Николка приоткрыл рот, придвинулся ближе к зеркалу и придирчиво осмотрел два крупных передних зуба, сильно выдающихся вперёд. Постукал по левому ногтем, вздохнул. Нет, целый месяц ежедневного массажа не дал результата, зубы не подались назад ни на миллиметр. Плохо. Да ещё мама наряжает его на ёлку в костюм зайца второй год подряд — сперва в саду, а теперь и в школе... Как тут не заработать отвратительное прозвище?
— Кролик. Кролик и есть! — прошептал он с горечью и понуро поплёлся в комнату. Стряхнул ёлочные иглы со старого красного кресла и с ногами угнездился в нём, поближе к окну с зажжённым ночником в виде совы. На улице всё так же лил совершенно не январский тёплый дождь. Вот тебе и зимние каникулы! Вместо катания с гор и лыжных пробежек — лягушачья слякоть и сидение дома. И мама ушла на дежурство... Праздник, а Николка один.
В приоткрытую форточку потянуло незнакомым сильным запахом. В щель лился густой бело-сизый дым. Как был, в ковбойке и шлёпанцах на босу ногу, Николка выскочил на балкон. Снаружи было сыро. На балконе соседа, Константина Ивановича Ромашова, сидел Дед Мороз в красном тулупе и жарил шашлыки. От мангала валил дым. Николка застыл, вцепившись в косяк и разинув рот. Дед Мороз коротко глянул на него и спросил голосом Ромашова:
— Шашлык будешь?
Николка спохватился, закрыл рот и отрицательно помотал головой.
— Сыроват, — согласился Дед Мороз и повернул шампуры. Волосы из-под шапки торчали у него седые, а борода была совершенно чёрная, как у Ромашова. Николка стоял, зачарованно глядя на сизый дым над мангалом. Он вздымался к небу, как фимиам, о котором упоминалось в толстой книге, что мама читала по вечерам. «Дождь, костёр и фимиам. Такого Рождества у меня ещё не было», — подумал мальчик.
Внизу завыла пожарная сирена. Показалась красная машина с мигалкой. Пожарные поспешно выдвигали лестницу, разматывали рукав. С другой стороны улицы подкатил к дому и остановился у подъезда милицейский «рафик».
— Окружили, — задумчиво констатировал Дед Мороз-Ромашов, перегнувшись через перила и глядя вниз. — Ты не знаешь, почему одинокий человек не имеет права на порцию шашлыка в праздничный вечер?
Николка не знал. Неожиданно Ромашов выудил откуда-то неширокую доску и перекинул её со своего балкона на перила николкиного.
— Прошу принять на двадцать минут до окончания осады, — он по-военному кивнул.
— Но ведь четвёртый этаж? — испугался Николка.
— Обстоятельства, — развёл руками сосед.
Мальчик вспомнил рыжего соседского котёнка, сорвавшегося с балкона летом, и жалобно прошептал:
— Дядя Ромашов, давайте через дверь, а? Вы успеете до их прихода, честное слово! — и, не давая Ромашову возразить, крикнул: — Я вам открою! — и умчался, хлопнув балконной дверью.
Двадцать минут спустя с балкона Ромашова перестала стекать вода, за окном стихли крики пожарных, а на лестнице — голос участкового Петрунина, отчаявшегося выломать дверь ромашовской квартиры. Константин Иваныч, в расстёгнутом тулупе и без шапки, сидел на кухне у Николки и доедал шашлык. Маленький хозяин, придерживая ногой дверь холодильника, выставлял на стол квашеную капусту, рыбный салат и торт «Прага».
— Я умею готовить только яичницу и шашлык, — объяснял Ромашов, обмакивая мясной кусок в кетчуп и отправляя в рот. Когда он жевал, борода поднималась вверх и вниз, как будто поддакивала. — Ну, думаю, яичница для праздника не годится, надо жарить мясо. А куда в такую погоду подашься? Решил на балконе делать. Всё-таки — открытый воздух.
— А почему в тулупе? — спросил Николка. Ромашов сделал большие глаза.
— Не поверишь, тёплой куртки в доме нет! Я каждый день в офис — на машине, в выходные дома работаю безвылазно. А костюм с Нового года остался: в офисе как несемейного уговорили подедморозить, — он помолчал, жуя. Взглянул на окно в комнате, удивился. — А что это вы ночником улицу освещаете?
— Так Рождество же, — удивился, в свою очередь, Николка. — Мы всегда в Рождество огонёк на окно ставим — показываем Христу-Младенцу, что ждём Его. Мама говорит: надо верить и ждать хорошего. Тогда чудеса случаются скорее.
— А ты веришь в чудеса? — Ромашов серьёзно посмотрел в николкины серые глаза. Тот, тряхнув белобрысой прямой чёлкой, улыбнулся, открыв выступающие передние зубы.
— А как же! Мама в прошлом году уж как боялась, что на её зарплату не проживём. А потом и дачу сняла на лето, и за бабушкины лекарства заплатила. Только мне на брекеты не хватило, — он вздохнул и тронул несчастные передние зубы костяшками пальцев.
Ромашов положил вилку на стол.
— А отец твой что же? — глухо спросил он. Николка засопел и стал колупать дырочку на клетчатой клеёнке, покрывавшей стол.
— Ясно, — Ромашов угрюмо кивнул и отодвинул тарелку. — Знаешь что, брат? — он порылся в кармане. — У меня тётка — зубной врач. Она тебе такие брекеты поставит, какие самому Биллу Гейтсу не снились. Да где же мой мобильный?
— А вы его на балкон с собой брали?
Ромашов хлопнул себя ладонью по лбу.
— Ах ты, голова садовая! Нет, конечно. И ключи, разумеется, тоже дома, — он засмеялся. — Ну, брат, зависну я у тебя ещё часа на два, буду тётке звонить, чтобы запасные привезла.
— Конечно, конечно! — воскликнул Николка. — Вы только по доске не ходите...
— Не бойся, не пойду, — Ромашов пригладил бороду. — А вот что маме скажем? Поверит она в нашу историю? Если сказать, что я — Дед Мороз, и то правдоподобнее будет, — Ромашов нахлобучил шапку с седыми волосами по краям и пробасил: ’Здравствуйте, разрешите представиться, я — Дед Мороз’, — и захохотал вместе с Николкой.
И тут дверь распахнулась. На пороге стояла мама с мокрым зонтиком в руках.
— Мама, познакомься, — сказал Николка, улыбаясь во весь рот, — это — Дед Мороз.
Десять минут спустя мама, в нарядном синем платье, разливала чай и нарезала торт «Прага». Играло радио. Ромашов помолодевшим голосом всё-таки рассказывал про шашлык на балконе. Николка выскользнул в коридор, прикрыв за собой кухонную дверь, прислонил к стене пустые шампуры. Постоял немного, прислушиваясь к весёлым голосам мамы и Ромашова, улыбнулся и пошёл в комнату. Он снова устроился в кресле так, чтобы удобно было смотреть в окно. Удивительное всё-таки получилось Рождество: и дождь, и фимиам, и Дед Мороз.... Он долго смотрел на ночник, думая, что слякоть — это не всегда плохо, и вдруг с беспокойством ощутил, что за окном что-то изменилось. Он вгляделся в сгустившуюся темноту и тихо рассмеялся. На улице шёл крупный рождественский снег.
Фото Марии Полушкиной с фотофестиваля "Накануне Рождества"
