Пробуждение
- Вы помните себя в детстве, когда впервые почувствовали, что Вы не такой ребенок, как другие, что Вы не можете двигаться как все, играть со всеми?
- Конечно, почувствовала я это очень рано, потому что соседские ребятишки выказывали ко мне определенное отношение. Вообще, по моему убеждению, человеческую личность рождает и формирует отношение окружающих. Ты вот сам про себя думаешь, что ты сильный, хороший, а все вокруг на тебя смотрят и говорят: "Ну что она такое? Это кусок мяса, это не человек". Соседские дети, даже самые маленькие, мне кричали: "Эй, безногий инвалид!" И это порождало соответствующую атмосферу: тебя не понимают; ты с самого рождение отсечен от этого мира. По-моему, среди относительно цивилизованных стран эта проблема свойственна лишь нам. Можно, конечно, и иначе относиться - как в Спарте, например. Там инвалидов убивали во младенчестве, без разбора. Известно, к чему это привело. Здоровые люди, те, что оставались жить, просто утратили возможность творчества. Не было у них тех дарований, которые Бог послал больным и слабым, а те были уничтожены. В каком-то смысле у нас сейчас происходит то же самое: разве что со скалы инвалидов не бросают. Ну, конечно, пенсию какую-то дают, могут быть социальные льготы - в санаторий, например, на месяц определят... Но ведь все зависит от того, что с самого детства с человеком происходило, в какой среде он рос. У нас это только частные усилия -как мама с папой к ребенку относятся, так он и воспитан будет. А со стороны государства необходимо создать условия, чтобы инвалид стал социальной личностью.
- Красноречивым примером здесь может стать Ваш личный опыт, Ваш жизненный путь. А как Вы вообще пришли к мысли, что надо бороться, стремиться к чему-то, не опускать рук? Что Вы что-то можете? Ведь зачастую люди даже абсолютно здоровые отступают перед трудностями, выбирают путь наименьшего сопротивления.
- Как я выбиралась? Знаете, маленькая я себя очень сиротливо, одиноко чувствовала. Я была очень застенчивая, неразговорчивая, очень слезливая, совершенно не ощущала себя кому-нибудь нужной в этом мире. Хотя девчонки-подружки всегда прибегали ко мне, рассказывали о своих бедах и радостях, но какая-то невидимая стена все же оставалась между нами. И учителя ко мне из школы приходили, и в пионеры меня приняли в третьем классе - а все было не то. Ну, пришла учительница, привела ребятишек, они посидели со мной, как это бывает - для галочки, посидели и ушли. На этом дружба пионерская закончилась. Они еще пару раз приходили, тоже под руководством учителя. Но опять - пустая формальность. И так лет до пятнадцати. Потом мама добилась, чтобы меня послали лечиться в институт им. Турнера в Ленинграде. Там принимали на лечение детей до шестнадцати лет, то есть я была уже в пограничном возрасте. Когда мы приехали, меня отказались лечить - мол, при таком заболевании ничем помочь не смогут. Но судьба всегда складывается так, что обязательно находится какой-нибудь заступник. Был в институте очень хороший человек, профессор Новожилов. Он сказал: "А давайте попробуем, полечим, сейчас новое лекарство появилось, вдруг ей поможет!" Тогда только-только стали применять аденазинтрифосфорную кислоту - это кислота, которая содержится в организме человека и является основой мышечной ткани, если я правильно объясняю. И меня оставили. Я твердо убеждена, что оставили меня не лечиться, а учиться. С Ленинградом у меня до сих пор какие-то кровные узы, очень меня туда тянет, потому что там создалась такая среда, которая буквально на сто восемьдесят градусов перевернула мое мировоззрение. Во мне, растерянной, расхлябанной девочке, "не нужной никому", вдруг стало просыпаться чувство, что я могу, что я что-то умею. Мне трудно проследить, с как это происходило. Скажу лишь, что воспитатели уделяли мне внимание, они хотели, чтобы я была участницей этой жизни. Увидели, что я рисую потихоньку - и принесли мне альбом и книжку, срисовывать с чужих рисунков. Ребята делали альбом по произведениям Гайдара, вот и меня тоже подключили. Копировала я очень хорошо. Потом мне стенгазету поручили рисовать, затем Новый год, Дед Мороз... Потом воспитатели услышали, что у меня голос есть, что я пою хорошо - они меня петь посадили, и хором, и не хором - по-всякому. Началось движение: я что-то делаю, мне это нравится, у меня получается... То есть я что-то умею, что-то могу!
Потом мне поручили палатой руководить, следить за чистотой - чтобы пол мыли, чтобы пыль протирали. И как меня там приучили, так я до сих пор дома за этим слежу, у меня в прямом и переносном смысле аллергия на пыль. (Смеется).
Потом пошли не только бытовые дела. Дети в этом институте все разные лежали. Были те, кто не хотел лечиться: их положат на вытяжку - а им не хочется лежать. Вот я должна была и там порядок навести - чтобы дети понимали, что они же лечиться приехали. А по вечерам, уже без воспитателей, мы, девчонки, беседовали на разные темы. Нам хотелось не просто жить-поживать, учиться-баловаться, но и обсуждать прожитые дни. Мы стали устраивать что-то вроде публичной исповеди: кто из нас поступил плохо, кто хорошо, почему так, какие последствия... Нам это понравилось.
- Иными словами, Вас пробудили для жизни, включили в жизненный процесс?
- Да, можно так сказать. Это сделали воспитатели, и особенное влияние тогда оказала Полина Владимировна Богдарина. Я ее до сих пор вспоминаю, она была удивительный человек. Она слез надо мною не лила, не обнималась, дистанцию всегда соблюдала. Она вообще детям никогда не показывала, что жалеет их. (Это, кстати, очень важный педагогический момент.) Но при том была очень внимательна. В результате вокруг меня создалась такая жизнеутверждающая среда.
"Я могу!"
- Я начала рисовать с натуры. Медсестры там все молоденькие, красивые были, и я рисовала их в профиль - по-другому не умела. Они потом все бегали смотреть: "Как Раечка похожа! как Танечка похожа!" Это тоже здорово стимулировало: я могу! Вообще, это самое "я могу" очень медленно в человеке просыпается. Важно, например, когда к тебе кто-то приходит и говорит: "А ты сделай!" Ты делаешь, и у тебя получается, и твое "я могу" набирает силу. Сначала рисуешь -я могу! Потом кем-то командуешь, чтобы работали, - я могу! Могу! Затем воля укрепляется, и постепенно приходит ощущение, что если это могу, то, наверно, и другое тоже, и хочется пробовать, снова пробовать...
Потом моя московская родственница, тетя Варя, прислала адрес Заочного университета искусств, который находится в Москве и в который не надо ездить. Я туда поступила, стала учиться. По учебникам выполнила только два задания: мой педагог, Григорий Ефимович Тарасевич, понял, что я способна на большее, и составил мне индивидуальную программу. Вообще педагогов у меня было несколько. С самым последним, Алексеем Семеновичем Айзенманом, у нас завязалась многолетняя дружба. Он любил к нам в гости приезжать, мы его с пирогами и застольем встречали. Он дарил мне художественные альбомы -из того, что сам любил, и этим формировал мой вкус. Мы переписывались постоянно, до самого его ухода из жизни.
Закончила я университет, укрепляясь в той мысли, что умею что-то делать. Поднялась на очередную ступеньку. И тут встал вопрос: а как дальше? Здесь опять решающую роль сыграл Алексей Семенович. Он сказал: "Надо вашу выставку в Боровске устроить!" А у нас в городе раньше вообще никто не слыхал, что такое выставка. Поэтому, когда мы обратились в наш отдел культуры, там ответили: "Да как же мы это сделаем?"
Вообще такие вопросы да как? да что? - они меня до сих пор возмущают. Так во мне укрепилось это "я могу", что мне странно, когда другой человек говорит: "А как это сделать?" Давай я тебя научу, если сам не понимаешь, или посоображай, голова-то есть. Вот и у нас в доме, в нашей квартире, часто начинается: "Ой, я не знаю, ой, не могу! Ничего не получится!" Приходится искать варианты: давай сделаем так, или вот так... И тут оказывается, что это все можно сделать, а проблема только в том, что не хочется себя беспокоить.
- И что же с Вашей выставкой получилось?
- В итоге первую мою выставку организовал в нашем городе Калужский дом творчества. Народу, как ни странно, очень много пришло. Приехал Алексей Семенович, приехала журналист областной газеты - Татьяна Пыжикова. Первая публикация о тебе - это так важно, так значительно. Это была еще одна ступенька к соединению с миром. Конечно, первая выставка стала поворотным моментом в моем творческом развитии. На ней были представлены учебные работы, выполненные с натуры, так, как того требует учебное заведение. Может быть, по-своему они были интересны: портреты, пейзажи города... Но это были, скорее, наброски, этюды, они никак не тянули на картины. Зрителей пришло много. Они увидели фрагменты родного города: узнаваемые ландшафты, знакомые лица... И тогда я подумала: а что будет, если придут чужие люди, которым эти пейзажи не напомнят родных уголков? Чем им будут интересны мои работы? Мне казалось, что задача для меня, человека, который живет внутри замкнутого пространства, многого не видит и потому не может изображать реальность, - восполнить пробел тем, что найти способ передавать свои размышления. Таким способом для меня стала графика. Стали появляться фантазийные работы. Например, рисунок "Пусть светит!", где девочка держит зонтик над звездой. Конечно, никто из нас в реальности сделать этого не может. Но мысль моя была о том, что у каждого человека есть своя звезда, и каждому нужно эту звезду беречь. Это звезда-судьба, звезда - предназначение служить кому-то. Девочка испытывает сильное напряжение, потому что стоит на пальчиках, а так ведь долго не простоишь. Это так непросто - беречь свою звезду, свою жизнь, чтобы твой свет не погас...
Когда опускаются руки
- Но ведь в Вашей жизни все далеко не так гладко, как на словах выходит. Неужели никогда не опускались руки от того, что слишком много на Вашем пути препятствий, слишком много "но" и "если"?
- Опускались. Вообще такие моменты "я могу" и полное отчаяние - они тесно соседствуют, они даже сходные. Вот пример. Я сильно полюбила одного человека. У нас были теплые, очень светлые отношения. Он жил далеко, изредка приезжал, но в основном мы разговаривали по телефону, писали друг другу письма. У нас было сотрудничество: он работал в газете, печатал мои материалы, ему нравился мой образ мыслей, близкий ему. У нас была такая дружба, которая очень редко встречается. Это не только сотрудничество, это родство по теплоте души, сердца, по взглядам. Такая радость оттого, что есть такие отношения, есть такой человек, с которым так счастливо удалось соединиться...
Надо сказать, что к тому моменту тщеславие мое перешло уже все границы. Такое восхождение: одна выставка, потом другая, по разным городам, потом письма посыпались, и вот - ты такая известная стала, ты же сама выбралась! И так себя сильно уважать начинаешь, такой ты молодец! Забываешь в этот момент, совершенно забываешь о людях, что тебя поднимали. О воспитателях, что тебя в жизнь включили, о педагоге, который мастерству научил, о родителях... О родителях вообще в самую последнюю очередь думаешь - что они тебя растили, что создавали тебе необходимые условия. Как-то это забывается, кажется, что ты сама всего добилась. Помню, что когда впервые на телевидении обо мне сделали передачу, один мой друг, посмотрев ее, сказал: "Никогда раньше не слышал, чтобы человек так часто повторял слово "я". То есть это мое "я" очень сильно выросло.
Потому, наверно, так было угодно Богу, что я полюбила. Того самого, родного мне душой человека, друга. Эта любовь превратилась в очень страстное чувство. Не так я страдала телесно, сколько от потребности внутреннего соединения своей женской души с душой мужчины. Вот тут меня и подкосило. Стало очень трудно жить, опустились руки. Я вообще всегда обращала внимание на свою внешность: косметикой пользовалась, прически всякие делала, кокетлива была, и молодые люди всегда были рядом, и не только молодые. Это мое "я", женское "я", тоже укреплялось: могу с ними общаться, ими "вертеть".
И это женское "я" вдруг рухнуло. Вознеслось оно высоко на гору, а потом с этой горы я очень больно, очень долго падала, к самому подножию. А потом и гора сама рухнула. Такое ко мне чувство несостоятельности пришло - думаю, ну, вот и все... Как человек ты можешь и то, и это, а как женщина ты - ничто. А ведь так не бывает, чтобы как женщина и как человек внутри разделялись. Это же всегда вместе - а тут такой разрыв получился. Попыталась извлечь опыт из этого положения - ничего совершенно не могла найти. Стало неинтересно рисовать, неинтересно переписываться с людьми, которые мне писали, - с друзьями, с теми, кто о помощи взывал. Как-то я очень сильно разрушилась. Потом пыталась от этого освободиться -но от страсти легко не освободишься. Тогда я этого еще не понимала.
Видимо, на нервной почве я заболела. У меня образовался инфильтрат. Меня увезли в больницу, где я давным-давно не была, стали усердно спасать. Операцию мне нельзя делать - я наркоза не вынесу, все было на грани жизни и смерти. Я выздоровела физически, но долго не могла укрепиться душой. Просто вышла из строя.
В этом клиническом состоянии я постоянно рисовала в воображении: руки вверх возносила, одну - пять пальцев, другую - пять пальцев, выше, выше, куда-то к небу - и все. Я даже при этом не молилась. Думала, что пережила свою страсть, все-таки болезнь должна была ее вытеснить. Ничего подобного! Не может это просто так пройти. Тем не менее, мы продержались какое-то время, не общались.
Клин - клином?
- Удалось ли Вам справиться с Вашей болью?
- Боль проходит только если ее вытесняет чувство посильнее. Моя жизнь резко осложнилась. Мама страдала сердцем, но, как многие сердечники, пила лекарства и ходила на работу. Ни в больницу, ни в санаторий она не ложилась, потому что не могла от меня отойти. А тут отец заболел гриппом, она от него заразилась, заболела воспалением легких, ей какие-то уколы стали делать, которые на ее сердце повлияли. Она у меня на глазах умерла, за три часа. Пришли, сделали укол - и она стала умирать. Я осталась с отцом. Что будет завтра? как мы без мамы?.. Казалось бы, куда уж тяжелее - мама ушла, отец болеет, я сама только что из больницы... Но чувство мое, вот эта страсть - не проходит. Как жаба впилась и ничего нельзя поделать.
- Как Вы думаете, почему?
- Потому что молитвы нет, Бога нет. Где-то внутри - да, возможно, что-то отозвалось, но это не было сознательным отношением. Это было какое-то странное, очень схожее с тем, как в больнице, ощущение - неумираемость. Не знаю, кто меня носить будет, кто меня мыть будет... У здорового человека не возникает этих вопросов, для меня же они всегда были основными, но теперь этих вопросов не стало как будет, так и будет. Верой это не назовешь, это какое-то чувство, что все устроится, все будет как надо. Еще не вера, а "предверие". Когда маму, еще живую, на носилках в больницу понесли, я впервые молиться попробовала, чтобы Бог ей помог...
Муравейник
- Судя по тому, как налажен Ваш быт, предчувствие Вас не подвело. Но проделанный путь тоже не был легким. С чего началась Ваша самостоятельная жизнь - жизнь без родителей?
- В детстве ко мне часто ходила одна подружка, Женя. Потом наши с ней пути-дороги разошлись, у нее своя жизнь началась. Но некоторое время, еще при маме, она все же приходила - помогала стирать. Однажды, когда мама уже болела, я спросила у Жени, как бы в шутку: "Жень, придешь ухаживать за мной, если мама умрет?" - "Да приду, а что такого? Мне надоела эта стирка, приду к тебе жить!" Всегда в жизни так получается: сначала шутя говоришь, а потом всерьез выходит. Женя пришла, когда узнала, что мама умерла. А потом так и осталась, полтора года у меня жила. Ощущение было, словно наркоз дали. Утрата матери, страх перед жизнью, забот полно - отец настолько отчаянно себя чувствовал (он уже тогда был болен раком), что мне надо было за ним присматривать, за домом следить, на огороде сажать что-то... Все это на мне. Женя - человек чужой, только что пришла в дом. И я постепенно становилась хозяйкой. Но командовала на этот раз не палатой, как в больнице, а хозяйством побольше - жить-то надо! Кто-то ведь должен ту же капусту покупать, пенсию копеечную отцовскую, пока он жив был, получать... Я-то привыкла, пока родители за мной ходили, что я умная такая - сижу, рисую, статьи пишу, общаюсь, философствую о жизни. А быт, на котором и держится жизнь, - в стороне от меня. Мама с папой огурчики солят, мама с папой капусту делают, мама с папой за квартиру платят... Теперь же я все должна была организовывать. То же и сейчас: лежу на одном месте, но видеть, слышать и помнить за всех должна.
- То есть? Вы ведете в доме хозяйство?
- Да, пришлось мне стать командиром. За квартиру платить, за газ, за питание - это мои заботы, я являюсь в нашей "палате номер шесть" хозяйкой. Я должна деньги добывать, "це-у" каждому давать, что купить, теперь вот еще ремонтом занимаемся. Приходится все в памяти держать, где у нас что находится, куда что надо положить, что докупить... У меня везде глаза, везде уши (улыбается). Вот так мы и живем.
- Какая роль отведена Вам в Ваших повседневных внутрисемейных отношениях?
- Мне приходится регулировать все наши отношения, чтобы конфликтов не назревало. Такая у нас сейчас жизнь - "общежитская". Коля, мой муж, очень боялся этой жизни. Он привык, что мы вдвоем, что нам хорошо и мы сами себе хозяева. У него всегда порядок на кухне, всегда все блестит, женщины, что в гостях у нас бывают, - все любуются. Он очень умелый человек, и дом у него налажен. А когда появляется новый хозяин, жизнь разлаживается, потому что один надеется на другого, другой думает на кого-то еще. Мы же все люди... Поэтому мне сейчас очень непросто живется - нужно "разруливать" наших домашних и всех, кто нам помогает, чтобы друг с другом не ссорились. Частенько, когда праздники у нас, мы сидим за общим столом. Конечно, стараемся в одном направлении жить - помнить, что мы христиане, что нам надо находить общий язык и пытаться честно друг с другом обращаться, не держа камня за пазухой.
- И Вас как начальника слушаются?
- Еще бы они меня не слушались! Я же командир! (смеется). Шучу, конечно. Мы все время вот так шутим, у нас очень много веселья по этому поводу. Рита, помощница моя, когда только приехала, не понимала этого. Я говорила: "Рит, мы же так и умрем с тобой под тяжестью жизни, если я не буду подшучивать. Я так и тебя поддерживаю, и себя, а иначе нервы не выдержат!"
Человека формирует среда
- Вы когда-нибудь чувствовали, что с окружающими Вас людьми общение получается неравным, что Вы в тягость им?
- Знаете, люди, которые всегда вокруг меня - они, как ни странно, говорят, будто вообще не помнят, что я в другом физическом состоянии нахожусь, чем они. Поэтому отношение ко мне у них такое же, как к другим.
- Многие физически полноценные люди испытывают страх перед смертью. А Вы?
- Страха перед смертью у меня никогда не было. Случалось, что я плохо себя почувствую, посылаю за батюшкой: "Скажите, что умираю". А батюшка наш человек с юмором. Он приходит и спрашивает: "Ну что? Опять не умерла? Как ни приду - она опять не умерла, опять все жива и жива!"
Муж, брат, и сестра, и матерь
С Николаем Миловым Людмила Георгиева познакомилась спустя много лет после того, как рассталась со своей тяжкой любовью.
"Однажды, посреди январской зимы, я проснулась ранним утром, было темно и отчетливо пахло черемухой. Забыть и заспать это было невозможно. И приснился мне сон: две мужские ладони, ко мне протянутые рядышком, зовущие положиться на них, я боюсь и сомневаюсь, и хочу, и не решаюсь, и вдруг - как в холодную воду! - свою голову на руки, как на плаху (будь что будет!), и словно тяжкий крест моей жизни руки эти приняли - так легко стало моей голове, так благостно на душе, так перестала чувствоваться тяжесть тела.
...В мае, когда цвела черемуха, мы с Николаем справляли свадьбу".
(Л. Киселева "Сотворение жизни", автобиография)
Они вместе более пятнадцати лет.
- Что для Вас - Ваш муж?
- На разных этапах все по-разному. Когда я была покрепче, до того, как Коля пришел в мою жизнь, помогала мне в основном только мама - и обед, и туалет, и ночные заботы - она около меня, и нужды ни в ком больше не было. Отец переносил меня из комнаты в комнату, усаживал, и его функции на этом заканчивались. С годами, когда мама ушла, эти заботы перелегли на разных людей. Потом пришел Коля... Он, конечно, стал мне мамкой. Муж - родной человек. Коля долгое время был со мною один. Он тогда занимался моржеванием. С утра вставал, бежал, окунался в жутко холодную речку - морозы стояли до двадцати пяти градусов. Прибегает - волосы в сосульках. Я лежала, ждала его. Телефона рядом не было, но я ничего не боялась.
Мы с ним любили романтические вечера устраивать, при свечах, вдвоем. Он такой человек, что сам очень любопытен в жизни, потому старался и для меня все устроить. Говорит: "Ну, пойдем на улицу!" - и меня со второго этажа сносит. "Там лавочка во дворе стоит, темно, никто тебя не увидит!" Луна, соловьи - рай. Мы сидели на лавочке, хорошо... Так он преодолевал во мне мой комплекс - что-де пойдут какие-то разговоры. И через мои страхи, через мое "могу" просыпалась вера в его "могу". Но прогуляться по городу нам вдвоем никак не удавалось - коляски не было. А Коля хотел еще больше расширить для меня пространство. И я поверила, что он сможет.
Однажды к нам пришла телеграмма с юга: "Здравствуйте, хорошие ребята! Мы живем в Сочи, хотим вас пригласить на море, вы у нас погостите, мы все устроим!" Стали мы мечтать, в состоянии эйфории были: мы же все можем! Коля говорит: "До лавочки во дворе я тебя доношу, что же, до Сочи не донесу?" Но Коля романтик, а я всегда реалистом была. Я его охладила здравым смыслом, и стали мы думать, где коляску взять: до поезда надо на чем-то доехать, в Сочи до моря нужно доехать... Обратились в райсобес. И как-то быстро, хотя всегда так трудно с этим было, пришла коляска. Коля говорит: "Давай обкатывать, поедем гулять!" Каково это мне было! Я же никогда не сидела в инвалидной коляске. Я сижу на диване, для всех здоровая. Я не хотела, чтобы меня видели инвалидом. Тоже преодоление было: для меня - чтобы в коляску сесть, для Коли - показать всем, что у него такая жена. Мы с ним сначала ночью пошли гулять, когда все спали. По улочкам Боровска бродили. Отец в детстве возил меня на машине по магистралям, а тут - по переулочкам, по узеньким тропинкам... Интересно!
Пришел Илья Муромец...
- Когда Коля совсем слег (он сорвал себе спину, у него теперь страшные боли бывают), я стала искать через объявления в газете кого-то за зарплату. Очень много людей звонило. Вот тогда я поняла, как разрушена наша страна: и молдаване, и украинцы, и турки - кто только мне не звонил! И все это люди, которые в Москве себе работу ищут. Но вот позвонила нам наша знакомая и сказала, что хочет свою племянницу порекомендовать, девушку двадцати трех лет. "Как же, - я говорю, она меня, пятьдесят килограммов, носить будет? Ей же потом детей рожать". Но Рита оказалась необычной девушкой - очень сильная, маленький такой Илья Муромец. Она на пекарне работала в ночную смену, по семьдесят килограммов мешки таскала, днем отсыпалась, потом опять в ночь на работу. А здесь у нас свои трудности, но жизнь другая - мы к ней как к родной относимся, хорошо, если и ей родными станем.
- Вы платите ей зарплату?
- Да, стараемся прилично платить. И потому мне каждый месяц приходится искать спонсоров, которые готовы на это денег дать. Рита часто без выходных совсем, иногда и у нее кризис наступает - она уже не может, ей надо вырваться. У нее друзья в Москве живут, ей с ними увидеться хочется. А она без отдыха со мной сидит. И я очень боюсь, что с годами она начнет уставать. Это неизбежно, что силы будут уходить. Сейчас, правда, они с Колей и за грибами, и на рыбалку выбираться стали - ей все это интересно, она, оказывается, всю жизнь мечтала за грибами сходить. Но нужен второй человек по уходу за мной, желательно одинокий, чтобы мы ему родными стали. И деньги нужны, которые мы могли бы ему платить.
- А Рита знакома с Вашим творчеством?
- Когда она к нам приехала, в Обнинске как раз моя выставка открывалась. Ее туда сразу и отвезли. Вернулась она в такой эйфории, ходит, смотрит на меня, как на икону, никак не поверит, куда она попала. До нас она комнатку снимала за пятьдесят долларов, соседями какие-то пьяницы были. Порой возвращается она, а дверь заперта, и ключа нет. На лестнице приходилось спать. Поэтому, когда она к нам пришла, так и сказала, что у нас как в раю. Я говорю: "К раю очень быстро привыкают, и рай потом адом начинает казаться, будут и бессонные ночи, и много чего еще..." Но Рита за все берется, все делает безропотно. Иногда и у нее руки опускаются, я ее поддерживаю: "А что это ты за всех посуду моешь? Ну-ка пусть каждый за собой убирает, здесь у нас по десять человек в день бывает!" Но она такая застенчивая, что боится сказать. Она лучше сама все сделает, но никому ничего не скажет.
По улице слона водили...
- Зачастую бывает так, что люди, сталкиваясь с тем, как их воспринимают в обществе, ломаются. Но это, кажется, совсем не про Вас.
- Знаете, меня тоже ломало. В юности у меня одно время была коляска. Самодельная - папа знакомого мальчика смастерил. (В то время такие вещи сложно было получить.) И с тех пор я очень хорошо помню такую сцену. Мне семнадцать лет, тетя меня возит по городу, по нашим холмам. Вот она меня медленно-медленно с горы спускает, а из дома^ напротив, через дорогу, одна женщина кричит: "Ой, идите скорей, смотрите, кого везут!" Тетка моя ей в ответ: "Дура, что ты орешь! Кого везут? Что я, обезьяну, что ли, везу?!" Такой вот разговор. Конечно, это било по сердцу, особенно если ты молоденькая - мне же семнадцать лет было.
- Неужели это единственный эпизод такого рода за всю Вашу жизнь?
- Нет, конечно, все всегда глазели на меня и глазеют до сих пор. В нашей стране к инвалиду многие вообще относятся как к обезьяне. Все это я на себе прочувствовала. "По улице слона водили..." Многие через это проходят. У меня есть знакомая, у которой мальчик больной, она его тоже на коляске возит. Вот и ей кричат буквально в глаза: "Да как тебе не стыдно, чего ты ребенка, такого урода, вывезла, показываешь всем, кто у тебя родился!" Дикари какие-то!
- Что Вас поддерживает в такие минуты?
- А куда я денусь? Я же не выпрыгну из своей шкуры, и как-то по-другому жить не смогу. Все равно в этой ситуации остаешься. Ты же не можешь умереть оттого, что о тебе кто-то сказал, буд то ты инвалид, обезьяна, кусок мяса. Больно. Но мы же немало боли в жизни испытываем. Мы не бежим от этого стреляться. Кто-то бежит, а инвалид не побежит - потому что не может. Так люди и живут с этой болью.
Видимо, я по натуре сильная, но мне всегда хотелось доказать: я такая же. как вы. Из-за этого я стала рисовать не ради себя, но чтобы показать, что и я могу, и, наверное, мне в чем-то даже больше возможностей дано, чем другим.
- Сейчас отношение окружающих к Вам не изменилось?
- Теперь люди ко мне относятся скорее с уважением. Никто меня не дразнит, никому в голову не приходит сказать что-то такое. Бывает, мне даже завидуют. Вот у нас сейчас ремонт, мы делаем балкон, чтобы можно было меня на воздух выносить, - и не все соседи это понимают, некоторые ругаются.
Придите все страждущие...
- Как Вам кажется, насколько важно человеку с ограниченными возможностями быть хоро шим человеком? Насколько важно осознавать, что ты можешь дать миру, именно такой, какой ты есть?
- Очень важно быть не просто хорошим, но интересным человеком. Если хочешь, чтобы тебе помогали, приходили к тебе, - заинтересуй людей. Надо реально смотреть на вещи: никто к тебе не придет, если лично не будет заинтересован. Кто-то просто помогает - ради Христа, кто-то за деньги ухаживает. Но каждый, кто делает что-то для дру гого, делает это в какой-то степени и для себя. Потому что если даже ради Христа человек помогает, значит, он хочет Христу послужить и трудом для больного человека что-то в небесную сокровищницу положить. За деньги - это тоже понятно, потому что это же тяжелая работа, это все равно, что на стройке кирпичи таскать. Правда, у нас не столько физически тяжело, сколько психологически. С больным человеком ведь очень сложно жить, и какой бы он хороший ни был, руки и ноги у него плохие, и эти руки и ноги надо обхаживать, укладывать. Вот и сделай так, чтобы тебе без раздражения помогали.
- Наверное, чаще больной человек думает о том, почему у него ноги не ходят, как у других, или не хватает руки, и что современная медицина бессильна...
- Знаете, у меня, например, вообще никогда не было желания лечиться. Было чувство, что я вот такой и должна быть, и надо только понять, как это может пригодиться. Многие инвалиды пишут, что в первую очередь о том жалеют, что никогда не смогут нормально жить. Они готовы уже на жизни своей крест поставить. У них не возникает мысли - как жизнь свою обустроить, как дело себе найти. Я пишу в ответ: понимаете, это же данность, ничего не поделать, так что хватит ныть. Нельзя же нарастить себе ногу, если она короче другой, нельзя встать и пойти, если прикован к кровати. Значит, мысли должны быть в другую сторону направлены: как жить в таком положении. Это и есть главное.
- Как Вы думаете, каково духовное служение инвалида миру?
- Это уж от способностей твоих зависит. С духовной точки зрения стяжите мир в душе своей, и возле вас спасутся тысячи. Поэтому, если у тебя мирное настроение, то люди и придут к тебе за этим миром. Приходят часто со своим настроением
- с унынием, проблемами... А ты с человеком поговорил, и он - от того, что видит тебя спокойного, веселого - просто заражается этим настроением.
- Например?
- Была такая ситуация у моей подруги. Рассказывает, что все у нее плохо, ничего не помогает. Я ей говорю: "Ты возьми тетрадку, раздели вертикально пополам и пиши с одной стороны хорошее, а с другой - плохое, и посмотри, посчитай". Несколько дней она так писала, потом звонит и говорит: "А ты знаешь, у меня хорошего больше, чем плохого!" Вот и нечего унывать. Надо научиться на жизнь свою с радостью смотреть, видеть, что у тебя доброго произошло.
- Кто еще приходил к Вам за душевным равновесием?
- Когда в журнале "Юность" появились мои рисунки, ко мне посыпались письма от таких же инвалидов. Девочки молоденькие писали. Например, что вы-де такая талантливая, вы рисуете, я вот тоже рисую, но мои рисунки никому не нужны. Я пишу ответ: давай, учись, есть такой заочный университет - адрес высылаю. Она поступает, проходит время, связь теряется. Потом получаю от нее письмо: университет успешно закончила, сейчас работает на обойной фабрике, рисует узоры, ей очень нравится. Она мне прислала рисунки - очень профессиональные. Я думаю, что это не университет ее научил, но талант у нее открылся. Вот такие люди часто ко мне приходили.
"Мастер-класс"
- Людмила Георгиевна, Вы-то сами как думаете, что отличает Вас от других людей в такой же ситуации, в чем Ваш секрет?
- Я все время думаю, что прожила столько лет лишь потому, что научилась приспосабливаться -куда книжку, куда подушку положить, и так далее. Многие ведь как мыслят: не работают руки, значит, подложи их себе на живот, а мама пусть кормит. Я так не могу. Когда у меня рука стала слабеть, я придумала, куда себе подушку подложить и какого размера, чтобы дальше рукой работать. Идет время, рука все слабеет, опять ищу средства, чтобы "рычаг" свой пристроить. Так каждый год - чем хуже становлюсь, тем больше стараюсь приспособиться.
- А почему Вы так уверены, что делаете правильно?
- Мне кажется, все от Бога. Мы же без Бога не можем ничего. Ну, как мне приходит в голову, что нужно книжку под локоть подложить, когда рука отказывает? Меня же не учил никто. Будь у нас учебники для инвалидов с полезными советами: если-де у вас рука не работает, подставьте книжку... Но у нас ведь ничего этого нет! У нас каждый для себя изобретает индивидуально.
Чувство нужности должно родиться
- Но ведь безвыходных ситуаций не бывает. Кому как не Вам знать, что есть на земле место для каждого человека, пусть он физически и неполноценен...
- Каждому человеку, прежде всего, дело нужно найти. Ведь человек без дела - разве человек? У меня в связи с этим есть очень хорошее предложение. Инвалидам иногда выдают коляски, иногда машину "Оку", - вот точно так же надо инвалидам, если у них мозги соображают, компьютер выдавать. Ребенок, например, может на нем учиться. Для здорового это, конечно, не всегда полезно, но для инвалида, который сидит и ничего больше не может делать, - это способ работы. У нас был такой случай. К нам за помощью обратилась мама Саши Кононова, он родился с ДЦП. Мальчику было тогда двадцать два года. Как он родился - это отдельная история. У мамы его долго не было детей. Врачи сказали, что роды будут тяжелые, - очень поздний ребенок. Так и было: врачи тянут малыша, а он оторвется - и обратно. Удары сильные по позвоночнику Саша получил, в результате родился совсем тряпочкой, и его в шкафчик бросили, как всех покойных детей. Но мама не смирилась: "Я чувствую, что он жив, зачем вы его туда положили?" Она тогда впервые стала молиться: "Господи, если Ты есть, я буду в Тебя верить! Помоги!" Конечно, как она там молилась - не важно, молилась как могла, чтобы ребенок ее был жив. И вот его достали из шкафа, а у него пульс бьется. Он остался жить, но ДЦП никуда уже не денешь. Мама его страшно переживала. Ее мать пришла, а она стоит у окна и плачет: "Мам, у нас с тобой инвалид родился!" А мать ее мудрая женщина была: "Ну и что же, родился человек и родился, значит, будем растить инвалида!" Абсолютно нормальное отношение: будем растить.
- И как растили?
- Мама помогала ему учиться: он головой соображал, а она писала за него. После школы он поступил в историко-архивный институт, закончил с красным дипломом, потом его в аспирантуру позвали. Но не до того было: нужно было придумать, как на пропитание заработать. И вот тут понадобилась конкретная помощь - компьютер. У Саши один палец действует, он с помощью этой машины работать мог бы. Мама его обратилась ко мне, я написала в журнал "Домовой". И нашлись люди, привезли ему мощный по тем временам компьютер, принтер, сканер. Потом, когда они приезжали ко мне, я спросила: "Ну, и что ты там на этом компьютере делаешь?" А мама с великой радостью отвечает: "Ой, он бланки печатает всем вокруг - к нам теперь часто люди обращаются, кому за квартиру платить, кому еще что-то. Мы три рубля за бланк берем, мы теперь сметану покупаем!" Вот такая бедность. Так люди живут. Мальчик с красным дипломом институт закончил, а приткнуться ему негде. Я говорю: "Бланки бланками, но ты и писать попробуй!" И вот недавно он мне книжечку прислал - выдержки из разных произведений и его раздумья по этому поводу. Интересная книжка.
Важно поставить человека на ноги, чтобы он знал, для чего живет. Очень важно, чтобы рядом с инвалидом в жизни оказался хоть один человек, который сказал бы: "Давай, займись вот этим, и этим!" А общие фразы типа: "Ну, ты держись!" - не помогут. За что держаться? За воздух? Главное - вдохновить человека, показать, что он может что-то реальное делать, чтобы он почувствовал, что он нужен.
То есть нужно конкретное дело. Пусть сразу не будет получаться, но поддержать - необходимо. А все остальное к делу приложится. Чувство нужности - это главное, что у инвалида должно родиться. Да и разве только у инвалида?
- А если в человеке живет обида на весь мир - за то, что он не такой, как все?
- Здесь многое зависит от родителей. Моя мама, например, всегда со мной строго обходилась: нечего канючить, есть у тебя университет - вот и давай, учись. Я иногда плакала: у меня чувства - а она ничего не понимает! Но мама все понимала, и я потом поняла, что обижаться напрасно. Она все делала правильно. Переживания - они же никуда не денутся, их же не выгонишь из души, но давать им волю, ставить на первое место, выливать их на другого человека - нельзя. Инвалид не должен себя жалеть - ни в коем случае. Стоит только пожалеть себя, мол, бедный я несчастный, как сразу начинаешь думать, что все тебе должны. На самом-то деле никто никому ничего не должен. Будь благодарен, что у тебя родители хорошие, будь благодарен людям, которые с тобой рядом. А обиженным быть нельзя. Можешь покапризничать, что тебе тяжело физически, но ты не должен по жизни быть таким занудой.
Бодрствовать...
- К Вам приходит множество писем - с исповедями, с рассказами о судьбах. На чем, по Вашему опыту, люди чаще всего ломаются в сложных жизненных ситуациях?
- Инвалиды на том же ломаются, на чем и здоровые люди: пить начинают. Хотя, как мне кажется, инвалиды волею крепче. Именно потому, что у них такие условия жизни и они вынуждены сопротивляться этим условиям. У меня сложилось впечатление, что инвалиды все же больше заботятся о том, как им жить, чем здоровые. Здоровый человек напился самогонки - и ушел от проблем. Инвалид не всегда так может, даже в силу физических причин: надо кого-то за той же самогонкой послать, а такой человек не всегда находится. Приходится что-то делать, искать альтернативный вариант. Но если выпивка есть, то чаще всего инвалид напивается.
- Как же этого избежать? Быть к себе как можно строже?
- Все-таки нужно реально мыслить. У всякого человека есть свои желания. Хочется мир посмот реть, с девушками пообщаться, хочется двигаться, в институте учиться, жениться, ребенка хочется... И когда всего этого нет, начинаются проблемы: тогда дайте что-то взамен - путевку на курорт вне очереди, паек продуктовый, еще что-нибудь такое. Зачем же еще себя ограничивать и быть к себе строже, если ты и так весь бедный-несчастный?
- Хорошо, пусть человек решил для себя мыслить позитивно: есть данность, что я инвалид, надо учиться с этим жить. Но ведь решить - это еще не начать. Для многих гораздо проще идти проторенной дорогой жалоб, ни к чему не стремиться. Внешнего стимула нет, на внутренний не хватает сил. Почему?
- Человек душой не живет. Господь каждому дает душу, а человек ее не растит. А душа - она расти должна. Если душа не развита, то человек живет только плотью, а плоть - она же на примитивном уровне существует, в категориях только основных потребностей: хочу то, хочу это. Если же душа просыпается, человек начинает жить другими категориями, думает о себе как о личности: каким должен себя воспитать, что должен читать, что писать, рисовать - как развиваться. Пробуждение души очень важно. Это касается не только инвалидов, но в равной степени и здоровых людей. А инвалиду это важнее, потому что он не может жить плотью - у него плоть неполноценная. Значит, надо жить душой.
- Что это значит, по-Вашему?
- Пробуждение души - это серьезное отноше ние к своей жизни, построение жизни своими ру ками. Но это еще и внутренний рост, когда ты стремишься познать мир и через познание мира познаешь себя. Для чего-то ведь ты существуешь, ты, такой, какой есть, значит, ты некое звено.
Со-причастие
- Почему Вы пришли к вере?
- Я не могу сказать - пришла. Просто осознала однажды существование Бога, потому что Бог был всегда рядом. Внешне у меня ничего не изменилось. Не могу сказать, что я жила вот так, потом пришла в церковь, в Православие, и у меня другая жизнь началась, - нет. Всегда рядом со мной были добрые люди, помощь всегда приходила в нужный момент, всегда подсказки были, как поступать, как жить, как свое тело держать... А когда пришло осознание всех этих событий, мы с Колей стали Бога благодарить. Живем с молитвой, в церковь ходим, причащаемся. Мы с Колей обрели что-то главное, к чему медленно шли, живя другой жизнью. Нравственные категории наши сформировались раньше, до прихода в церковь, я пришла к Богу со своей гордыней. Конечно, никуда она не делась - как была, так и осталась, мы по-прежнему остаемся твердыми людьми. Ведь когда осознаешь, что есть способность и возможность властвовать, управлять, - конечно, ты с этим свойством так и будешь жить. Ты уже властвуешь без насилия - просто хочется человека как-то наставить, как-то помочь, - но это тоже властность. И у нас с Колей, если бы я продолжала в том же духе, могла разрушиться семья. Духовник наш вовремя сказал: "Не придавливай те мужа настолько, чтобы он перестал себя чувствовать личностью". Вот я и начала с собой бороться. Когда любишь человека, надо его отпускать. Если по-другому человек сделал, ну, пусть так и будет. И тогда придет согласие.
- Как Вы думаете, инвалид скорее к Богу придет, чем здоровый человек?
- Инвалиды, как и здоровые люди, - отнюдь не все верующие, хотя им бы и прийти к Богу быстрее других, раз у них судьба такая. Однако это очень редкое явление, и верующих среди инвалидов, наверное, даже меньше, чем среди здоровых. Многие думают: "Да о каком Боге вы говорите, вы посмотрите, в какой я ситуации! Куда же Он смотрит, этот Бог? Раз я ни в чем не виноват, то зачем я такой?" То есть они на Бога обижены, еще не успев поверить.
- Говорят, от отчаяния до веры - один шаг. Вы согласны?
- Понимаете, в отчаянии не бывает разумения, когда бы человек задумался, как он живет. Отчаяние - это эмоции, которые человека захлестывают, и ему просто плохо, пока он не переживет, не перемучается внутри себя. Здоровый - кто блудить пойдет, кто повесится, кто-то придумает в путешествие отправиться, чтобы избавиться от этого состояния. Инвалид так не может - он наедине с собой остается. Потом к человеку приходит терпение. Оно ведь тоже не просто так Богом дается. Ситуации человеку самые разные, отчаянные посылаются, и Господь смотрит, терпит человек или нет, каким он становится, смягчается или наоборот
ожесточается. В этих испытаниях и выявляется, что же есть человек. Наверное, Господь ищет куда прийти, потому что душа сама по себе для Бога не раскрыта. Видимо, что-то там внутри созревает, созревает, потом Господь приходит - и человек верует. Вера просто так не придет - хоть сто книжек о Боге прочитай. Вера многим посылается болью.
Мне столько боли было послано - и от невзаимной любви, и от смерти любимых людей, и от насмешек, что я инвалид... Боль терпишь, терпишь, а потом на это место страдания приходит что-то. Ты не осознаешь - но приходит утешение. Я боюсь об этом говорить. Может быть, так не у всех бывает, а я опять обобщаю. Но так здорово жить, чувствовать мир, цвет, свет, цветы, деревья, небо...
- Как утешение пришло к Вам?
- Я думаю, что, наверное, оно приходит, когда человек молится. Вот ты живешь, живешь - в неком состоянии, которое сам ты, может быть, Богом пока не назовешь, но чувствуешь: что-то есть, потому что тебя это держит, потому что это и называется жизнью. Ты благодаря этому живешь. Как морковка: она же сама растет, ты ее только посеял в землю, а потом от тебя не зависит, что она надуется и приобретет форму морковки. Так и утешение твое, и вера - они в тебе, но это не твое, это от Бога.
- Что для Вас значит радость?
- За людей очень радостно бывает, если в жизни что-то доброе случилось - таланты какие-то открылись, рисовать, писать человек начал... Хотя, может быть, это тщеславное чувство: дескать, не без твоей помощи это произошло. Мне вообще для себя жить бы было неинтересно. Многие живут удовольствиями - на пароходе поплавать, покушать хорошо... Это все здорово, мне тоже очень хочется куда-нибудь на пароходе поплыть. Но я имею в виду радость для души.
Я не могу одна, мне надо быть с людьми. Я всё время стремлюсь к тому, чтобы рядом со мной кто-то находился, это чувствовал. Может, потому люди и приходят ко мне, что я могу не только словами сказать: "Ты что унываешь, смотри, как хорошо жить!" Чаще всего человек это не воспринимает. Я стараюсь найти, чем его заинтересовать - балетом ли, книгами, поговорить с ним, что-то такое в нем отыскать, чтобы он уехал окрыленный. И я замечала, что так бывает: вот человеку уходить пора, он оденется, встанет у притолоки и стоит, трется спиной, трется. Я говорю: "Дверь протрешь!" А он в ответ: "Да я не могу, у меня ноги не повора чиваются уйти!" Я тогда в шутку, но резко так говорю: "Иди-иди. Смотри, уже от плеча двери грязные стали!" - чтобы напряжение и неловкость немножко снять. Или: "На автобус опоздаешь!" А у самой, конечно, радость оттого, что у человека что-то хорошее случилось в душе.
- Считаете себя счастливым человеком?
- А что такое счастье? Знаете, наши русские слова удивительно интересные. Если вдуматься, то ведь это со-частье, ведь корень этого слова -часть, то есть твое счастье - это когда ты часть чего-то, и твоя часть с кем-то еще. Сначала я думала, что это тот восторг, который человек испы тывает от внутреннего подъема. На самом-то деле это значит - с Богом быть частью. Недаром же мы говорим - причастие: причастился - получил часть. Вообще же это мирское слово, поэтому у нас теперь так много его значений. Ты на море -счастье, поел - счастье... Но когда у человека с душой нет согласия, то и счастья нет. Ты познаешь счастье, когда душой осознаешь себя вместе со всем миром. Бог же - во всей вселенной. Вот капля воды - она в себе содержит все море. Так и человек - он тоже содержит в себе весь мир, как капля воды. Когда это почувствуешь, то такие крылья вырастают...
Семнадцатилетие.
Прощание.
Пусть светит!
Какой чудесный день!
Осенняя акварель.
Старший брат.
Забытая церковь.
На семи ветрах.
Материнство.
Зиме конец!
