На российские экраны вышел фильм Александра Сокурова «Фауст», получивший «Золотого льва» на 68-ом Венецианском фестивале. Выступая на пресс-конференции, посвященной этому событию, сценарист картины Юрий Арабов рассказал о сценарной задумке и о тех смыслах, которые он пытался вложить в картину.
И хотя фильм получился весьма неоднозначным (например, вряд ли стоит показывать его детям — ряд сцен там очевидно «только для взрослых»), нам показалось важным процитировать прямую речь его сценариста.
— Я бы мог сказать: это русский фильм, русское кино, но я так не скажу. Потому что в его основу положен европейский миф, европейская история. Естественно, он интернациональный. В культуре есть деление на добро и зло, возможно наши дети доживут до времени, когда в культуре вообще не будет понятия добра и зла, я не знаю. Однако пока эти понятия есть — «Фауст» всегда современен.
Я пытался сделать сценарий о том, что сегодня не бес соблазняет человека. Как вы знаете, история доктора Фаустуса — это соблазнение Мефистофелем книгочея, ученого, который дошел до сути вещей, а вещей не узнал. Мы делали картину не об этом. Мы делали ее о том, что сегодня человек соблазняет беса, как это не прискорбно звучит. К бесу стоит очередь, давка и никто не знает, кто в этой очереди последний. По сценарию, по фильму Мефистофель у нас — меняла, ростовщик, человек с деньгами. Как мне кажется, это вполне современно. И не только для России, я не знаю, что здесь особо русского. Хотя мы стараемся делать то, что объясняет страну, в которой мы родились, в которой живем и умрем.
Я делал сценарий о том, как человек соблазняет беса, менялу, как меняла входит в кооперацию с этим человеком. Как на этом пути полностью теряется представление о долге, о добре, потому что проблема не в том, что было в начале. Проблема в любви, только и всего. Мы можем позиционировать себя как гуманисты, как православные, как иеговисты, а сердце наше пусто — там любви нету. Проблема в любви, в предательстве. И на своем пути, на пути сделки человек предает эти понятия.
А что потом? Потом была проблема. Я помню, переписывал финал три-четыре раза. В начале по финалу Фауст становится большим злодеем, чем Мефистофель. Я привлекал сюда часть из Пушкина, есть у него такой момент. Мне казалось, что это очень точно по сюжету. Но его не приняли. Саша (Сокуров — прим.ред.) сказал, что нужно, что-то более острое.
Потом написал финал, как Фауст избил Мефистофеля. Пушкина отвергнул. Это было уже более ближе. Однако Александр Николаевич сказал:
— Ты понимаешь, что мы с тобой никогда не снимали жестокости, не снимали крови. Я ответил, что это имеет положительный смысл, когда зло падает под стопой героя.
А в итоге он снял еще хуже. Он снял забрасывание беса гигантскими камнями. Бес стал маленьким, по сравнению со злым Фаустом, какой-то былинкой, каким-то несущественным персонажем на культурной, мифологической, космической сцене.
Когда я посмотрел финал, я понял в чем магия кино — никто не знает конечного результата. Этот конечный результат слагается из усилий многих людей, покадрово. Я увидел, что мы сделали картину о разрыве современного человека с метафизикой вообще. Для меня это была новость, созданная из каких-то желаний, не артикулированных.
Обычно говорят: современный человек не верит в Бога. На примере Воланда мы видим, что происходит разрыв и с бесом, потому что разрываясь с Богом, мы вообще разрываемся со всем, в том числе и с темным миром. В этом плане мы, по сравнению с людьми Средневековья или эпохи Возрождения, представляем собой плоский лист бумаги. Когда мы порываем с метафизикой вообще, как мне кажется, мы порываем с сердцевиной того, что в нас есть. Так как человек не исчерпывается тем, чем он есть. Та сердцевина, которая есть в каждом из нас и чем мы друг от друга отличаемся — ее невозможно переоценить.
В качестве иллюстраций использованы кадры из фильма «Фауст» Александра Сокурова
