О жизни пророка Аввакуме мы тоже не знаем практически ничего: его книга не сообщает нам никаких деталей его жизни и не содержит никаких отсылок к конкретным историческим эпизодам. Есть нечто удивительное, но вместе с тем и значимое в том, что пророчества-предупреждения датируются куда легче, чем, пророчества, говорящие о наступившем бедствии. Казалось бы, должно быть наоборот: предостережения всегда актуальны, а вот всякое новое вражеское нашествие неповторимо. Почему же те, кто сохранили книги этих пророков и донесли их до наших дней, не указали, что же произошло?
Может быть, дело в том, что для пророческого слова, в отличие от исторической летописи, важно не передать конкретику событий, а указать на их духовный смысл? И если бы пророки точно указывали, куда именно двинулись войска врагов и под чьим предводительством, какие города захватили, какие потери при этом понесли их соплеменники, всё это оттеснило бы на задний план главное, ради чего и писались их книги. И потому, оставляя летописцам детали, пророки говорят о сути.
Впрочем, одну деталь из книги Аввакума мы знаем точно: он описывает нашествие халдеев, т. е. вавилонян. Господь через него объявляет: «Вот, я поднимаю халдеев — народ суровый и упорный, который пройдет по всей земле, отнимая чужие дома. Страшен он, ужасен, сам себе он — и власть, и суд. Быстрее барсов его кони, проворней ночной волчьей стаи; скачут всадники, издалека налетают, как орел, настигают свою добычу». Собственно, в этом и есть основное различие между Израилем и язычниками: есть ли над ними Царь и Судия, или кто силен, тот и господин.
А кто же тогда пророк? Аввакум называют себя дозорным, который стоит на башне и напряженно вглядывается вдаль… Что это за облако пыли, что за дымы там, вдали? Не вражеское ли нашествие? Он должен первым всё заметить и предупредить свой народ… Он должен подняться над повседневной суетой, чтобы разглядеть вдали то, чего не хотят или не могут увидеть другие. И самое главное — он должен уловить сигнал от Того, Кто только и решает судьбу этого народа.
«Я заступил на стражу, стою на башне, смотрю, что будет. Что Он скажет мне? Как на мою жалобу ответит? Ответил мне Господь и сказал: “Запиши свое видение, ясно изложи на табличках, чтобы мог их гонец доставить. Это видение — для своего часа, сбудется до конца, без ошибки. Если медлит оно, подожди — сбудется, не запоздает”».
Но у пророка есть одно очень важное отличие от дозорного: дозорный не жалуется на то, что видит. Он просто наблюдает и сообщает остальным, что увидел. Пророк же вступает с Богом в диалог, даже в спор — позднее мы услышим такой спор в книге Иеремии. Но у Аввакума он тоже есть: «Доколе, Господи, я буду взывать, а Ты — не слышать? Я кричу о насилии, а Ты не спасаешь. Для чего же мне видеть зло, смотреть на несчастье? Предо мной — грабеж, насилие, растут раздор и вражда».
Пророк не просто дозорный или посредник. Он принадлежит своему народу, разделяет его радости и горести и не может принять происходящее равнодушно. Впрочем, звучат у Аввакума и другие мотивы, которые развернутся в полный рост в книге Иова. Дело не только в том, что его народу плохо, а еще и в том, что в мире вообще слишком много зла и неправоты. Почему же Господь не вмешается и не исправит всего?
Но все же дозорный разглядел со своей башни и что-то иное… «Идет от Теймана Бог, Святой — от горы Фаран! Покрыло небеса величие Его, и славой Его полна земля; сияние от Него — как свет дневной, лучи исходят от руки Его, почивает на ней сила Его. Перед Ним шествует чума, по стопам Его — болезнь. Он встал — и земля затряслась, посмотрел — и народы затрепетали, вековые горы содрогнулись, древние вершины пали, потому что пути Его — издревле».
Значит, чума и болезнь или вражеское нашествие — тоже атрибуты величия Божьего, инструмент в Его руках? Значит, Его пришествие не только радость, но и шок, потрясение, для кого-то — и гибель? И величию гор и мировых империй здесь противопоставлено не просто еще большее величие, но таинственные пути, которые «издревле». Трудно перевести эти пророческие слова на наш язык… Может быть, Аввакум, как и Иов, разглядел во всех этих несчастьях некий замысел, непостижимый для человека и нежеланный для него. И, возможно, настанет время, когда другой дозорный разглядит его смысл и раскроет его людям.
