Протоиерей Максим Козлов: «Я рос в нецерковной семье...»

Отец Максим: Конечно, далеко не все сегодняшние священники выросли в верующих семьях — это вполне понятно. Я рос в очень славной, но совершенно не церковной семье советских служащих-интеллигентов, и религиозных традиций там не знали даже на уровне бытовой памяти. Я не помню, чтобы в детстве ходили на кладбище на Пасху, освящали куличи, брали святую воду... В общем, ничего связанного с пребыванием в Церкви и с какими-то церковными традициями у нас в семье не было, разговоры на эту тему тоже почти не велись. Поэтому до определенного возраста мое мировоззрение было весьма далеким от Церкви, которая ассоциировалась с образом агрессивных бабушек, все время что-то запрещавших: играть в футбол, одеваться определенным образом и т. д.

Так продолжалось до наступления отроческого возраста, когда произошло в жизни семьи событие, косвенно, но решительно повлекшее изменение моего внутреннего мировоззрения. Мне было почти 14 лет, когда я из единственного, любимого, обласканного и избалованного сына превратился в старшего брата. Причем брата сразу двоих близнецов.

Когда их ждали в семье, я был очень этому не рад. Мой трезвый рассудок рисовал мрачные картины детского плача, пеленок, вечно занятых родителей, вдруг обрушившихся на меня дополнительных обязанностей и всей той несвободы, которую я мог отчасти наблюдать в других семьях, а отчасти и представить своим уже не совсем детским умом.

И вот они родились, и время стало проходить в непрестанном попечении о них. Пришлось узнать, что такое стирка пеленок, бессонные ночи, когда дети кричат за стенкой и нужно идти помогать родителям, и т. д. Но парадоксальным (если внешне рассуждать) образом вдруг все это отозвалось в душе ощущением того, что я этих малышей, беспомощных и вонючих (а как еще их может воспринимать 14-летний подросток!), довольно сильно люблю! Никуда не денешься! Вот люблю! И устаю, конечно, ругаюсь, но представить мир без того, что они есть, без того, что о них нужно заботиться и что они такие родные и близкие — уже просто невозможно.

Тогда же передо мной встал вопрос: а почему это, собственно, так? Из моего прежнего мировоззрения это никак не следовало. Я в то время читал французскую классику, любил в беседах со сверстниками повторять красивые книжные фразы... До сих пор помню слова Стендаля о том, что человек один в этой пустыне жизни, называемой эгоизмом — все это казалось мне очень красивым. Но все это никак не сочеталось с действительностью моей жизни, в которой я более не находил ни одиночества, ни эгоизма! Такое несовпадение и привело к началу поисков: я почувствовал необходимость более серьезного объяснения того, что происходило в моей жизни. Это и было началом пути в Церковь.

Конечно, все произошло не сразу. В моем поиске сочетались весьма различные вещи: довольно большое влияние оказало слушание иностранного, тогда запретного, радио. Совершенно случайно я наткнулся на религиозные передачи Би Би Си и начал их слушать, поначалу даже без большой охоты. В то время эти передачи сильно отличались от сегодняшних. В них регулярно выступал митрополит Сурожский Антоний и епископ Василий (Родзянко), тогда еще протоиерей.

Примерно в то же время я прочитал и «Братьев Карамазовых», а потом и «Бесов» Достоевского. И тогда же я узнал, что среди знакомых мне людей, даже среди родителей некоторых моих друзей (!) есть люди православные, верующие, с которыми я начал разговаривать на волновавшие меня темы.

— И Вы сразу стали православным?

— Ну, не сразу... Год или полтора продолжался такой период внутреннего подхода к ограде церковной. Еще далеко было до того, когда я сказал себе: «Да, я верующий человек, я верю, что Бог есть и что мир — это не случайное сцепление атомов и молекул». Еще долго продолжался период внутреннего борения с тем, чтобы решиться прийти или обратиться к кому-то с просьбой о крещении. Это был не страх о последствиях, хотя это и было советское время (1978 год), и тем более не страх, что родители не поймут. Это был, как мне сейчас кажется, внутренний страх вступить в совершенно иную, новую жизнь, знаний о которой у меня совсем не было...

Однако настало время, когда сомнения и страхи отступили, и я обратился к другу с просьбой привести меня в храм. Это был такой период внутренней и небезболезненной подготовки: организовывалась возможность самой этой встречи, потому что Крещение регистрировалось, а поскольку родители наверняка оказались бы против, крестить нужно было тайно...

Кроме того, не могу сказать, что я тогда многое узнал о Церкви, что многое понял. Конечно, я уже читал Евангелие, другие книги Нового Завета. Но какую-либо иную литературу просто негде было взять, единственная книга о вере, которую я тогда прочитал в машинописном варианте — это «Диалоги» протоиерея Валентина Свенцицкого. Эта книга мне очень помогла. И все же знал я мало, по-прежнему сомневался. Но потом — не знаю откуда — появилась такая решимость... Это, действительно, дело благодати Божией.

После крещения я стал ходить в церковь каждый воскресный день, а иногда и в другие дни. Сначала я почти ничего не понимал в богослужении, кроме «Господи, помилуй». Даже молитвослов достать было очень непросто, и я поначалу не знал, что существуют молитвы к Святому Причастию, что нужно поститься перед Причастием и проч. Правда, со временем я стал разговаривать со священниками, задавал вопросы...

Но даже не это было главным. Само пребывание в Церкви оказывало на меня огромное влияние. Я молился как умел, как получалось, и вот откуда-то взявшаяся решимость ходить и ходить помогла уберечься от каких-то отступлений и выпадения из церковной жизни. У меня не было таких кризисов, чтобы я бросал и уходил на полгода, а потом возвращался как блудная овца. Были какие-то дурные привычки, от которых со временем я отказался: курил и не сразу бросил после того как крещение принял, но ухода из Церкви не было уже никогда. И я благодарю за это Бога.

— Наверное, в жизни каждого человека были люди, встреча с которыми заставила иначе посмотреть на жизнь, что-то изменила в мировоззрении. Можете ли Вы рассказать о таких людях?

— Одного человека я уже назвал. Это владыка Антоний. Он был и остается для меня духовным ориентиром. Хотя лично я его в жизни видел только несколько раз: он тогда еще приезжал в Россию, и половина православной Москвы узнавала как-то по «внутреннему телеграфу», в каких храмах он будет служить и где проповедовать. Ведь никакой официальной информации тогда нельзя было получить.

Еще могу назвать мать одного из моих друзей -настоящую христианку. Внешне она совсем обычный человек, мать троих детей. Но для меня она явилась образом любящего, жертвующего собой человека. Человека, живущего целиком ради других, а не для себя одного.

Это, конечно, мой духовник, священник, который меня ведет со дня крещения до нынешнего дня. Это большая милость Божья — всю мою вот уже более чем 20-летнюю церковную жизнь пройти под руководством одного священника.

— Православие, к сожалению, многими сегодня воспринимается чуть ли не как постоянный плач и печаль, в которой нет радости. Мы пытаемся говорить, что это не так. А не могли бы Вы рассказать о случаях из Вашей жизни в Церкви, когда Вы чувствовали себя счастливым?

— Первое, что приходит в голову, это, конечно, первая Пасха, которую я провел в храме. Это было не в год моего крещения — тогда родители не пустили меня на ночную службу, и не было никакой возможности не послушаться — а год спустя. Это память на всю жизнь. Сейчас не всегда переживаешь такую радость — отчасти по выработавшейся привычке, отчасти помногозаботливости, а отчасти и оттого, что знаешь, что должно быть, ждешь этого... Но тогда в первый раз это было настоящее чудо: небо на земле. Со службы уходить бесконечно не хотелось. Не то, что не было никакой усталости, а просто я представить себе не мог, что так в этой жизни бывает, что так можно кричать «Христос Воскресе!», что это такая радость, которая длится и длится без конца.

Несколько раз в жизни было такое, когда произрастала решимость исповедаться в тяжелом грехе... И нужно было переступить через себя, прийти и сказать. И когда, по милости Божией, все-таки эта решимость вызревала и исповедь имела место, после этого тоже жить становилось можно, и ощущение милости, близости Божией, оно также было очень, очень рядом.

Еще в моей жизни был момент (более личный) -это когда я в Великий Четверг причащался вместе с моей невестой: мы тогда в одном храме исповедались и причастились. Для неё это вообще была первая исповедь и первое причастие... Пасха была поздняя, и Великий Четверг приходился на Первое Мая. Мы вышли их храма, сидели на лавочке в парке, неподалеку от храма проезжали машины с первомайскими транспарантами. Мы в это время сидели и держали друг друга за руки. Вот так бывает в этой жизни!

— А что, на Ваш взгляд, более важно для человека, который только становится на путь Православия: окружающие его люди или какое-то внутреннее движение, внутренний стержень?

— Внешние «подпорки», конечно, важны. Еще у апостола Павла сказано о том, что «худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор. 15, 33). Человек, обретший веру, тянется к общению с теми, кто в вере уже пребывает.

С другой стороны, эта помощь не может целиком определять путь веры. Если человек будет держаться только на внешних подпорках, то как только их вдруг не станет, его вера может тут же рассыпаться. Так бывало со многими людьми. Например, школьник из церковной семьи поступает в вуз, сталкиваясь при этом с милой, развлекательной, веселой студенческой жизнью. И довольно скоро его прежний внутренний мир распадается, если нет чего-то большего, чем внешняя помощь.

Поэтому, конечно, самое главное — это внутреннее отношение человека к Богу и к Церкви. К Церкви не как к обществу знакомых, не как к приходу (я знаю -меня знают), но к Церкви как к Телу Христову.

Конечно, очень важно, чтобы был внутренний ритм церковной жизни. Он бесконечно индивидуален: для одного — это несколько раз в месяц, для другого — несколько раз в год, но именно такой внутренний ритм и знание, что этот ритм есть, что необходимо приступать к Таинствам Церкви: к исповеди, к причастию, сознательно относиться к Церковному богословскому кругу. Это, пожалуй, главное.

— А как Вы считаете: где труднее всего оставаться православным?

— Конечно, очень трудно быть православным одному. Если рядом нет ни храма, ни одного близкого по вере и по убеждениям человека. Например, в советское время немало людей оказались в такой ситуации, когда на 100, 200, а где-то и на 500 км вокруг не было ни одного храма. Это всегда тяжело для души. Часто из-за этого человек закрывается, начинает отталкиваться от других людей — чего, конечно, не должно быть в жизни православного христианина.

Древние подвижники, кроме тех, кто достигал самых высоких степеней духовного совершенства, не жили поодиночке. Да даже и пустынники часто собирались для братского общения в воскресный день, встречались на Страстной или Светлой неделе. Это было относительное уединение, подразумевавшее все-таки братское общение, только избранные удалялись от человеческого общества.

Но даже если силою обстоятельств мы оказываемся в некоем духовном вакууме, нужно помнить, что всегда рядом Христос.

Конечно, сегодня опасность невольной духовной изоляции уже не настолько велика, как вчера. Но свои сложности есть и тогда, когда ты оказываешься среди, простите за дерзость, «профессиональных» христиан, то есть тех, кто формально принадлежит к Церкви и должен стараться быть христианином. Скажем, в православных школах, гимназиях и лицеях. Подразумевается, что там все (или большинство) верующие, церковные люди: и дети, и преподаватели. Но вот когда ребенок видит некоторое несоответствие между тем, что объясняет преподаватель на уроке и тем, что происходит в жизни (Например: «10 раз напиши заповедь „Возлюби ближнего своего“ — в наказание, к завтрашнему дню!»), то здесь, конечно, тоже кроется серьезная опасность. И не одна. С одной стороны, если ребенок склонен к конформизму, то он примет правила игры, поймет, что вот тут нужно с благоговейным видом подойти к батюшке, вперед других взять благословение, улыбнуться и на его вопрос ответить что-нибудь такое правильное. А тут вот главное — не попасться на глаза преподавателю, а, уйдя за порог, можно все — там другая жизнь начинается. В этом случае реально существует опасность стилизации под Православие. С другой стороны, для детей с большой внутренней искренностью существует опасность оттолкнуться от этого и, увидев долю лицемерия и неправды, вовсе уйти «в страну далече».

Тоже бывает и с взрослым: в вузах, семинариях, в православных институтах, поэтому ответственность тех, кто там работает, очень велика. Но и идущие туда не должны идти, как в духовный санаторий, а понимать, что только их внутренним усилием, а не внешними подпорками православной вывески будет укрепляться вера.

— Увы, сегодня многие верующие виноваты в том, что в Церковь не приходят новые люди. Что, по-Вашему, должны сейчас делать православные священники и миряне, чтобы люди, молодежь приходили в Церковь?

— Конечно, свою роль играет всякое внешнее делание. Конечно, нужно чтобы были православные газеты и журналы. Хорошо, что уже есть, что существует православное радио и ТВ. Но я не питаю иллюзий, что ваш славный журнал или газету «Татьянин День» будут читать так же, как «Московский комсомолец». Даже если найдется какой-нибудь спонсор, который проплатит 200-тысячный тираж — не будет этого.

Я думаю, самое важное, что нужно сделать тем, кто уже сейчас пребывает в ограде Церкви и ощущает внутреннюю ответственность за то, что происходит в Церкви, — создать на своих приходах обстановку Heвраждебности по отношению к новоприходящим. Чтобы человек не ощущал себя новичком (это наша старая беда), которого как пробку из бочки выталкивают, чтобы у него не возникло чувства, что он никому здесь не интересен и не нужен, чтобы ему не стали сразу говорить о том, что он не так одет, не туда пришел, не туда встал. Это непросто и часто приходится внутренне сердце свое ломать и принимать такого, пусть неадекватно себя ведущего, пусть не в том костюме зашедшего, пусть не ко времени спрашивающего, но вот оказавшегося в церкви. На новых, вновь открытых приходах с этой проблемой несколько попроще. Там не сложились традиции такой закрытой корпоративности, которая, увы, встречается еще на приходах старых.

Еще одна важная проблема, когда пришедшие в храм сразу видят лавки, книжки, крестики, золото, серебро, баночки, скляночки и т. д. За всем этим уже и не поймешь, что главное, что нужно, а видна лишь торговля. Понятно, что мы живем в трудное время, и Церкви нужны деньги. Но нельзя этим соблазнять людей, а ведь многие соблазняются. Я сам, когда вижу священника в рясе с крестом или монаха, стоящего где-то у метро, рядом с продающими «Спид-Инфо», думаю: «Уж не лучше бы вы помолились там, в монастыре, чем тут стоять — на соблазнах мира сего». Это, конечно, тоже нам мешает.

— Отец Максим, несмотря ни на что, сегодня очень много молодежи приходит в Церковь. Однако при этом далеко не все остаются в ней надолго. Как Вы думаете, почему так получается?

— Как мы только что с Вами говорили, нередко вина лежит на самих верующих. И все же обвинять кого-то всегда легче, но почти всегда неправильно. В конечном итоге, все зависит от самого человека. Я думаю, что тем, кто приходит в Церковь, нужно стараться постоянно себе напоминать, что мы идем искать в Церкви Христа, а не более приятных, чем в миру, сверстников. Мы ищем не такого сообщества людей, которое живет по иным законам, чем мир, от которого мы оттолкнулись, не старца-духовника, не чудес, тем более не красоты пения, не древних икон, — мы ищем в Церкви Христа. Вот если это будет так, если мы будем просто о себе напоминать, то все остальное приложится. И людей нам Господь пошлет, и даст доброго духовника, наставника и все прочее обретется. Но если мы будем искать прежде всего человеческого, то произойдет то, что почти всегда происходит. Человек, которого мы видели кумиром, обязательно упадет с того пьедестала, на который мы сами его вознесли. Сами, понимаете. Так что и винить в таких ситуациях некого, кроме себя. Например, сегодня многим не нравится, что на них не так посмотрели, их не так приняли, что у священника нет той широты или той узости взглядов, которая лично этому человеку понятна и прочее, и прочее.

— Отчего так бывает?

— Думаю, так происходит оттого, что мы сегодня все хотим подогнать под свою мерку: не я в Церкви, а Церковь для меня. Вот люди и начинают примерять, как перчатки — этот приход, тот приход, или эта конфессия, другая конфессия. Где мне будет комфортно и спокойно, там я и останусь.

Но христианство, увы, вещь некомфортная. Чего-чего, а спокойствия в этом смысле слова в Евангелии нам не обещано. А мы часто ищем этого: уходим из мира, в котором тяжело и грустно, для того, чтобы здесь «припокоиться», как на сеансе у психотерапевта. Но Церковь существует не для этого.

Жизнь Церкви — это невидимая брань, борение. Каждый из нас в таинстве Крещения обещался быть верным Христу. Не покой, а торный путь, тесные врата, продирание сквозь игольное ушко, так, что остается на нем вся оболочка, вся «шерсть» нашей привязанности к миру и все наше нежелание взглянуть на Небо — вот путь жизни церковного человека Тяжело? — Да нет: Христос говорит, что иго Его — благо и бремя Его — легко. И это правда. Дай Бог каждому испытать это.