, просто так спровадить меня она все же не смогла:
-... а ты крещеная? Нет? Так ты приходи завтра утром креститься. Мы тебя бесплатно покрестим. И крестик бесплатно дадим тебе. К восьми утра приходи.
Конечно, она поступила неправильно. Нельзя крестить взрослого человека без предварительной подготовки или хотя бы беседы с ним. Нужно убедиться, что этот человек обладает необходимым минимумом знаний о вере, Церкви, Крещении; что его выбор сознателен и искренен. Сейчас в нашей епархии крещение взрослых без предварительного оглашения запрещено. Но тогда всё было иначе, и не только со мной...
Могу ли я, однако, упрекать в чем-то эту матушку? Она, видимо, решила: раз человек, попав по своей вине в беду, прибежал не куда-нибудь, а именно в монастырь, значит, он в чем-то главном уже готов.
Наутро тот самый старенький батюшка, ныне покойный протоиерей и фронтовик Николай Архангельский меня крестил. Кстати, мне повезло: я оказалась одной из первых саратовцев, крестившихся полным погружением. Настоящая купель имелась тогда только здесь, в Свято-Алексиевском монастыре.
Нет, увы, началом воцерковления мое крещение не стало. Но это уже другая история.
На заставке храм святителя Алексия, митрополита Московского, на территории Свято-Алексиевского женского монастыря в Саратове. Фото автора.
